Я проводил его глазами и решил, не удаляясь от тележки, дождаться его возвращения.
В ожидании официанта я огляделся и понял, что зря ставил под сомнение свою способность справиться с многочисленными обязательствами, которые возлагали на меня жители этого города. Как обычно, моего опыта и чутья вполне хватило, чтобы благополучно выйти из положения. Разумеется, этот вечер несколько меня разочаровал, но после недолгого размышления я сделал вывод, что подобные чувства здесь неуместны. В конце концов, если горожане сумели установить в своей общине определенное равновесие сами, без помощи постороннего человека, то тем лучше.
Прошло несколько минут, официант не возвращался, а тем временем мое обоняние постоянно дразнили ароматы из горячих бидонов, стоявших на тележке, поэтому я решил, что не будет большой беды, если я обслужу себя сам. Я уже взял тарелку и наклонился к нижней полочке, чтобы достать столовые приборы, но тут заметил нескольких человек, стоявших у меня за спиной. Обернувшись, я увидел, что это носильщики.
Насколько я мог прикинуть, группа включала в себя всех носильщиков (дюжину или около того), которые находились ранее у ложа захворавшего Густава. Когда я обернулся, некоторые из них опустили взгляд, другие же продолжали пристально меня рассматривать.
– Боже, – произнес я, стараясь скрыть свое намерение самому снабдить себя завтраком, – Боже, что случилось? Конечно, я собирался подняться наверх и проведать Густава. Я предполагал, что сейчас он уже в больнице. То есть что он в надежных руках. Я твердо намеревался подняться наверх, как только… – Разглядев их горестные лица, я примолк.
Бородатый носильщик выступил вперед и неловко кашлянул.
– Он скончался полчаса назад, сэр. Его уже давно время от времени прихватывало, но он держался молодцом, поэтому мы были совершенно не готовы. Никак не готовы.
– Мне очень жаль. – Я почувствовал, что эта новость в самом деле очень меня опечалила. – Ужасно жаль. Большое спасибо вам всем, что пришли меня известить. Вы знаете, я познакомился с Густавом всего лишь несколько дней назад, но он был ко мне очень добр, помогал с багажом и все такое.
Я видел, что коллеги бородатого ему подмигивают. Бородатый глубоко втянул в себя воздух.
– Конечно, мистер Райдер, – начал он, – мы вас искали, так как были уверены, что вы хотели бы узнать эту новость как можно скорее. Но, кроме того, – он внезапно потупил взгляд, – кроме того, видите ли, сэр, Густав, перед тем как испустить дух, все повторял один и тот же вопрос. Он хотел знать, произнесли вы уже свою речь или еще нет. Я говорю о нескольких словах в нашу защиту. До самой последней минуты он не переставал этим интересоваться.
Теперь все носильщики опустили глаза долу и молча ожидали моего ответа.
– А, – протянул я. – Значит, вы не знаете, что произошло в концертном зале?
– Мы только-только оставили Густава, сэр, – отозвался бородатый носильщик. – Его унесли буквально несколько минут назад. Вы должны нас извинить, мистер Райдер. Нам очень неловко, что мы не явились послушать вашу речь, в особенности если вы были так любезны, что вспомнили о надежде, которую некоторым образом нам подали…
– Послушайте, – осторожно прервал я его, – многое пошло не так, как планировалось. Удивительно, что вы не слышали, но, как вы сказали, при данных обстоятельствах… – Я помедлил, набрал в грудь воздуха и продолжил более твердым голосом: – Мне очень жаль, но дело в том, что многое из запланированного, а не только моя краткая речь в вашу защиту, не состоялось.
– Так вы говорите, сэр… – Бородатый умолк и разочарованно опустил голову. Прочие носильщики, созерцавшие меня в упор, один за другим уставили взгляд в землю. Затем кто-то в заднем ряду воскликнул тоном, граничащим со злостью:
– Густав все время спрашивал. До самого конца. «Есть уже новости от мистера Райдера?» Все об этом спрашивали.
