Креот никогда не просил награды за свои труды, но так как празднества обычно сопровождались пышными застольями, то жил он припеваючи. Кроме того, по окончании застолья ему всегда собирали корзину с едой, оставшейся от праздника, так что бывшему императору удавалось безбедно протянуть до следующего мероприятия.
Теперь же, раб среди рабов, Креот делал то, что приказывали, ел то, что давали, и шел себе вперед.
— А по мне, так даже проще, — говорил он Мампо.
Таким образом, Креот стал одним из тех, кто ел и спал рядом с семейством Хазов. Добрый нрав экс-императора пришелся всем по душе, хотя пленников и удивило, что дружелюбие Креота простирается даже на солдат.
— Ну и что здесь такого? — пожал он плечами. — У них наверняка тоже есть свои печали.
— Они — убийцы, — упрямо сказала Пинто. — Ненавижу их.
— И я, — сказал Мампо. — Я стану убивать их, как только представится возможность.
Слова эти прозвучали странно в устах простодушного Мампо. В последние дни юноша наконец-то понял, чего хочет. Скорбь и чувство вины уступили место одному мощному желанию — он заставит страдать убийц своего отца так же, как страдал он.
— А ты что-нибудь в этом понимаешь? — спросил Креот. — Ну, в убийстве и прочем?
— Не знаю, — отвечал Мампо. — Никогда не пробовал.
— Ты должен хорошо знать то, чем собираешься заниматься. — Креот сделал несколько выпадов и колющих ударов воображаемым мечом. — В юности меня учили этому, да только я все позабыл.
— У Мампо получится, — заявила Пинто. — Он страшно сильный. Мампо убьет любого.
Анно Хаз случайно услышал эти слова.
— Мампо никогда не сделает подобной глупости, — произнес он. — Мы не хотим, чтобы кто-нибудь еще заживо сгорел в обезьяньей клетке.
Мампо опустил голову и ничего не сказал. Пинто покраснела.
— Это значит, что теперь никто из нас никогда и ничего не сможет сделать?
— Это значит, что никто из нас не будет делать ничего, пока мы все вместе не решим сделать что-то, — ответил ее отец.
На третью ночь Аире Хаз снова привиделся сон. Женщина с криком вскочила на ноги. Анно обнял ее и постарался успокоить.
— Спешите! — всхлипывала женщина. — Быстрее! Быстрее! Ветер крепчает!
Окончательно проснувшись, Аира пришла в себя, но от слабости некоторое время не могла говорить. Затем она обратилась к мужу, стараясь дышать медленно и осторожно:
— Скажи мне, что это был просто дурной сон.
— Да, это определенно дурной сон.
— Мне снилось, будто мы идем домой, а ветер все усиливается — и какой ветер! Ветер, сметающий все вокруг! Я знаю, что если мы успеем попасть домой до того, как ветер закружит нас, то будем спасены, однако мы никак не можем переставлять ноги быстрее. Ты, Анно, дети и все остальные — вы идете слишком медленно, а я кричу, чтобы вы поторапливались, быстрее, быстрее! А вы меня не слушаете… Почему вы не слушаете меня?
— Успокойся, все хорошо. Тебе приснилось.
Аира всмотрелась в благородные черты мужа, отчаянно желая, чтобы он переубедил ее.
— Я не настоящая провидица, Анно. Поверь мне.
— Надеюсь, что так.
Однако при первой же возможности Анно сообщил Бомену о снах Аиры и о тех мыслях, что возникли у него в голове.
— Может быть, это и есть начало нашего пути, — сказал отец сыну. — У нас осталось меньше времени, чем мы думали.
— Но ведь мы пленники. И мы не знаем, куда нас ведут.
— Аира знает. Она обладает даром. И я уже давно понимаю это. — Анно взял руку Бо и поцеловал ее. — Думаю, что и ты понимаешь.
— Да, отец.
— Мы должны смотреть, слушать и запоминать. Во всех стенах есть двери, ко всякому замку можно подобрать ключи. Мы сумеем бежать.
Неожиданно раздался приказ, призывающий пленников остановиться.
— Почему мы остановились?
