Ну, ладно, милая, слушай. Я расскажу тебе, как все получилось.Мы лежали на ее кровати. Она была в бледно-голубом пеньюаре, а я — полностью одета, так как было уже половина одиннадцатого. Я уже несколько часов была на ногах, а она еще не поднималась. Именно в такие часы она становилась наиболее разговорчивой.— А как на самом деле тебя зовут? — спросила я.— Ты умеешь хранить секреты?— О, да, — восторженно заверила я ее. — Я обожаю секреты.— Ну, тогда слушай. Меня звали Дейзи. Что касается моего имени, миссис Кримп попала в точку. Знаешь, милая, мне казалось, оно мне не идет. Разве я похожа на маргаритку (Дейзи — маргаритка (англ.))?— Ну, может быть. Ведь это красивый цветок.Она сморщила нос:— Дейзи Тримастон.— По-моему, звучит довольно красиво. А когда все узнали бы, что это твое имя, оно показалось бы им еще красивее.Она чмокнула меня в кончик носа.— Мне очень приятны твои слова. И особенно приятно то, что они искренни. Но я с тобой не согласна. Мне казалось, для сцены нужно особое имя. Такое, чтобы легко запоминалось. Это очень важно. Важна упаковка, ты понимаешь? Всегда об этом помни. Ты можешь быть настоящим гением на сцене, можешь выступить сенсационно, но если у тебя нет соответствующей упаковки, тебе будет намного труднее. Можешь мне поверить, милая, чтобы добиться успеха в нашем деле, нужно выложить все, что у тебя есть: талант, настойчивость, выдержку… И толчок в нужном направлении, в нужное время со стороны нужных людей.— И упаковка, — напомнила я ей.— Вот именно, — одобрительно рассмеялась она.Это был еще один ее особый дар — дать понять собеседнику, что даже самое его обычное замечание необыкновенно умно.— Дезире! В этом что-то есть, не правда ли, милая? Оно означает «желанная». В нем как бы намек для каждого, кто его услышит — эта леди необыкновенна. Скажи им, что ты желанна, и можно считать, что они уже наполовину в это поверили. А если еще капельку таланта, да к этому — капельку удачи, считай, дело в шляпе. Поэтому для сцены я превратилась в Дезире, да так и осталась ею. Нужно уж придерживаться чего-то одного. Иначе получится путаница.— Значит, ты больше не Дейзи?— Все это ушло в царство прошлого. Так называлась одна из моих первых песен. Неплохое название, правда?И она запела. Я любила слушать, как она поет.Когда песня о том, как все ушло в царство прошлого, кончилась, я постаралась направить разговор туда, куда бы мне хотелось.— Это Долли помог тебе выбрать имя Дезире?— Долли! Только не он! Он был бы против. По его мнению, оно недостаточно элегантно. Долли есть Долли. Я не всегда с ним согласна, хотя, должна признать, он умеет выбрать, на кого сделать ставку. Нет, это было еще до Долли, в трудные для меня времена. Да, я могла бы многое рассказать тебе.Я устроилась поудобнее, чтобы послушать ее рассказ, но так и не услышала. Это было просто сказано к слову. Всякий раз, когда она говорила о своем прошлом, с ней что-то происходило. Я чувствовала, как в ее душе будто закрываются глухие ставни. Только однажды она сказала мне, что в детстве жила в графстве Корнуолл.— Расскажи мне про Корнуолл, — настаивала я.Затаив дыхание, я ждала, что она скажет. Потому что обычно, когда я затрагивала эту тему, она старалась перевести разговор на что-нибудь другое.— Ах, — сказала она задумчиво. — Это место было не для меня. Я всегда мечтала уехать в Лондон. Даже когда была совсем маленькой. Мне нравилось, когда в деревенскую гостиницу приезжали постояльцы. Деревня стояла на отшибе, но время от времени туда приезжал кто-нибудь из большого города. Был и один из Лондона. Я часто просила его рассказать о театрах. Я знала, что когда-нибудь я приеду в Лондон и буду выступать в театре.Она замолчала, и я испугалась, что она сменит тему.— Это был какой-то изолированный, замкнутый мир, — медленно проговорила она. — Да, так я его воспринимала — замкнутый. Все — добропорядочные прихожане, по воскресеньям непременно слушают проповедь. Ты понимаешь, что я хочу сказать?— Да-да, я понимаю.— Одни старухи — любительницы посплетничать… Да и старики тоже. Только и делают, что высматривают, где какие прегрешения. Это единственное, что их волнует. Ты не поверишь, сколько греха они сумели выискать в этой старой деревушке среди болот.— Болота — это, наверное, красиво.— Они такие унылые. Ты бы послушала, как завывает ветер над этими болотами. И одиночество — никого вокруг. Мне все это надоело уже годам к шести. А потом, когда я начала понимать, чего я хочу, меня уже было не удержать. Я ненавидела дом, в котором жила. Тесный и темный. Молитвы с утра, в полдень и вечером, а по воскресеньям — в церковь два раза в день. Правда, мне нравилось церковное пение. Особенно гимны «Там, в яслях», «Послушайте, ангелы-предвестники поют». У меня обнаружился голос. Дед сказал, мне нужно поостеречься. Я тщеславна. Я должна помнить, что всякий дар — от Бога. Он искушает нас, ввергая в суету… И тогда, что с тобой будет, когда придет Судный день, если ты поддалась искушению. Тебе уже не будет прощения.