Раздались гудки, потом послышался сонный, слегка встревоженный голос Софи. Я глубоко втянул в себя воздух.
– Послушай, – сказал я, – ты, кажется, не понимаешь, что я сейчас просто разрываюсь на части. Думаешь, мне легко? Времени осталось всего ничего, а я еще не начал осматривать концертный зал. Вместо этого я занят чужими поручениями. Думаешь, мне легко сегодня? Понимаешь, что для меня значит этот вечер? Мои родители приезжают на концерт. Это свершилось! Наконец они приедут! Может быть, сию минуту они уже там! И смотри, что происходит. Была у меня возможность подготовиться? Дудки, вместо этого я получаю одно поручение за другим, прежде всего эти дурацкие вопросы и ответы. Веришь ли, в зал притащили электронное табло! Чего они от меня ждут? Они ничем не смущаются, эти люди. Чего они хотят от меня, в самый важный вечер в моей жизни? Но люди всюду одинаковы. Их запросам нет предела. Не удивлюсь, если они сегодня меня освищут. Им не понравятся мои ответы, и они заулюлюкают, и что тогда со мной будет? До инструмента просто дело не дойдет. Или мои родители повернутся и уйдут, как только поднимется гвалт…
– Послушай, успокойся. Все будет хорошо. Никто тебя не освищет. Ты всегда говоришь, что публика тебя освищет, но до сих пор никто, ни один человек за все эти годы ни разу не свистнул.
– Ты, видно, не понимаешь, о чем я говорю? Этот вечер не чета другим. Мои родители приезжают. Если сегодня публика меня освищет, это будет… это будет…
– Да не освищут они тебя, – вновь прервала меня Софи. – Ты говоришь так каждый раз. Звонишь с разных концов земли и повторяешь то же самое. Перед каждым концертом. Они меня освищут, они меня раскусят. И что бывает? Через несколько часов ты звонишь снова, успокоенный и довольный собой. Я спрашиваю, как прошло выступление, а ты вроде бы немного удивляешься, зачем я вообще задаю этот вопрос. «О, прекрасно», – отвечаешь ты. Всегда говоришь что-то в этом духе, а потом переводишь разговор на другие темы, словно концерт не стоит и упоминания…
– Погоди минуту. О чем это ты? О каких телефонных звонках? Ты хоть понимаешь, чего они мне стоят? Иной раз у меня дел выше головы, но я все же выкраиваю в расписании несколько минут, чтобы только узнать, в порядке ли ты. И чуть ли не каждый раз ты опрокидываешь на меня целый ушат своих проблем. Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что я тебе жалуюсь…
– Какая разница, речь не о том. Я стараюсь доказать, что сегодняшний вечер пройдет как нельзя лучше…
– Тебе легко говорить. Ты как все они. Воображаешь, будто это ничего не стоит. Думаешь, мне нужно только явиться в зал, а все остальное происходит само собой… – Внезапно мне вспомнился Густав, лежащий на матрасе в пустой артистической уборной, и я мигом смолк.
– В чем дело? – спросила Софи.
Несколько мгновений я собирался с мыслями, потом произнес:
– Вот что. Я должен тебе кое-что сказать. Плохие новости. Мне очень жаль.
Софи на другом конце провода молчала.
– О твоем отце, – продолжал я. – Ему нездоровится. Он в концертном зале. Тебе нужно немедленно туда ехать.
Я снова сделал паузу, но Софи не произнесла ни звука.
– Он держится молодцом, – добавил я. – Но тебе нельзя медлить. Бориса тоже возьми. Собственно, потому я и звоню. У меня машина. Я еду за вами.
