Впереди не осталось ни одного противника, никого, кто мог бы воспрепятствовать продвижению терцев. Держа наготове шашку, он крутнулся в седле и понял, что поза грозного воина ему лично больше не нужна. Но невдалеке все еще продолжали убивать друг друга кучки пеших и всадников, оттуда несло запальным дыханием и запахом смерти. Гвардейские драгуны, прискакавшие на подмогу, довершали начатое казаками дело.
Очередная бойня подходила к концу, вычерпывая из души все светлое, чем обязан жить человек, оставляя самое скверное, чего он должен был бы сторониться. Невдалеке старался прийти в себя друг Гонтарь, чуть подальше сотник Назар Лубенцов оглаживал задубелое лицо загрубелой же ладонью, рядом с ним опустил шашку неразлучный его товарищ подъесаул Ряднов. Привстав в стременах, Дарган метнул взгляд вокруг, выискивая кого-то еще, и тут же с облегчением опустился в седло. В этот раз малолетки с ним не было, тот зализывал в корпусном лазарете неопасные раны, полученные в первом в жизни бою.
– Даргашка, опять пешкеш не сорвал? – послышался густой бас казака в возрасте, вахмистра Федула.
– С кого, дядюка Федул? – устало откликнулся урядник.
– А с улана, который орденами играл.
– Зачем мне иноземные побрякушки, когда свои серебром звенят.
– Тогда на золотые награды натягивай.
– Тут уж как получится.
– Не горюй, сотник еще за первый бой побожился представить тебя к офицерскому званию и к ордену Святой Анны. Он уже и бумаги оформлял.
– Назар Лубенцов решил свое место тебе уступить, – подтвердил подъехавший на вороном дончаке хорунжий Горобцов. – Сказал, что среди казаков лучшего не разглядел.
– А сам-то он куда?… – негромко поинтересовался Дарган.
– Свято место пусто не бывает, – засмеялись станичники, которые давно уже признавали урядника своим атаманом. – Генерал Ермолов нашего сотника в старшины произведет, так надо полагать.
– Если бы да кабы, да во рту росли грибы, – тряхнул густым чубом урядник. – По совести говоря, мне и на своем месте неплохо, а с вами будет одна морока.
– О как, уже и отказ объявил, – грянули взрывом смеха казаки. Их нервное перенапряжение искало разрядки. – Не накаркай, Даргашка, иначе золотой эполет стороной обнесут…

Глава вторая

Небольшой отряд терских казаков из Моздокского полка Отдельного Кавказского корпуса гарцевал по звонким булыжникам узких парижских улиц. Стояло прохладное лето 1814 года, время было послеполуденное. Лохматые бурки наездников, как и положено в чужом краю, вместе с саквами – переметными сумками – были приторочены за седлами, чтобы в случае внезапного нападения неприятеля не мешали работать острыми шашками, сейчас запрятанными в ножны, мерно бьющиеся по пыльным сапогам. Неприятель был раздавлен, опасаться было некого, по губам казаков гуляла стойкая улыбка победителей. Лишь изредка от старшего, едущего впереди, доносилась ненужная команда:
– Подтяни-ись!
Но казаки и ухом не вели. Сбитые на затылки папахи из шкур молодых барашков со свисающими набок белыми курпеями открывали высокие загорелые лбы, молодецки ухмыляющиеся лица как бы нагло показывали, кто стал хозяином бывшей непобедимой наполеоновской империи. На узких наборных поясах, перехватывающих черкески, свободно покачивались длинные кинжалы с небольшими ножами рядом. По обеим сторонам грудей, как зерна в кукурузном початке, блестели в газырях медные гильзы патронов. Но жители острова Ситэ, самого центра французской столицы, находящегося посреди реки Сены, при виде диковатого на первый взгляд воинства не спешили ускорять шаг, они еще пребывали в разморенном послеобеденном состоянии. Да и докучали эти незваные гости не особенно – не хватали первого встречного за грудки, не наезжали конями, не отбирали сумки с продуктами. Они словно подчинялись древнему правилу: завоеванное обязательно пригодится самим. Из группы пешеходов иной раз метнется в сторону казаков злой взгляд какого-нибудь молодого задиры или засветится лукавая улыбка юной особы, и снова видны лишь склоненные головы представителей покоренной нации, молчаливо кивающие в такт неспешным шагам.
– Глянь, какая ла фам, – разбитной светловолосый урядник кивнул мерно качающемуся в седле черноглазому соседу на спешащую навстречу девушку в широком светлом платье и красной безрукавке. – Я как-то встречал ее недалече от нашего постоя. Ишь как задницей виляет, прямо чистый иноходец.
– Какая там ла фам, когда она и до ла фили еще не доросла, – обернувшись на голос, упредил дружка-соседа станичник на вид постарше, едущий впереди. – Вишь, вместо сисек алычиные упырья торчат.
