Никто из них не подозрев
ал, что через день-два сложится критическая обстановка и не будет возмож
ности вывезти не только имущество, но и их самих.
Над аэродромом пронеслись «мессершмитты». Пара Мe-109 пристраивалась в хво
ст заходившему на посадку И-16. А тому и деваться уже было некуда
Ц Собьют! Ц крикнул стоявший у капонира батько Ныч.
Самолеты приближались с суши от городка 35-й батареи. И-16 взял по привычке п
равей, на Казачью бухту, к своей защитнице и спасительнице, к плавучей бат
арее «Не тронь меня». Но батарея пятый день стояла на воде, накренившаяся,
мертвая.
Ц Бугаев, Ц окликнул я оружейника. Ц Твоя установка цела?
Ц Стреляет, товарищ капитан Мы кинулись вдвоем в глубокую воронку от вз
орвавшейся накануне недалеко от капонира немецкой пятьсоткилограммов
ой бомбы. Прильнули к прицелу снятых с самолетов спаренных пулеметов и, п
оворачиваясь вместе с турелью, дали длинную очередь между И-16 и стрелявши
м по нему «мессершмиттом».
Вторая очередь пришлась по фюзеляжу гитлеровца Me-109 резко отвалил в сторо
ну и ушел
Ц А-а, получил, Ц торжествующе кричал ему вслед Бугаев. Он быстро поправ
ил в патронной коробке ленту. Снова заработали пулеметы. Такая же длинна
я очередь прошла перед носом другого Me-109. И этот шарахнулся вправо.
В воздухе что-то противно зашуршало. И сильно с треском лопнуло. Запели на
разные голоса осколки, комья земли полетели в воронку. Ц Мина! догадался
Бугаев. За первым взрывом последовал второй, третий. Мины рвались и рвали
сь вокруг воронки, груды каменистой земли молотили по нашим спинам. Но во
т обстрел стих.
Ц Цел?
Ц Целехонек, Ц улыбался Бугаев.
Подбежал батько Ныч.
Ц Плохи, комиссар, наши дела, Ц сказал я ему, Ц если немецкая пехота дос
тала нас своими минометами.
С наступлением темноты капитан Сапрыкин принимал и выпускал на Большую
землю транспортные самолеты. «Король» воздуха и я прикрывали их посадку
и взлет.
И вот Ц наш последний вылет в Севастополь. Мы с Яшей Макеевым возвращаем
ся с задания. Над маяком стали в круг. Первым пошел на посадку Яша. Луч прож
ектора с минуту лежал вдоль посадочной полосы и погас, как только самоле
т коснулся колесами земли. «Молодец, Ц отметил я про себя, хорошо сел». Я в
ышел уже на прямую, снижаясь, сбавил обороты двигателя, выпустил щитки и ш
асси. Вот-вот вспыхнет прожектор. И он вспыхнул. Только не на старте, а дале
ко слева, где-то у Северной Бухты. Луч скользнул над водой, выхватил из тем
ноты маяк. Потом оторвался от маяка, лизнул фюзеляж моего самолета и снов
а упал на воду, прощупывая аэродром
Быстро убрал щитки и шасси, дал полный газ двигателю. Истребитель с ревом
пронесся над стартом, с набором высоты резко развернулся влево. Я не сомн
евался, что прожектор не наш. Зачем бы нашим освещать для противника свой
аэродром и слепить летчиков на посадке. А близилось время прилета трансп
ортных самолетов Через минуту определяю-прожектор на захваченном немц
ами Константиновском равелине. Даю по нему несколько очередей с пикиров
ания. Луч погас. Но когда вернулся на Херсонес и зашел на посадку, луч с Кон
стантиновского равелина вновь потянулся к мысу длинным, бледно-дымчаты
м шнуром. Еще дважды я пикировал на проклятый прожектор, и он дважды ожива
л. Нужно было что-то придумать. Я пошел к равелину над сушей, бреющим. Ночью
бреющий полёт равносилен самоубийству. Но другого выхода не было. Стрелк
а бензочасов неумолимо подрагивала у нуля. Боеприпасы на исходе. Если и н
а этот раз не удастся разбить прожектор, то повторить атаку будет невозм
ожно
Приближаясь к цели, убрал газ. Машину тряхнулоЦ прямое попадание. Но, каж
ется, она еще слушается меня. С короткой дистанции ударил по прожектору и
з пушки, показалось, будто видел, как полетели стекла. На выходе из атаки д