Молчание в трубке, казалось, никогда не кончится. Затем Софи отозвалась:
– Прости за вчерашний вечер. Я имею в виду галерею Карвинского. – Она помедлила, и я думал, что снова наступит затяжная пауза. Но в трубке вновь послышался ее голос: – Убожество. Я говорю о себе. Только не разубеждай меня. Я произвела жалкое впечатление. Не знаю, в чем дело, в подобных обстоятельствах я не умею себя вести. Приходится это признать. Я не могла бы сопровождать тебя из города в город и выполнять светские обязанности. Мне это недоступно. Прости.
– Какое это имеет значение? – сказал я мягко. – Я уже забыл, что там было вчера в галерее. Не все ли равно, какое впечатление ты произвела на подобную публику? Это ужасные люди, все без исключения. А ты там была самой красивой из женщин.
– Не может быть, – внезапно засмеялась она. – Я сейчас как ободранная ворона.
– Но ты прелестно старишься.
– Фу на тебя! – вновь хохотнула она. – Как ты смеешь так говорить?
– Прости. – Я тоже засмеялся. – Я хотел сказать: ты вовсе не изменилась. По тебе ничего не заметно.
– По мне ничего не заметно?!
– Не знаю… – Я сконфуженно хмыкнул. – Может, ты выглядела осунувшейся и страшной. Я уже не помню.
Софи снова рассмеялась и замолкла. Когда она заговорила, голос ее звучал серьезно:
– Но это было убожество. Куда мне с такими данными путешествовать с тобой по свету!
– Послушай, я обещаю, что сокращу свои разъезды. С сегодняшнего дня, если все пройдет удачно. Кто знает, может, и получится.
– А я прошу прощения, что до сих пор ничего не подыскала. Обещаю: в ближайшее время я что-нибудь для нас найду. Очень удобное и уютное.
Я не сразу нашелся, что ответить, и несколько мгновений мы оба молчали. Потом послышался ее голос:
– Тебя в самом деле не оттолкнуло то, как я вчера держалась? И как я всегда держусь?
– Ничуть. Мне абсолютно все равно, как ты ведешь себя на публичных сборищах вроде этого. Делай все, что тебе вздумается. Какое это имеет значение? Ты одна стоишь больше, чем целая комната таких, как они.
Софи не отозвалась. Помедлив, я продолжил:
– Это отчасти и моя вина. Я говорю о доме. Нечестно было с моей стороны полностью свалить поиски на тебя. Теперь, быть может, если вечер пройдет удачно, мы возьмемся за дело совсем иначе. Начнем искать вместе.
Молчание в трубке продолжалось, и я на секунду подумал, что Софи ушла. Но она произнесла далеким, отрешенным голосом:
– Мы непременно в скором времени что-нибудь найдем, правда?
– Да, конечно. Мы будем искать вместе. Борис тоже. Найдем обязательно.
– Ты скоро приедешь, верно? Чтобы отвезти нас к папе?
– Да, да. Буду торопиться изо всех сил. Так что готовьтесь, вы оба.
– Да, хорошо. – Ее голос по-прежнему звучал тихо и вяло. – Я разбужу Бориса. Да, хорошо.
Когда я выходил из телефонной будки, мне почудились на небе явственные признаки рассвета. Бродского окружала толпа, и, подойдя поближе, я разглядел хирурга, который стоял на коленях и орудовал ножовкой. Бродский, казалось, относился к этой процедуре вполне спокойно, но когда я достиг машины, издал Душераздирающий крик, эхом пронесшийся между деревьев.
– Мне нужно уезжать, – сказал я, не обращаясь ни к кому в отдельности, да меня, наверное, никто и не слушал. Но когда я закрыл дверцу и завел двигатель, все лица с испугом обратились ко мне. Прежде чем я успел поднять стекло, к автомобилю сломя голову подбежал Джеффри Сондерс.
– Послушай, – зло проговорил он. – Послушай. Тебе нельзя сейчас уезжать. Когда мистера Бродского освободят, придется отвезти его куда-нибудь. Нам нужна будет твоя машина, неужели не понимаешь? Это даже ребенку ясно.