Несколько коллег быстро его утихомирили. Последовало долгое молчание. Наконец бородатый произнес, все также рассматривая траву:
– Неважно. Мы все равно будем стараться. Мы будем стараться даже больше, чем прежде. Мы будем верны Густаву. Он всегда вдохновлял наши усилия, и теперь, когда его нет, все будет по-прежнему. Впереди трудная борьба, так всегда было и, мы знаем, дальше проще не станет. Но мы не отступимся от своих правил ни на йоту. Мы будем помнить Густава и не сдадим позиций. Конечно, ваша речь, сэр, если бы вам удалось ее произнести, была бы… послужила бы нам поддержкой, в этом нет сомнения. Но, разумеется, если в настоящий момент вы считаете нецелесообразным…
– Послушайте, – произнес я, начиная терять терпение, – скоро вы узнаете, что произошло. В самом деле, меня очень удивляет, что вы не постарались навести справки о деле, настолько важном для вашего сообщества. К тому же вы, кажется, не имеете ни малейшего представления о том, какую жизнь мне приходится вести. О громадной ответственности, лежащей на моих плечах. Даже сейчас, разговаривая с вами, я должен думать о своем следующем выступлении в Хельсинки. Если ваши ожидания не оправдались, мне очень жаль. Но вы, ей-богу, не имеете права так меня донимать…
Слова замерли у меня на устах. Справа поодаль виднелась тропа, которая вела из концертного зала в окружающий его лес. Уже некоторое время я наблюдал людской поток, который вытекал из здания и исчезал за деревьями – видимо, на пути домой, поскольку до начала дня оставался час-другой. Сейчас я заметил в этом потоке Софи и Бориса, которые бесцельно брели по тропе. Мальчик поддерживал мать, однако других признаков, которые бы выдали случайному наблюдателю их горе, не было заметно. Я пытался разглядеть их лица, но Софи с Борисом были слишком далеко и через несколько секунд скрылись в лесу.
– Простите, – проговорил я мягче, обращаясь к носильщикам, – но я должен идти.
– Мы не отступимся от своих правил, – спокойно проговорил бородатый носильщик, по-прежнему не поднимая глаз. – Однажды мы победим. Вот увидите.
– Простите меня.
Как раз когда я двинулся с места, к тележке, расталкивая пожилых людей, подбежал официант. Вспомнив о тарелке, которую держал за спиной, я сунул ее ему в руки.
– Еда сегодня была возмутительная, – произнес я холодно, прежде чем поспешить прочь.

38

Тропа перерезала лес совершенно прямой линией, так что мне ясно были видны высокие железные ворота в дальнем конце. Софи с Борисом успели преодолеть на удивление большой отрезок пути, и я, торопясь изо всех сил, за несколько минут едва ли намного сократил расстояние между нами. Кроме того, мне все время мешала группа молодых людей, шедших впереди: когда я пытался их обогнать, они ускоряли шаги или расходились в стороны, перегораживая мне дорогу. В конце концов, когда Софи и Борис были уже в двух шагах от улицы, я бросился бежать через толпу, больше не заботясь о том, что молодые люди обо мне подумают.
Затем я перешел на размеренный быстрый шаг, но Софи и Борис достигли выхода прежде, чем я сумел их окликнуть. К тому времени, как я сам добрался до ворот, дыхание у меня сбилось, и я был вынужден остановиться.
Я оказался на одном из бульваров почти в самом центре города. Утреннее солнце заливало противоположный тротуар. Магазины еще не открылись, но на улице было довольно много людей, спешивших на работу. Слева я заметил очередь из пассажиров, садившихся в трамвай, и в конце ее – Софи и Бориса. Я снова припустил рысью, однако расстояние до трамвая, наверно, было больше, чем мне казалось, так что когда я приблизился, вся очередь уже погрузилась в вагон и водитель готовился тронуться с места. Бешено замахав руками, я задержал его и вскочил на площадку.
Когда я протиснулся в центральный проход, трамвай дернулся и покатил. Я слишком запыхался и по пути отметил только, что вагон полон лишь наполовину. Только рухнув на одно из задних сидений, я понял, что прошел мимо Софи и Бориса. Все еще с трудом переводя дыхание, я склонился набок и обернулся, чтобы осмотреть салон.
В вагоне четко выделялись две половины, разделенные в середине площадкой у двери. В передней части сиденья располагались двумя длинными рядами, один напротив другого, и я разглядел там Софи и Бориса, сидевших на солнечной стороне, недалеко от кабины водителя. Мне мешали пассажиры, которые стояли на площадке, держась за ременные петли, поэтому я дальше высунулся в проход. При этом мужчина, сидевший напротив меня (в нашей части салона сиденья были расположены парами, одно по ходу, другое против хода), хлопнул себя по бедру и сказал: – Судя по всему, в перспективе у нас еще один солнечный день.
На незнакомце была аккуратная, хотя и скромная куртка на молнии, и я заподозрил в нем квалифицированного рабочего – возможно, электрика. Я мимохоз дом ему улыбнулся, а он в ответ начал рассказывать что-то о здании, в котором он с сотоварищами работал уже несколько дней. Я слушал вполуха, временами улыбался и одобрительно мычал. У двери скапливалось все больше народу, заслоняя Софи и Бориса.
Когда трамвай остановился и пассажиры вышли, я смог осмотреться без помех. Борис, на вид такой же хладнокровный, как обычно, держал Софи за плечо и подозрительно посматривал на попутчиков, словно они представляли угрозу для его матери. Лицо Софи по-прежнему было от меня скрыто. Я разглядел, правда, что каждые несколько секунд она раздраженно отмахивалась – вероятно, от какого-то надоедливого насекомого.
