– Сама завлекла.
Он приготовился принять неравный бой. Кто-то из верховых поджег смоляной факел, еще одна обмотанная ветошью палка вспыхнула с другого конца дворика, осветив его как днем. Дарган вдруг заметил, что ляжки недавней партнерши под платьем измазаны кровью. Озноб прошиб его с ног до головы, он понял, что эта француженка была девственницей. В станице за насилие его ждала бы немедленная расправа, а здесь, в чужой стране, тем более. Руки казака торопливо взялись запихивать полы черкески за ремень, тело напряглось. Оставалась малость – гикнуть и вцепиться пальцами в горло ближайшего всадника, преграждавшего ему путь. В этот момент к гусарам подскакал еще один верховой.
– Господин вахмистр, там, под стенкой, человек лежит, – басовито доложил он.
– Живой? – переспросил вахмистр.
Дарган всадил ногти в ладони, прокусил губу до крови. Он лихорадочно искал выход из столь незавидного положения.
– Шевелится, но голова вся в крови.
– Это дело рук вон того разбойника, – без тени сомнения в голосе сказал вахмистр. – Надо брать кавказского абрека в цепи, иначе утекет.
– Платовский, видать, – попытался присмотреться кто-то.
– У Платова казаки донские, а этот – урядник из дикой дивизии. Вишь, белый капюшон на папахе и черкеска. Кавказец, это точно, они русских не любят. Теперь в парижских газетенках пропишут статейки о русских медведях со звериными нравами. Мол, решили и в Европе восстановить первобытные порядки. Ежели дойдет до царя-батюшки – головы никому не сносить.
– А то…
Дарган вытянулся до боли в сухожилиях, он уже выбрал жертву и теперь искал удобный момент, чтобы прыгнуть на холку лошади и унестись в лабиринты враждебного города. Главное – добыть свободу, а там будет видно.
Но тут пришедшая в себя девушка одернула платье и неожиданно встала. Ее трясло, на щеках выступила нездоровая краснота, делая лицо почти черным. Она подошла к Даргану, вцепилась ему в плечо. Он хотел было отстраниться, но тут же заметил, что подружка пытается улыбнуться. Это было так неожиданно и неестественно, что в голове казака пронеслась мысль, что девица тронулась рассудком.
– Же протест контре, – поведя рукой вокруг, попыталась она что-то сказать, а потом жалко усмехнулась. – Же… месье… камараде… л'амур. Л'амур…
– Гляди-ка, у ней ламур на уме, – удивился один из патрульных. – А мы-то думали, что уже и душу Господу отдала.
– Живучие они, что наши, что ихние…
Гусары переглянулись, вахмистр закашлялся, заставив коня переступить копытами. На некоторое время наступила тишина, казалось, весь патруль во главе со старшим решает сложную задачу, в которой высокий приказ никак не увязывался с необсуждаемой прихотью женщины. И какое решение должно было сейчас перевесить, зависело не только от командира, но и от каждого гусара в отдельности.
– Он же тебя снасиловал, – не выдержал кто-то из воинов. – Какая, к черту, любовь, да ты умом подвинулась, милая?
– Же… се венье, – девушка морщила лоб, пытаясь уяснить, что ей говорят. Она указала рукой на себя. – Же, же… венье… Симпазис авес.
– Он тебя того… невинность привер, а тобой надо было любоваться – адмир, что ты такая красивая, – не унимался гусар, но тут же махнул рукой и повернулся к товарищам. – Тут дело бесполезное, их надо сдать в комендатуру. Пускай разбирается начальство. Она говорит, что сама сумеет оторвать ему яйца, тогда при чем тут мы?!
– Вот то и получила, что надумала. А все-таки, не дай бог, до царя дойдет, – повторился один из патрульных.
Снова воцарилось молчание, нарушаемое лишь короткими восклицаниями девушки, повторяющей одно слово: «Л'амур… л'амур». Она все-таки сумела прильнуть к Даргану и теперь виновато посматривала на него.
Казак, только что готовый сорваться с места, начал отходить от напряжения, не понимая, что происходит и как поступить дальше. Он вихрем улетел бы от этого места, но поведение иноземки заставляло относиться к ней с уважением, подавляющим чувство опасности. Кажется, она влюбилась в него с первого взгляда.
Вахмистр переложил поводья в левую руку, пятерней почесал за ухом, затем надвинул кивер на глаза, махнул рукой и скомандовал:
– Бери в кольцо, в комендатуре разберутся. И того нужно забрать, что под стеной, – он хмуро посмотрел на подчиненных и добавил, как бы оправдываясь. – А если оставим как есть, другой патруль эту историю навесит на нас. Вон, копытами уже стучат.
Со стороны площади послышался звонкий цокот подков.