– Вот что, Сондерс, – отозвался я твердо. – Я ценю твою участливость. Я сделал все, что мог, хотя рад бы сделать больше. Теперь мне пора обратиться к своим собственным заботам.
– Похоже на тебя, старик, – бросил Сондерс. – Очень похоже.
– Слушай, ты не имеешь ни малейшего… В самом деле, Сондерс, ни малейшего… На мне навешено столько, что ты даже представить себе не можешь. Я живу совсем не так, как ты!
Последнюю фразу я проревел так оглушительно, что даже хирург оторвался от своей работы и посмотрел на меня. Бродский наверняка тоже забыл о боли и поднял глаза. Я почувствовал себя уверенней и произнес более миролюбивым тоном:
– Прости, но у меня срочное дело. К тому времени, когда вы справитесь и мистера Бродского можно будет перевозить, «скорая помощь», уверен, уже прибудет. В любом случае, мне жаль, но я не могу задерживаться ни на минуту.
С этими словами я поднял стекло и снова пустился в путь.

31

Некоторое время дорога шла через лес. Но наконец он начал редеть, и я увидел, что вдали едва заметно разгорается заря. Деревья совсем исчезли – и я очутился на пустынных городских улицах.
Мне пришлось затормозить на перекрестке у светофора. Ожидая в тишине (поблизости не было других автомобилей), я огляделся и стал смутно узнавать этот район. С облегчением определил, что нахожусь уже поблизости от дома Софи; в самом деле, улица, которая передо мной лежала, должна была привести меня прямо туда. Мне вспомнилось также, что квартира располагается над парикмахерской, и когда зажегся зеленый свет, я миновал перекресток и покатил по тихой улице, внимательно оглядывая дома. Когда вдали, на краю тротуара, замаячили две фигуры, я нажал на акселератор.
Софи и Борис были одеты в легкие куртки и, как мне показалось, поеживались от утренней прохлады. Они подбежали к машине, и Софи, наклонившись, сердито крикнула:
– Мы уже заждались! Отчего ты так долго? Прежде чем я успел ответить, Борис тронул Софи за руку и сказал:
– Все в порядке. Мы успеем. Все в порядке.
Я посмотрел на мальчика. Он держал большой портфель, похожий на чемоданчик врача, что придавало ему комично-важный вид. Тем не менее держался он на удивление уверенно и, кажется, сумел успокоить и свою мать. Я ожидал, что Софи сядет рядом со мной, но она с Борисом предпочла заднее сиденье.
– Прости, – произнес я, делая поворот, – я еще не очень хорошо ориентируюсь.
– Кто с ним теперь? – спросила Софи; в ее голосе вновь звучало напряжение. – Кто-нибудь за ним присматривает?
– Он со своими коллегами. Они все собрались. До единого.
– Видишь? – мягко прозвучал сзади голос Бориса. – я говорил. Так что успокойся. Все будет в порядке.
Софи тяжело вздохнула, но, казалось, Борису и на сей раз удалось ее успокоить.
– Они делают все, что нужно, – добавил он. – Так что не волнуйся. Они ведь делают все, что нужно?
Вопрос был, очевидно, обращен ко мне. Я был несколько задет тем, какую роль Борис себе присвоил, не нравилось мне также, что они вдвоем уселись сзади, словно я был шофером, поэтому я решил не отвечать.
Следующие несколько минут мы ехали молча. Мы достигли того же перекрестка, и я сосредоточился на том, чтобы припомнить, как вернуться на лесную дорогу. Мы еще двигались по пустынным городским улицам, когда Софи произнесла (ее голос был еле различим при шуме двигателя):
– Это предупреждение.
Я не понял, ко мне ли она обращается, и собирался обернуться, но она продолжила так же тихо:
– Борис, ты слушаешь меня? Мы должны осознать это предупреждение. Твой дедушка стареет. Ему нужно беречь себя. Нечего прикидываться, будто он такой, как прежде. Нужно поберечься.
