Они не удостоили меня даже взгляда, и я, возмущенный, двинулся дальше.
Пробираясь по проходу обратно, я слышал со всех сторон разговоры о происходившем. Многие просто не могли не поделиться впечатлениями, как это бывает после несчастного случая или пожара. В передней части зала мне попались две плакавшие женщины, третья утешала их, говоря: «Все в порядке, все уже кончилось. Все уже позади». Воздух здесь был насыщен ароматом кофе; многие держали чашки с блюдцами и прихлебывали, словно стараясь успокоиться.
Тут мне пришло в голову, что пора вернуться в верхний этаж и взглянуть, как там Густав. Растолкав толпу, я покинул зал через запасной выход.
Я очутился в тихом и опустевшем коридоре. Этот коридор, как и верхний, изгибался по дуге, однако он явно был предназначен для публики. Повсюду были постелены ковры, лампы источали приглушенный теплый свет. По стенам были развешаны картины в позолоченных рамах. Я не ожидал, что в коридоре будет так пусто, и мгновение помедлил, не зная, куда направиться. Едва я тронулся с места, сзади меня окликнули: – Мистер Райдер!
Обернувшись, я увидел Хоффмана, который махал мне из дальнего конца коридора. Он еще раз выкрикнул мое имя, но, по непонятной причине, не сошел с места, так что в конце концов я вынужден был вернуться.
– Мистер Хоффман, – произнес я, приблизившись, – Какая незадача – то, что случилось.
– Беда. Просто катастрофа.
– Незадача, это верно. Но, мистер Хоффман, не стоит так уж расстраиваться. Вы сделали все от вас зависящее, чтобы вечер прошел удачно. И, если мне позволено заметить, впереди еще мое выступление. Уверяю вас, что приложу все силы, дабы вернуть события в нужное русло. Собственно, сэр, я хотел выяснить, не стоит ли нам отказаться от вопросов и ответов в той форме, в какой они были задуманы. Я бы предложил просто произнести речь на злобу дня, с учетом происшедшего. Я мог бы, например, сказать о том, что нам следует сохранить в памяти то выдающееся выступление мистера Бродского, прерванное, к несчастью, его нездоровьем, и что впредь мы должны быть верны духу этого выступления – несколько слов в этом роде. Конечно, я буду краток. Я мог бы также посвятить свое собственное выступление мистеру Бродскому или его памяти – смотря в каком состоянии он будет находиться…
– Мистер Райдер, – мрачно произнес Хоффман, и я понял, что он меня не слушал. Он был чем-то озабочен и ждал только удобного случая, чтобы меня прервать. – Мистер Райдер, я хотел бы кое-что с вами обсудить. Дело пустяковое.
– Да, мистер Хоффман, о чем вы?
– Это пустяк, по крайней мере для вас. Для меня же и моей жены это дело немаловажное. – Внезапно его лицо исказилось яростью, и он отвел руку назад.
Я подумал, что он сейчас меня ударит, но оказалось, он просто указывает в конец коридора. В приглушенном свете я увидел силуэт женщины, стоявшей к нам спиной, в нише. Ниша была отделана зеркалами, и женщина, наклонясь, почти касалась головой стекла. Пока я рассматривал женщину, Хоффман, подумав, видимо, что я не понял его жеста, махнул рукой еще раз. Потом он произнес:
– Я имею в виду, сэр, альбомы моей жены.
– Альбомы вашей жены. А, ну да. Да, она была так любезна… Но, мистер Хоффман, сейчас едва ли подходящее время…
– Мистер Райдер, вы ведь не забыли, что обещали их просмотреть. И мы договорились – ради вашего удобства, сэр, дабы мне не побеспокоить вас не вовремя… Мы договорились – помните, сэр? – относительно условного знака. Который вы подадите мне, сэр, когда будете готовы просмотреть альбомы. Помните, сэр?
– Конечно, мистер Хоффман. И я в самом деле собирался…
– Я очень пристально наблюдал за вами, мистер Райдер. Стоило мне увидеть, как вы проходили по отелю, прогуливались в вестибюле, пили кофе, я думал про себя: «Ага, кажется, момент удобный. Возможно, сейчас самое время». И я ждал знака, я не спускал с вас глаз, но чего же я дождался? Ровно ничего! А теперь визит ваш близится к концу, еще несколько часов – и вы сядете в самолет, чтобы лететь на следующий концерт, в Хельсинки! Временами, сэр, мне думалось, что я пропустил условный знак, отвернулся на секунду, уловил только окончание вашего жеста и неверно его истолковал. Если дело обстоит именно так – и вы неоднократно сигналили, я же, по тупоумию, этого не понял, то, разумеется, я готов пасть вам в ноги и униженно извиниться, я на все готов. Но мне сдается, сэр, что такового знака вы не подавали. Другими словами, сэр, вы проявили… проявили… – Он бросил взгляд на женщину в нише и понизил голос, – вы проявили к моей жене неуважение. Смотрите, вот они!
Тут только я заметил два больших тома, которые были у него в руках. Он поднес их к самому моему носу.