Глава третья

Ясное утро розоватым золотом окрасило кресты парижских соборов, черепичные крыши дворцов и чугунное литье парковых оград и мостов. Всадники из различных русских кавалерийских частей образовали каре на площади Согласия, находящейся близ Елисейских полей в центре города. Едва ли не последней на построение прискакала сотня терских казаков, в которой служил Дарган, так отличившийся накануне. Сотник в черкеске дорогого сукна с начищенными газырями и при турецкой кривой сабле, похожий на поджарого смоляного горца, гортанным голосом отчитывал казаков:
– Подравняйсь по фрунту, чего как чакалки – стаей! Одного позору мало, так на другой нарываетесь? Сейчас государь всем страху задаст, дай только объявится.
Войска ожидали прибытия самого императора Александра Первого, который за взятие неприятельской столицы должен был в числе прочих наградить и терское казачество боевой шашкой в богато убранных ножнах. Это обстоятельство заставляло бравых молодцев на строевых конях, в барашковых папахах и черкесках распрямлять плечи, подтягивать без того тощие животы. Кони мотали мордами, беспокойно грызли железные удила.
Светлоглазый урядник Дарганов, совсем недавно занимавший место в первом ряду конников и бывший неоспоримым претендентом на место сотника, переместился в середину отряда, как бы под защиту плотно окруживших его станичников. Он крепко провинился, и сегодня, наряду с награждением, ему должны были вынести окончательный приговор, ожидание которого вызывало у него волны холода, катящиеся по спине.
– Даргашка, пошто папах на зенки насунул? Неужто стыдно? Тебе только бы по иноземным скурехам шастать, – не унимался сотник, гарцевавший на кабардинце сбоку строя. – Нашел тощую да белобрысую!… И титьки с алычиные упырья.
– Да он и сам из белобрысых, – со смешком отозвался кто-то.
Сдвинув головной убор на затылок, Дарганов скрипнул зубами, молча окинул заполнившую свободное пространство на площади толпу парижан и тут же дерзко улыбнулся белозубой улыбкой – терять уже было нечего. Но чувствовалось, что за дерзостью казака прячется сильнейшее душевное волнение. Чтобы скрыть его, он встряхнулся и повел очами по сторонам.
Сама площадь находилась на возвышении, с нее открывался прекрасный вид на город с церквями, садами, просторными дворцами, в том числе и принадлежащими королевской династии Бурбонов. Все это великолепие, так украшающее левый берег Сены, Дарган видел не впервые, но теперь в душе у него возникло щемящее чувство обиды за то, что вновь полюбоваться ажурными мостами и орнаментами каменных строений, похожими на розовые пуховые шали, ему, скорее всего, больше не придется.
Окинув панораму затуманенным взором, Дарганов снова перевел взгляд на толпу, стараясь высмотреть знакомую женскую фигуру, и вдруг увидел девушку чуть ли не возле лошадиных морд у первого ряда конников. Она была одета в голубую жилетку поверх красного платья с длинными рукавами и пышными оборками, вплела в светлые волосы голубую ленту, а на ноги обула красные туфельки с бантами. И вот теперь, не сводя влюбленных глаз с казака, француженка растянула полные губы в радостной улыбке.
Терцы зыркали на нее черными зрачками, нервно подергивали усами. Предмет ее обожания тоже приосанился и, покосившись на сотника, незаметно подмигнул ей. Девушка просияла еще больше, на ее высокой шее золотым ручейком заструилась все та же цепочка. Как именно подружка сумела проскочить мимо часовых, охранявших все вокруг, оставалось загадкой, но об этом сейчас никто и не думал. Всем собравшимся, несмотря на нарядность девушки, все-таки было не до нее, потому что самодержцы не часто объявлялись перед народом.
Между тем из-за здания с колоннами показалась кавалькада всадников в праздничном убранстве. На головных уборах многих из них развевались пышные разноцветные перья, груди сверкали не только от начищенных доспехов, но и от множества наград. Впереди на чистопородном арабском скакуне гарцевал император Российской империи Александр Первый, рядом с ним старался держаться король Франции Людовик Восемнадцатый, сидящий на сером в яблоках коне. Позади подпрыгивали в седлах монархи союзных держав, одержавших победу над Наполеоном.
– Сотня, во фрунт!
Подвздыбив накрученные усы, сотник бросил раскаленный взгляд на казаков, затем заставил кабардинца встать перед строем и замереть на месте. Всадники, стоявшие по четыре в ряд, приподнялись в стременах. У многих поверх газырей в жарких солнечных лучах заблестели на груди боевые ордена и медали.
Навстречу императорскому выезду вылетел вороной конь, и генерал Ермолов, назначенный командовать церемонией, громко доложил государю о построении, посвященном вручению наград за освобождение Франции от диктатора Наполеона Бонапарта. Александр Первый выехал вперед и произнес короткую речь, после которой грянуло мощное «ур-ра-а», перекатами разнесшееся над крышами дворцов, окруживших площадь.