Борис что-то ответил, но его слов я не разобрал.
– Я об этом уже думала, – продолжала Софи. – Тебе я ничего не говорила, потому что знаю, как… как ты привязан к дедушке. Но сама я об этом уже давно задумываюсь. Были и другие признаки. А теперь, когда это произошло, мы не можем больше прятать голову в песок. Он стареет и должен беречь себя. Я не говорила тебе, но у меня в голове вертятся планы, и уже не первый день. Я собираюсь поговорить с мистером Хоффманом. Подробно обсудить будущее дедушки. Я собрала все сведения. Поговорила с мистером Зедельмайером из отеля «Империал», а также с мистером Вайсбергом из «Амбассадора». С тобой я не делилась, но видела, что дедушка уже не таков, как раньше. Поэтому я искала выход. Обычная история: человек, который, вроде твоего дедушки, много лет служил в гостиницах, на известном этапе получает работу несколько иного характера. Не с такой большой нагрузкой. В отеле «Империал» есть служащий много старше твоего деда, его можно видеть в вестибюле, неподалеку от входа. Он был шеф-поваром, а когда стал слишком стар для этой должности, для него придумали другую. Он носит роскошную униформу и сидит в углу вестибюля за большим столом красного дерева с чернильным прибором. Мистер Зедельмайер говорит, что он очень полезен и оправдывает свое жалованье до последнего гроша. Гости, в особенности постоянные, были бы недовольны, если б, войдя в отель, не обнаружили старика на привычном месте. Он придает отелю изысканность: думаю, мне нужно будет поговорить об этом с мистером Хоффманом. Дедушка мог бы заняться чем-нибудь в этом роде. Конечно, платить ему станут меньше, но он сохранит свою комнатку, которую так любит, и будет получать питание. Может быть, ему поставят стол, как в «Империале». Но, может быть, дедушка предпочтет стоять где-нибудь в вестибюле, одетый в специальную униформу. Я не говорю, что это нужно организовать немедленно. Однако затягивать тоже не следует. Он уже немолод, и его болезнь – это предостережение. От фактов не спрячешься. Притворяться бессмысленно.
Софи сделала паузу. К тому времени я успел достигнуть опушки леса. Небо окрасилось в пурпур.
– Не волнуйся, – повторил Борис. – С дедушкой все будет в порядке.
Я услышал, как Софи глубоко вздохнула. Потом она произнесла:
– У него будет больше свободного времени. Ему уже не придется так много работать, и вы сможете чаще бродить вечерами по Старому Городу. Или где-нибудь еще. Но ему потребуется хорошее пальто. Поэтому я сейчас захватила его с собой. Настало время отдать дедушке это пальто. Я долго его хранила.
Послышалось шуршание, и, взглянув в зеркало, я обнаружил рядом с Софи мягкий коричневый пакет с пальто. Тут мне пришлось обратиться к ней, чтобы справиться о дороге, и она, казалось, впервые заметила меня с тех пор, как мы выехали. Она склонилась вперед и проговорила мне в ухо:
– Я ждала чего-то в этом роде. Непременно поговорю вскоре с мистером Хоффманом.
Я пробормотал несколько одобрительных слов и прибавил фарам яркости, поскольку мы въезжали под сень леса.
– Другие, – проговорила Софи. – Им хоть бы хны, ни до чего нет дела. Я никогда так не могла.
Несколько минут она молчала, но я ощущал затылком ее дыхание и вдруг понял, что жду прикосновения ее пальцев к своей щеке. Софи произнесла:
– Помню. После маминой смерти. Как было одиноко.
Я снова взглянул на нее через зеркало. Она все так же наклонялась ко мне, но глаза ее были устремлены вперед, на лес.
– Не тревожься, – мягко проговорила она, и снова послышалось шуршание пальто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76