– Это ей оборки на грудях дигните портят, – не согласился с ним напарник, такой же молодой казак, как и его дружок. – А ежели присмотреться сквозь фасоны, то все при ней, как оружье при казаке.
Девушка, ощутив на себе внимательные взгляды бравых и крепких парней, оглянулась на идущего чуть позади нее долговязого молодого человека, затем откинула за спину густую метлу светлых волос и раскрылась в приятной улыбке, подсвеченной жемчужными зубами. Носки красных туфелек начали выскакивать помедленнее из-под подола длинного платья, свободный конец широкого красного пояса, завязанного на узкой талии, сильнее закачался в разные стороны, за кружевными оборками на одежде четче обрисовались бугорки небольших грудей. Она выделила из всего строя подтянутого казака, уже виденного ею не единожды, и послала ему воздушный поцелуй.
– Наверное, она из простолюдинок, озабоченная на ларжан, – ухмыльнувшись, продолжал бессовестную оценку парижанки казак постарше и аж присвистнул. – А она и правда как пряник медовый.
– Она ла вотре, подружка как раз для нашего брата. Жаль, что ларжану в карманах ильняпа, все успел прогулять, – вмешался четвертый наездник с черными густыми усами и крутыми бровями на смуглом лице. – Вчерашним вечером я с такой до первых петухов караул нес. До сей поры ноги ватные.
– Ла филь ком се тре бьен, – присоединился к разговору еще один молодой джигит с крученой нагайкой в руках. – Хоть и не наших кровей, но красивая, чертяка.
– Кончай ванзейскую речь! – донеслось от возглавляющего отряд широкоплечего казака. Развернувшись в седле, он грозно трепыхнул тонкими ноздрями. – Сетребье-хренебье, скоро совсем по-казацки гутарить перестанете.
– До ванзеев нам еще доскакать надо. А что, у этих мусьев язык красивый, – гоготнул следовавший за ним здоровенный детина. – Недавно один из штабных господских подсказал, что черепки, которыми они свои крыши покрывают, прозываются тюиль. У нас так татары по-русски бають: тюиль-доиль.
– Я сказал, кончай разговоры! Головы уже совсем потеряли! – незлобиво повторил старший и под сдержанный смешок подчиненных добавил: – По ночам одни караульные в секрете, остальные как фазаны по куширям.
Над отрядом повисла сдержанная тишина, нарушаемая лишь цокотом копыт. Дисциплине казаков могли позавидовать даже великие завоеватели. Кинув заинтересованный взгляд на того из служивых, который первым завел разговор, девушка еще раз подмигнула ему, на мгновение приостановилась и сразу пошла дальше. На ее высокой шее переливалась искорками золотая цепочка с разноцветным медальоном, видным за воротником платья. Ее провожатый суматошно зарыскал длинным носом по сторонам. Казак, помеченный большими голубоватыми зрачками парижанки, до боли в ладонях сжал нагайку, сплетенную из узких сыромятных ремней.
– Моя будет! Вот вернемся с патруля – и найду. Как-то я ее уже видел, недалеко от наших квартир живет, – упрямо изогнув бровь, негромко поклялся молодой урядник, на тонком лице которого вспыхнул жгучий румянец. – Ставлю десять монетов.
– А я этих монетов принять не откажусь, – тут же согласился его товарищ, но не утерпел и предупредил: – Смотри, Даргашка, наш Ермолов за мусьев с мадамами издал новый указ.
– Сам смотри, Гонтарь, а я словами не кидаюсь. И об указах новых пока не слыхал.
Старший отряда уже заворачивал своего кабардинца на небольшую площадь, над которой вознесся ажурным каменным плетеньем высокий собор с острыми, как хребты Кавказских гор, шпилями колокольни, расположенной сзади. Впереди, между двумя широкими башнями, в лучах солнца засияла разноцветным витражом стеклянная роза. Путь конников лежал дальше, к каменному мосту через неспешную Сену, за которым раскинулся огромный город, построенный из желтовато-розоватого туфа.
За месяцы, которые Дарган со станичниками провел здесь, он успел свыкнуться с постоянным розовым светом, разлитым вокруг, в котором так прекрасно выглядели местные молодые девушки. На самом же деле все они на лицо были погрубее черноглазых, с тонкими чертами лиц, узких в талии терских казачек, живущих на родине, у подножия гор Большого Кавказа. Несмотря на обходительную вежливость, предупредительность и галантность, до которой некультурным на их фоне казачкам было далеко, особого желания овладеть ими они не вызывали, хотя молодая южная кровь затачивала чувства воинов до остроты гурдинского кинжала. Казаки ночами часто уходили на телесный промысел к безотказным и страстным чужачкам, возвращаясь от них умиротворенными, почти любящими этот далекий странный край и этих чувственных женщин, так умело заставляющих их на время забывать о неприступных горах, о родных и близких, живущих на другом краю земли. Но розовый свет был одинаков что там, что тут. Только здесь он так окрашивался камнем такого же цвета, а там – утренними лучами солнца, освещающими белоснежные вершины первозданных гор. Туда, на родину, к тем, родным женщинам, тянуло здорово, с каждым днем все сильнее.