Дарганов почувствовал, как изнутри его начинает распирать от гордости, словно это он и есть главный герой всего происходящего. На какое-то время он забыл о девушке, о неминуемом наказании, забыл про все, ощущая лишь тяжесть двух серебряных крестов с Георгием Победоносцем в центре и двух серебряных медалей «За храбрость» и «За взятие Парижа 19 марта 1814 года», и одной бронзовой как участнику войны 1812 года. На лицевой стороне ее была выбита пирамида с глазом, а на оборотной – надпись, гласящая: «Не нам, не нам, а имени твоему». Лишь эти знаки доблести сейчас имели значение.
Тем временем император перешел к награждениям особо отличившихся частей и соединений. Дошла очередь до корпуса под командованием генерала Ермолова, включавшего в себя и терских казаков.
Кавалеристы, удостоенные наград, один за другим подъезжали к Александру Первому, получали из его рук ордена, медали и боевое оружие и вновь занимали свое место в строю. Когда командир кавказского отряда прогарцевал за наградной шашкой мимо сотни, воздух снова сотрясло многократное казачье «ур-ра». Окинув отеческим взглядом идеальное каре, составленное из всадников различных кавалерийских частей, русский император чуть наклонился к французскому королю, потряхивающему белыми буклями, и сказал ему несколько слов. Он решил лично отблагодарить воинов-джигитов и пригласил Людовика Восемнадцатого принять участие в церемонии. А затем вместе с ним и Алексеем Петровичем Ермоловым подъехал к терцам, властно обозрел четкий строй.
– Слава терским казакам! – привстав в стременах, громко крикнул он.
– Слава! Слава! Слава! – гаркнули в ответ луженые глотки всадников.
– Я награждаю вас боевой шашкой за доблесть, проявленную при взятии Парижа. Казаки, вы всегда были на передовых позициях, чем заслужили всенародную любовь.
– Слава! Слава! Слава!
После пространной речи император пощипал рыжие бакенбарды, передав шашку командиру кавказского соединения, на виду у всех поцеловавшему лезвие, он продолжил говорить.
– Честь вам и благодарность, храбрым защитникам родины, – с неподдельным чувством сказал он. – Великая Российская империя была, есть и останется непобедимой, пока ее защищают казаки – гордые и бесстрашные сыны Отечества. Слава!
В ответ снова прозвучало дружное троекратное «слава».
Дарганов посмотрел на своего друга Гонтаря, на казака Черноуса, тоже едва унимавших радость, опять вперился глазами в императорскую грудь и вдруг заметил, что Александр Первый прокалывает колючим взором именно его. Казака словно кипятком ошпарило, в голове пронеслась мысль, что пришел час расплаты. Он вильнул зрачками на полноватого короля Франции, с интересом косившегося на конников, выглядевших столь экзотично.
Император поманил к себе сотника, о чем-то расспросил его, затем обернулся к сопровождавшему его офицеру и взял с бархатной подушечки медаль. Началось персональное награждение терцев, отличившихся в боях за город Париж. Казаки получали знаки отличия и снова возвращались в строй, это продолжалось до тех пор, пока на подушечке не остался всего один серебряный крест. Подняв его за крепление, Александр Первый подержал награду в руках, как бы взвешивая ее, и громко провозгласил:
– Урядник Дарганов!
Всадники раздвинулись, давая Даргану возможность выехать из строя и предстать перед императором. Казак шевельнул поводьями, трогая коня по освободившемуся проходу, непроизвольно схватил боковым зрением фигурку девушки, стоявшей поодаль, и снова нацелился зрачками на розовое лицо государя императора с пышными бакенбардами. Оно будто подсвечивалось золотыми эполетами и наградами, сиявшими на обеих сторонах груди. Уряднику казалось, что Александр Первый весь оделся светом, будто засиял неземным образом в святом храме.
– За воинскую доблесть, проявленную в битве с врагом, ты награждаешься третьим солдатским орденом Святого Георгия. – Подколов крест рядом с двумя другими, император трижды облобызал героя. Забрав что-то у адъютанта, он продолжил: – Тебе присваивается звание хорунжий с вручением надлежащих знаков отличия.
Он протянул Даргану отливающие золотом погоны, подождав, пока казак переложит их в одну руку, распрямил затянутую в перчатку ладонь и поднес ее к головному убору.
– Благодарю за службу.
Дарганов отдал честь.
– Рад стараться, Ваше Императорское Величество, – звонко выкрикнул он. – Служу царю и Отечеству.
– А ведь ты мог бы стать сотником и получить орден Святой Анны, – с нескрываемым сожалением добавил самодержец, опуская перчатку вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47