Я собирался снова поменять позу, но обнаружил, что электрик, непонятно каким образом, перевел разговор на своих родителей. Обоим уже пошел девятый десяток, говорил он мне, и хотя он старается навещать их каждый день, делать зто все трудней и трудней из-за работы. Внезапно мне в голову пришла мысль, и я его перебил:
– Простите, но раз уж речь зашла о родителях… мои, кажется, побывали здесь несколько лет назад. Как туристы, знаете ли. Так случилось, что дама, которая мне об этом рассказала, была тогда ребенком и плохо помнит те дни. Так что я все думал, пока у нас шел разговор о родителях… Не хочу показаться невежливым, но вам, полагаю, уже давно за пятьдесят, и я подумал, что вы, быть может, сохранили воспоминания об этом визите.
– Почему бы и нет? – отозвался электрик. – Но нужно, чтобы вы о своих родителях чуть-чуть рассказали.
– Что ж, моя мать – женщина довольно высокая. Темные волосы до плеч. Нос, можно сказать, птичий. Из-за этого у нее всегда несколько суровый вид, порой даже вопреки ее настроению.
Электрик на секунду задумался, глядя в окно на улицу.
– Да, – произнес он, кивая. – Да, пожалуй, такая дама мне вспоминается. Пробыла здесь несколько дней. Осматривала достопримечательности и все такое.
– Ага. Значит, вы помните?
– Да, очень приятная на вид дама. Это было, наверное, лет тринадцать или четырнадцать назад. А может, и еще раньше.
– Это вполне согласуется с тем, что сказала мисс Штратман, – с жаром поддакнул я. – Да-да, речь идет о моей матери. Как вы думаете, она хорошо провела здесь время?
Электрик погрузился в размышления, потом проговорил:
– Как мне помнится, вроде бы да, ей нравилось. То есть, – добавил он, заметив мое беспокойство, – то есть могу поручиться, что да. – Он наклонился вперед и ободряюще похлопал меня по колену. – Ей-богу, она получила удовольствие. Сами подумайте, как же иначе?
– Да, наверное. – Я отвернулся к окну. Солнечный поток перемещался по салону трамвая. – Наверное, дело в том… – Я глубоко вздохнул. – Досадно, что я об этом не знал. Никто не подумал поставить меня в известность. А как мой отец? Ему здесь понравилось?
– Ваш отец. Хмм. – Электрик сложил руки на груди и слегка нахмурился.
– Он был в то время очень худой, – сказал я. – Волосы с проседью. У него был любимый пиджак. Твидовый, бледно-зеленый, с кожаными заплатками на локтях.
Электрик все еще раздумывал, но потом покачал головой:
– Простите. Не буду врать – не помню.
– Но такого не может быть. Мисс Штратман уверила меня, что они приезжали вместе.
– Не сомневаюсь, что она права. Просто лично я вашего отца не запомнил. Мать – да. Однако отца… – Он снова замотал головой.
– Но это просто смешно! Что моей матери делать здесь одной?
– Я не говорю, что его с ней не было. Просто я его не запомнил. Послушайте, не надо так расстраиваться. Знай я, что вы так расстроитесь, лучше смолчал бы. Память у меня ни к черту. Все так говорят. Только вчера я обедал у моего шурина и забыл у него ящик с инструментом. Потратил целых сорок минут, чтобы за ним вернуться. Ящик с инструментом! – Он хохотнул. – Видите, память никуда. В ответственных делах вроде этого на меня надежды мало. Уверен, ваш отец был здесь вместе с матерью. В особенности, если так говорят другие. Уж на кого полагаться, так это не на меня.
Но я уже отвернулся и снова стал смотреть на Бориса, который наконец дал волю своим чувствам. Мать обнимала мальчика, и я видел, как его плечи дергались от рыданий. Внезапно мне подумалось, что сейчас самое важное – пойти к нему; я быстро извинился перед электриком, поднялся и стал пробираться по вагону.
Я почти уже их достиг, когда трамвай резко повернул и мне пришлось схватиться за ближайшую стойку, чтобы не упасть. Подняв глаза, я понял, что Софи и Борис не подозревают о моем приближении, хотя я был от них в двух шагах. Они по-прежнему сидели в обнимку, с закрытыми глазами. Пятна солнечного света блуждали по их рукам и плечам. Наблюдая эту глубоко интимную сцену, я чувствовал, что даже мне не следует в нее вторгаться. Я продолжал смотреть и, как ни горевала эта пара, начал испытывать к ней странную зависть. Я еще больше подался вперед, так что почти физически ощущал их объятие. Наконец Софи открыла глаза. Она устремила на меня ничего не выражавший взгляд, в то время как мальчик все так же всхлипывал у нее на груди.
– Мне очень жаль, – наконец вымолвил я. – Ужасно жаль. Я только сейчас узнал о твоем отце. Конечно, когда я услышал, то тут же бросился за вами…
Что-то в ее лице заставило меня замолкнуть. Несколько секунд Софи мерила меня холодным взглядом, потом устало произнесла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76