Я впервые слышала от нее про деда, и мне хотелось узнать о нем побольше.— Он жил с тобой?— Он бы сказал, что это я жила с ним. Он заботился обо мне, когда умерла моя мама.— А твой папа, он тоже умер? — предположила я.С тревогой я ждала ответа, чувствуя, что к этой теме о ее отце нужно подходить очень осторожно. Что же касается моего отца, мне никогда не удавалось узнать от нее больше того, что он был прекрасным человеком и что таким отцом я могла бы гордиться.— Нет, просто его не было с нами, — беззаботно сказала она. — Если бы ты видела этот дом: окна, через которые с трудом пробивается свет, глинобитные стены — то есть обмазанные глиной с соломой. Посмотришь — и больше не захочется. Тебе повезло, Ноэль, что ты живешь в таком доме как наш, в самом центре Лондона. Чего бы я не дала за это в твоем возрасте!— Но потом ты все это получила.— О, да. Я все получила. А главное — я получила тебя, мой ангел.— Это получше, чем старый домишко деда. А почему вы называли его дедом?— Они все там так говорят. Он всегда был «дедом», как и все остальные дедушки. И эта манера говорить совсем не годилась для лондонских театров. В общем, я должна была оттуда уехать, моя милая. Если бы ты побывала там, ты бы не спрашивала, почему.Казалось, она оправдывается перед самой собой.— Я, бывало, часто ходила на болота. Там было много старых валунов; говорили, они еще с доисторических времен. Я танцевала вокруг них и пела в полный голос. Он там звучал великолепно, и меня переполняло восхитительное чувство свободы. Вот что мне нравилось в школе, так это пение. Мы всегда разучивали гимны и псалмы. Но были и другие песни, которые я тоже подхватывала. «Приезжай на ярмарку», «Однажды ранним утром» и «Барбара Аллен». Услышу я новую песню — и мне тут же хочется спеть ее. А как я любила танцевать! Но с этим нужно было быть осторожной. Петь, если это были гимны и псалмы, мне еще позволялось, но танцы считались злом, за исключением народных корнуольских плясок. Когда в деревне по обычаю устраивались пляски, я танцевала с утра и до вечера, благо, они не могли упрекнуть меня в греховности. Но больше мне нравилось танцевать на болотах. Особенно вокруг валунов. Иногда свет падал так, что они становились похожими на юных дев. Я слышала легенду, что это были девушки, обращенные в камень — кто-нибудь вроде моего деда постарался. Наверное танцевали в священный день отдохновения. В то время у них с этим было строго. А я всегда танцевала. Они про меня говорили, что я замороченная гномами.— Как это?— Гномы — это такие маленькие человечки. Они живут там в округе и обожают устраивать людям разные каверзы. Ну, что-то вроде волшебников… и притом, не очень добрых. Они доводят людей до помешательства и заставляют совершать разные странные поступки. Вот таких людей и называют замороченными. Я один раз ходила к старой колдунье, которая живет в лесу. Жители тех мест очень суеверны. Они верят в такие небылицы, о каких здесь, в Лондоне, никто и не слышал. К примеру, всегда опасаются встречи с белым зайцем, по их мнению, это обязательно принесет несчастье, и с бродягами в старых шахтах, которые мстят тем, кто их обидел.— Да это просто волшебное место! Я мечтаю побывать там.— Знаешь, бывают места, которые кажутся волшебными, когда о них рассказываешь, но жить в них не очень-то приятно. Так что единственное, что я могла сделать, это сбежать оттуда.— Расскажи мне про колдунью из леса.— Она была из рода Пилларов. У людей из этого рода особый дар, потому что один из их предков однажды помог русалке, выброшенной на берег, вернуться в море. С тех пор все люди из этого рода получили дар предвидения. Там, в этой деревне, много и других прорицателей. Есть седьмые сыновья седьмых сыновей — они тоже могут предсказывать будущее. Потом еще те, кто родился вперед ножками — они тоже считаются чародеями, а их чудодейственный дар будто бы передается по наследству последующим поколениям. Так что недостатка в таких людях не бывает.— Но это в самом деле ужасно интересно.Она пожала плечами.— Эта моя колдунья, Пиллар, сказала мне, что у меня может быть блестящее будущее. Но все зависит от моего собственного выбора. Передо мной две дороги. Я как сейчас слышу ее слова, как будто все опять вернулось! «Две дорожки лежат перед тобой, девонька. По одной пойдешь — найдешь славу и богатство. По другой пойдешь — найдешь тихую добрую жизнь. Но знай — выберешь вторую — не будет тебе покоя. Всегда будешь попрекать себя, что не то выбрала».