ал полный газ и поспешил набрать высоту на случай, если внезапно кончитс
я горючее, Ц тогда смогу спланировать к своим. До самого аэродрома погля
дывал в сторону Константиновского равелина Ц не вспыхнет ли снова прож
ектор. Там было темно.
Приземлился в лучах своих прожекторов. На пробеге круто развернуло влев
о, стойки шасси, подбитые снарядом, не выдержали силы инерции, подломилис
ь и машину юзом потянуло на правую плоскость крыла. Меня чуть не выбросил
о из кабины. Удержали привязные ремни. Отбросив ремни, выскочил из кабины,
обошел искалеченную машину.
Ц Жаль, Ц сказал я скорее сам себе, чем стоявшему рядом комиссару. Думал
на нем еще повоюю. Не дожил…
У каждого человека есть в душе особенно святые для него воспоминания. Эт
о даже не воспоминания, ибо воспоминания связаны с прошлым. А как назовеш
ь лучшее в твоей судьбе? Лучшее совсем не потому, что жилось тебе легко и р
адостно. Так уж скроена жизнь, что безоблачные дни сглаживаются в памяти.
Остается накрепко лишь опаленное теми испытаниями, когда ты почувствов
ал, чего ты стоишь, когда заглянул в глаза смерти и не свернул с курса, поме
рялся с ней силами и победил.
Когда ты ближе всего оказываешься сопричастен с великой общей народной
судьбой. А это всегда окрыляет человека и дает ему те силы, которые в обычн
ых обстоятельствах он, быть может, и не нашел бы в себе, а здесь, словно собр
ав волю и мужество многих и многих, открывает в себе неведомые ему ранее т
айники, становится неизмеримо выше себя обыденного, словно сам себя изме
рил другой меркой.
Из таких мгновений и дней складывается лучшее в человеке. И это лучшее не
уходит со временем: оно откристаллизовывается в характере, меняя и возвы
шая его: человек, взявший большой перевал, не растеряется на малом и, если
даже силы у него поубавит возраст, он постарается не показать этого, оста
ться верным той, давным-давно взятой высоте.
Не только для меня Ц для сотен и сотен людей, с которыми мы тогда шли рядо
м, таким святым и сокровенным навсегда остался Севастополь.
Страшен в своих ранах, боли и ненависти был он тогда Ц наша легенда, наше
сердце, любовь наша Ц Севастополь.
Мы покидали его!
Да, теперь можно об этом сказать: нас душила ярость. Слова утешения о том, ч
то мы выполнили свой долг, что Севастополь перемалывал лучшие фашистски
е дивизии, что он выполнил свою задачу, признаюсь, плохо доходили до нас
Мы видели корчащуюся в огне Графскую пристань, развалины его когда-то сл
овно сотканных из легенд и героики проспектов, иссеченную осколками бро
нзу памятников, развороченные, вздыбленные, несдавшиеся бастионы.
Он был весь Ц как свое, задыхающееся от боли сердце.
Я не мог спокойно слушать переворачивающую душу песню, где рассказывает
ся о том, как «последний матрос Севастополь покинул…». Мне мерещились мо
гилы друзей на Херсонесе и люди в окровавленных тельняшках, поднимающие
ся в последнюю, легендарную свою атаку.

Прощайте, дорогие друзья!
Мы вернемся! Мы обязательно вернемся.
Мы не отступаем Ц нет!
Мы сочли бы за величайшее счастье лечь рядом с вами.
Лечь, уничтожив, еще сотню Ц другую из коричневой мрази, ползущей сейчас
по дорогам Крыма.
Но приказ есть приказ…
Все не имеют права умирать.
Ведь на плечах всех нас Ц Россия.
Прощай, Севастополь!
Ты честно дрался до конца, как и подобает солдату.
И душа твоя, знамя твое не повержены. Знамя это реет над полками, готовящим
ися к новым боям.
А раны твои, боль твоя будут отомщены.
Мы уходим, чтобы вернуться.

Мало кто из нас, оставшихся тогда в живых представлял, какой еще длинный г
розовой путь впереди, сколько опаленных закатов и зорь отполыхают над зе
млей, прежде чем в дыму пожарищ забрезжит утро победы.



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26