– Вот, сэр. Плоды преданного внимания моей жены к вашей поразительной артистической карьере. Как она вами восхищается. Убедитесь сами. Взгляните на эти страницы! – Он попытался открыть один из альбомов, удерживая под мышкой второй. – Взгляните, сэр. Даже самые крохотные вырезки из самых захудалых журналов. Мимолетные упоминания. Видите, сэр, как преданно она за вами следила. Вот здесь, сэр! И здесь, и здесь! А вы никак не найдете времени даже взглянуть на эти альбомы! Что я теперь ей скажу? – Он снова указал на женскую фигуру в коридоре.
– Мне жаль, – начал я. – Ужасно жаль. Но, видите, я здесь совсем запутался в обязательствах. Я в самом деле собирался непременно… – Тут мне в голову пришла мысль, что в обстановке все нарастающего хаоса необходимо по меньшей мере сохранять трезвую голову. Я помолчал, а потом произнес с оттенком властности: – Мистер Хоффман, быть может, ваша жена лучше воспримет мои искренние извинения, если услышит их из моих собственных уст. Я уже имел удовольствие встретиться с ней сегодня вечером. Возможно, если вы сейчас подведете меня к ней, нам удастся легко уладить наше недоразумение. Затем, разумеется, мне придется отправиться на сцену, сказать несколько слов о мистере Бродском и вслед за этим исполнить пьесу. Иначе зрители – а главное, мои родители – могут потерять терпение.
Вид у Хоффмана сделался несколько растерянный. Потом, пытаясь вновь распалиться гневом, Хоффман проговорил:
– Взгляните на эти страницы, сэр! Взгляните на них! – Однако пламя уже потухло, и в глазах управляющего читалась робость. – Тогда пойдемте, – произнес он тихим голосом, выдававшим его поражение. – Пойдемте.
Однако Хоффман не сразу двинулся вперед, и мне показалось, что он прокручивает в мозгу какие-то воспоминания. Затем он решительно отправился к своей жене; я пошел следом, отставая на несколько шагов.
Когда мы приблизились, миссис Хоффман обернулась. Я остановился чуть поодаль, но она через голову мужа обратилась ко мне:
– Очень рада снова видеть вас, мистер Райдер. К сожалению, вечер проходит немного не так, как нам бы того хотелось.
– Увы, – отозвался я, – в самом деле. – Потом, сделав шаг вперед, я добавил: – К тому же, мадам, занятый хлопотами, я, похоже, пренебрег обязанностями, особо мне интересными и приятными.
Я ожидал, что она откликнется на мой намек, но она просто глядела с интересом и ждала, что я скажу дальше. Тогда Хоффман кашлянул и произнес:
– Дорогая. Я… я знал о твоем желании.
Со смиренной улыбкой он поднял руки, в каждой из которых было по альбому.
Миссис Хоффман уставилась на него в ужасе.
– Отдай мне альбомы, – резко потребовала она. – Ты не имел права! Отдай их мне.
– Дорогая… – Хоффман хихикнул и уставил глаза в пол.
Миссис Хоффман по-прежнему стояла с протянутой рукой, на ее лице была написана ярость. Управляющий подал ей один альбом, потом другой. Жена быстро взглянула на альбомы, дабы убедиться, что это они и есть, затем, судя по всему, ею овладело смущение.
– Дорогая, – пробормотал Хоффман. – Я думал, не будет никакого вреда оттого, что… – Он снова умолк на полуслове и хихикнул.
Миссис Хоффман смерила его холодным взглядом. Потом она обернулась ко мне и сказала:
– Мне очень неловко, мистер Райдер, что мой муж счел возможным побеспокоить вас по такому банальному поводу. Доброго вам вечера.
Она сунула альбомы под мышку и стала удаляться. Не успела она, однако, пройти и нескольких шагов, как Хоффман внезапно вскричал:
– Банальному? Нет, нет! Ничего подобного! И альбом о Косминском ничуть не банален. И альбом о Штефане Халльере. При чем тут банальность? Подумать только – банальные!