— И ты выбрала дорогу к славе и богатству. Разве это не удивительно! Какая она умница, эта колдунья, что сказала тебе об этом.— Я не думаю, моя милая, что ее слова сыграли такую важную роль. Просто, такой уж я была, все время пела и танцевала. Там, в деревне, каждый знает, чем кто занимается — ничего не скроешь. Наверное, я и сама болтала повсюду: «Я уеду в Лондон, буду петь и танцевать на сцене». Но когда колдунья сказала мне об этом, я поняла, что так и должно быть.— А что сказал дед, когда ты уехала?— Не знаю, дорогая, меня ведь в тот момент там уже не было, — засмеялась она. — Но могу себе представить. «Ну и убирайся кдьяволу, — наверное, сказал он. — В аду уже разогревают сковородку, чтобы тебе было пожарче».— Тебе не страшно, нет?Она расхохоталась.— Мне? Страшно? Как такое могло прийти тебе в голову! Я считаю, мы живем, чтобы наслаждаться жизнью, понимаешь? И именно мы попадем на небеса, а не те, кто приносит людям одни несчастья.— Как же ты добралась до Лондона?— На попутных экипажах. По дороге я подрабатывала там, где останавливалась. Большей частью — в гостиницах. Мне удалось скопить немного денег на оставшуюся часть пути. И вот я — в Лондоне. Сначала я работала в одном кафе, здесь неподалеку. Туда часто заходили люди, возвращающиеся из театра. Там был один человек — обычный посетитель, ничего особенного — он заинтересовался мной. Я рассказала ему, что хотела бы стать актрисой. Он обещал как-нибудь помочь мне. В свободное время я любила прогуливаться около театров, разглядывать имена артистов на афишах и повторять про себя: когда-нибудь и мое имя будет среди них.— Так и вышло.— Да, так и вышло. Но не сразу, понадобилось время. Этот человек представил меня своему знакомому агенту по найму актеров; сначала, увидев меня, тот не проявил никакого интереса и энтузиазма, — просто сделал одолжение приятелю. Потом я спела и, хотя он старался не показать, что это произвело на него впечатление, перемена в его отношении была очевидна. Потом он взглянул на мои ноги. Я исполнила несколько танцев. Он сказал, что известит меня о своем решении. В результате я получила место хористки в заднем ряду. Я прекрасно это помню. Спектакль назывался «Мэри, все наоборот». Ужасный спектакль, но все-таки это начало. Мне посоветовали брать уроки танцев. Я так и делала. Не очень большие достижения, но начало уже было положено.— И как раз тогда ты встретила Марту.— Да, это был счастливый для меня день. Она сказала: «Ты могла бы найти себе занятие и получше». Как будто сама я этого не знала! Мое имя им не понравилось — трудно произносится, язык сломаешь: Дейзи Тримастон. Агент предложил Дейзи Рей. Меня всегда смешит, когда миссис Кримп и горничная меня так называют. Видишь, как они угадали. Хотя для них это просто оговорка. Но разве такое имя может врезаться в память? И тогда меня вдруг осенило: Дейзи Рей… Дезире. Вот и все. В нашей профессии эти мелочи очень важны. Вот так я и стала Дезире.— И выбрала дорогу к славе и богатству.— Ах, что же ты делаешь! Совсем заговорила меня. Мне давно уже нужно было встать. Долли будет здесь с минуты на минуту.Я расстроилась. Значит, на этот раз беседа окончена. Каждый раз узнавая еще чуть-чуть, я понимала, что занавес может опуститься в любой момент, если я проявлю излишнее любопытство, а мне больше всего хотелось услышать о моем отце.Мне исполнилось шестнадцать лет, и я была вполне развита для своего возраста. Я была весьма сведуща в том, что касалось театральной жизни и имела довольно поверхностное представление об остальном мире. В нашем доме постоянно бывали гости, одни уходили, другие приходили, они всегда вели разговоры, а я, если при этом присутствовала, слушала. Чарли Клеверхем и Робер Бушер навещали нас особенно часто. У них обоих были дома в Лондоне, кроме того, у Чарли был дом в Кенте, а у Робера — во Франции. Они часто бывали в Лондоне по делам и буквально боготворили маму. У нее были и другие поклонники, которые появлялись и исчезали, но эти двое оставались всегда.В один прекрасный день Долли зашел к нам в том особом расположении духа, которое, как я теперь понимаю, означало, что он нашел новую пьесу, где, по его выражению, Дезире может «блеснуть». Нередко случалось так, чтс пеьсса, названная им великолепной, на ее взгляд, была чопорной ерундой, и тогда мы готовились к ссоре.Так случилось и на этот раз.Я сидела на ступеньках лестницы возле гостиной и слушала. Для этого мне вовсе не нужно было напрягать слух. Их перепалка на повышенных тонах была слышна даже в самых дальних уголках дома.— Либретто никуда не годится!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49