Обогнув собор и процокав узенькой улочкой до берега реки, обложенного каменными плитами, отряд готовился уже ступить на край моста, как вдруг из-за странного гранитного зверя с цепью во рту вышла та самая девушка, что повстречалась казакам за несколько переулков отсюда. Поодаль болтался длинноносый нескладный парень. Выдернув из-за пояса расшитый цветами белый платок, она поцеловала его край и протянула в сторону Даргана. Привстав в стременах, тот под усмешки станичников тонко присвистнул.
– Откуда она взялась-то? – недоуменно передернул он краями черкески, обшитой на плечах галунами. – Вроде сзади ее оставляли.
– Так мы ж петлю вокруг их церкви сделали, а она напрямки прошла, – гоготнул ему в ухо товарищ.
– Гляди-ка, умылилась баба, неровен час тут и свадебку сыграем. Чапуру для вина из дома я прихватил добрую.
Со всех сторон посыпались соленые шуточки, заставившие строевых коней беспокойно запрядать ушами. Старший над казаками всем корпусом развернулся назад и зычно гаркнул:
– Это когда ты успел мамзель оприходовать, голова твоя беспутная? Своих скурех на Тереке было мало? Года два, как из малолеток, а уж джигитовать по хатам вздумал.
– Дядюка Федул, ты ж мне и нянюка, и кунак, все про меня знаешь, – покраснев, стал открещиваться молодой казак. – Никогда я с ней не встречался. Может, ошиблась, спутала с кем, ведь казаков на постое тут много.
– Куды ошиблась, ежели вся до тебя устремилась. Вот… на наше несчастье, татарский выпестыш, породнился твой прадед с чеченским тейпом, – ощерился Федул и хлестнул коня плетью под тугое брюхо. – В намет, в отца и сына!… Еще приказы ругательные из-за вас я от штабных не получал!…
Отряд упруго сорвался в слаженный галоп, по каменным плитам древнего моста зацокали подкованные копыта боевых коней, заглушая взрыв непристойного хохота. Изогнувшись с седла, Дарган выхватил из руки девушки платок, торопливо запихнул его за отворот черкески, не преминув поморгать красавице светлыми глазами, жадными до любви. Она так и осталась стоять на краю моста, чем-то похожая на птицу, готовую взлететь.
А вечером Дарган с Гонтарем уже рвались с постоялых дворов в круговерть мирных домов парижан. Оба были одеты все в те же черкески, башлыки развязаны, папахи заломлены на затылки, на ногах ноговицы для форсу спущены ниже колен. Дарган, как Гонтарь, как и остальные казаки, никогда не уступал дорогу солдатам и офицерам действующей русской армии, потому что считал себя выходцем из иного роду-племени, более гордого и свободолюбивого, нежели московские царские холопья. При встречах с армейскими служками на его тонком поясе лишь резче начинал покачиваться остро отточенный кинжал-гурда, как и шашка, как и любое другое оружие кавказского мастера по имени Гурда, особо чтимое среди джигитов в диких и неприветливых горных селениях. И этого было достаточно, чтобы разношерстное воинство, согнанное сюда со всех концов огромной страны, еще издали замечало казака и считало за благо свернуть в сторону.
Так получилось и сейчас, когда неожиданно возникший патруль, состоящий из нескольких солдат, попытался было преградить дорогу терцам длинными ружьями.
– А куда это мы засобирались, господа казачки? – грозно вопросил унтер-офицер, командовавший патрулем. – Показывайте пропуск, иначе завернем в обратную.
– Какой пропуск?! Эта территория под контролем нашей сотни. – Дарган тут же отставил ногу и схватился рукой за кинжал, Гонтарь немедленно последовал его примеру.
– По дневному патрульному делу – так, а вечером и ночью к гражданскому населению пускать никого не велено, – заартачился и унтер, большим прокуренным пальцем отводя назад курок, торчащий над прикладом ружья. Солдаты не спеша сняли с плеч оружие, а их командир с ухмылкой добавил: – Особливо казаков, уж больно они до местных мамзелек охочи.
– А тебе что, завидно? – насупился Дарган.
– Не завидно, но не велено. Да и завидно тоже, – решил сознаться служивый. – Не одним же вам бабские панталоны стаскивать.
– А ну с дороги, сермяжник, – наклонился вперед Дарган, до ломоты в суставах сжимая рукоятку кинжала. Он понял, что приказа не пускать воинство к гражданскому населению не существовало, а было устное пояснение, о котором известно давно и всем. И про казаков ефрейтор придумал для форсу. Урядник явственно ощутил, как вместе с ним напрягся всем телом и Гонтарь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47