Его жена остановилась, но не обернулась. Она стояла неподвижно в тускло освещенном коридоре, а мы с Хоффманом смотрели ей в спину. Затем Хоффман приблизился к ней на несколько шагов:
– Вечер. Он провалился. К чему делать вид, что это не так? Почему ты до сих пор меня терпишь? Год за годом, провал за провалом. После Молодежного фестиваля твое терпение, конечно, было на исходе. Но нет, ты сносила мое общество и дальше. Потом Выставочная неделя. Ты и тут со мной не порвала. Дала возможность реабилитировать себя. Ну да, знаю, я умолял. Канючил дать мне еще шанс. И у тебя не хватило решимости отказать. Короче, этим шансом был сегодняшний вечер. И как я его использовал? Вечер провален. Наш сын, наш единственный отпрыск выставил себя посмешищем перед сливками городского общества. Это моя вина, знаю. Я его подтолкнул. Даже в последний момент еще не поздно было его остановить, но я не нашел в себе сил. Я позволил ему пройти через это. Поверь, дорогая, я не хотел. С самого начала я успокаивал себя: завтра я ему скажу, у меня будет больше времени, и мы все обсудим. И я откладывал и откладывал. Да, признаю, я был слаб. Даже сегодня я твердил себе: еще несколько минут, и я ему скажу, но нет, нет, я так и не смог, и он вышел на сцену. Да, наш Штефан перед всем честным народом играл на рояле! Смех – да и только! И это бы еще ладно! Весь город, до единого человека, знает, кто организовал сегодняшний вечер. И всем известно, кто взял на себя ответственность за выздоровление мистера Бродского. Ну ладно, ладно, не отрицаю, я потерпел неудачу, не смог с ним справиться. Он пьян, мне с самого начала следовало знать, что это пустая затея. Пока мы тут разговариваем, концерт летит в тартарары. Даже мистер Райдер, даже он нас не спасет. Он только еще больше все запутает. Я вызвал сюда лучшего в мире пианиста – и зачем? Принять участие в этом позорище? И как только мне вообще было позволено касаться своими неуклюжими руками таких божественных предметов, как музыка, искусство, культура? Ты, происходя из одаренной талантами семьи, ты могла выйти замуж за кого угодно. Как же ты ошиблась! Это трагедия. Но для тебя ничто не потеряно. Ты по-прежнему красива. К чему медлить? Какие еще тебе нужны доказательства? Оставь меня. Оставь. Найди достойную пару. Какого-нибудь Косминского, Халльера, Райдера, Леонхардта. Как тебя вообще угораздило допустить такой промах? Оставь меня, прошу, оставь. Неужели ты не видишь, как тяжело мне быть твоим тюремщиком? Хуже того – кандалами у тебя на ногах! Оставь меня, оставь. – Внезапно Хоффман перегнулся в талии и, поднеся ко лбу кулак, повторил движения, которые я уже наблюдал прежде. – Любовь моя, любимая, оставь меня. Мое положение стало невыносимым. После сегодняшнего вечера пришел конец всем моим потугам. Об этом узнает весь город, вплоть до младенцев. С этого вечера каждый, наблюдая мои хлопоты, будет знать, что у меня за душой ничего нет. Ни таланта, ни восприимчивости, ни такта. Оставь меня, оставь. Я не человек, а вол, вол, вол!
Хоффман повторил свой жест: странно выставив локоть, несколько раз стукнул себя по лбу. Затем пал на колени и разразился рыданиями.
– Провал, – пробормотал он сквозь всхлипы. – Провал во всем.
Миссис Хоффман стояла теперь лицом к мужу и внимательно его рассматривала. Ее, казалось, совсем не удивил этот взрыв чувств. В глазах миссис Хоффман засияла нежность, граничившая с тоской. Колеблясь, она сделала шаг, потом другой к склоненной фигуре Хоффмана. Рука миссис Хоффман потянулась к макушке мужа, словно с намерением ласково ее коснуться. Потом она застыла в воздухе и через секунду-другую отдернулась. Еще через мгновение миссис Хоффман повернулась на каблуках и исчезла в глубине коридора.
Хоффман продолжал всхлипывать; жеста своей жены он, по всей вероятности, не заметил. Некоторое время я наблюдал за ним в нерешительности. Внезапно я вспомнил, что мне пора бы уже направиться на сцену. И меня взволновала мысль о том, что я до сих пор не смог ни обнаружить своих родителей, ни что-либо о них услышать. Если раньше я склонялся к тому, чтобы пожалеть Хоффмана, то теперь мои чувства враз переменились, и я, подойдя, прокричал ему в самое ухо:
– Мистер Хоффман, для вас, возможно, сегодняшний вечер и стал провалом. Но я не хочу провалиться вместе с вами. Я намерен выйти на сцену и исполнить пьесу. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы хоть в какой-то мере восстановить порядок. Но главное, мистер Хоффман, в первую голову я желаю знать: что с моими родителями?
Хоффман поднял глаза и, казалось, слегка удивился, не обнаружив поблизости своей жены. Глядя на меня не без раздражения, он встал с колен.
– Чего же вы хотите, сэр? – вяло спросил он.
– Видеть моих родителей, мистер Хоффман. Где они? Вы уверяли, что о них позаботятся. Но я осматривал зал, и их там нет. Сейчас я собираюсь на сцену и хочу, чтобы моих родителей удобно устроили. Так что, сэр, я жду ответа. Где они?
– Ваши родители, сэр. – Хоффман глубоко вздохнул и устало провел рукой по волосам. – Спросите мисс Штратман. Ей поручено позаботиться о них. Я осуществляю общее руководство. А поскольку, как видите, я потерпел в этом отношении полную неудачу, то едва ли вы можете ожидать от меня ответа на ваш вопрос…
– Да, да, да, – проговорил я с возрастающим нетерпением. – Так где мисс Штратман?
Хоффман со вздохом указал через мое плечо. Обернувшись, я увидел дверь.
– Она там? – строго спросил я.
Хоффман кивнул, затем, пошатываясь, устремился в зеркальную нишу, где прежде стояла его жена, и принялся рассматривать свое отражение.
Я решительно постучал в дверь. Ответа не последовало, и я бросил обвиняющий взгляд на Хоффмана. Он стоял, склонившись над полочкой в нише.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76