Солнце стояло еще высоко. За три прошедших дня ни разу не было привалов до наступления темноты. Анно огляделся, желая удостовериться, что его семья на месте. Рядом люди падали на землю, растирая болящие ноги. Вскоре раздался грохот кастрюль. Сегодня пленникам предстоял ранний ужин.
Анно собрал свою компанию. Кроме жены и детей в нее входили Мампо и госпожа Холиш, портной Мико Мимилит с семьей, Креот и Скуч — пекарь. Так случилось, что сегодняшний ужин включал в себя сдобу, испеченную в пекарне Скуча в Араманте. Коротышка Скуч печально покачал головой, глядя на свои изделия.
— Если вынуть их прямо из печки, они бы просто таяли во рту. А этим, — он взял пятидневную булочку, — можно оглушить поросенка.
— А, по-моему, они не так уж и плохи, — сказал Креот, жадно жуя. — Очень даже вкусно. Еще одну, госпожа Холиш?
— Не люблю быть обузой, — произнесла госпожа Холиш и взяла две.
Внезапно Бомен напрягся и поднял голову, уловив отдаленную волну боли. Мгновением позже откуда-то спереди раздался резкий визг. Его услышали все. Бомен закрыл глаза и позволил своим чувствам выяснить причину боли.
— Чья-то кожа, — произнес он, — горит.
Теперь пленники увидели группу солдат, катящих маленькую железную бочку на колесах. Солдаты делали с рабами что-то, заставлявшее последних вскрикивать от боли.
Бомен поднялся на ноги и направился вдоль шеренги бывших горожан, чтобы самому увидеть, что происходит. Юноше совсем не хотелось глядеть на происходящее, но он понимал, что должен. Сейчас это самое главное. Он просто обязан узнать все о похитителях и о том, почему эти люди взяли в плен жителей Араманта. Они с Кестрель должны быть готовы нанести ответный удар, когда вновь соединятся.
Кричала женщина. Бомен видел, как она пытается сопротивляться солдатам, слышал ее визг. Юноша смотрел, как один из солдат бил женщину по голове, пока та не умолкла. Затем пехотинец, стоявший рядом с железной бочкой, приложил что-то к руке пленницы — раздалось шипение и запахло горелым мясом.
Бомен видел, как металлические печати зажали щипцами и опустили их на раскаленные угли в бочке. Юноша внимательно наблюдал, как солдаты схватили руку еще одного раба и раскаленное клеймо опустилось на внутреннюю сторону трясущегося запястья. Бо почувствовал такую боль, словно заклеймили его самого.
— Эй, ты! А ну-ка возвращайся на свое место!
Солдат оттолкнул юношу. Бомен вернулся к своим.
— Это быстро, — произнес он. — Но будет больно.
— Мне наплевать, — сказала Пинто.
Бомен видел, как задрожала девочка при появлении солдат. Несмотря на гордость и злость, Пинто было всего семь лет. Он мог бы держать сестренку на руках, когда наступит ужасный момент, но знал: Пинто слишком горда, чтобы позволить это брату. Чтобы скрыть свои намерения, Бомен обратился к отцу:
— Пора загадывать желания, папа.
Анно Хаз все понял. Он протянул руку.
— Сюда, Пинто. Прижмись ко мне.
Анно обнял Пинто. Бомен присоединился к ним. Пинто позвала Мампо.
— Иди сюда, Мампо. Прижмись к нам.
Злыми глазами Аира Хаз глядела на приближающихся солдат.
— Какие смельчаки, — горько произнесла она. — Какие мужественные воины.
— Тихо, — сказал муж. — Иди сюда.
Мампо с радостью присоединился к объятию, его голова касалась голов друзей, юноша чувствовал обнимающие руки. По давней традиции самая младшая, Пинто, загадала желание первой.
— Хочу, чтобы мне было не очень больно.
Затем пришел черед Бомена.
— Хочу, чтобы Кестрель вернулась к нам.
Пинто быстро прибавила:
— И я.
Больше никто не успел ничего сказать, так как солдаты приблизились к рабам с гремящим подносом и дымящейся бочкой. Человек со списком выкликнул имя Анно и его номер. Мужчина протянул руку и так как он не успел еще высказать пожелание, то печально произнес:
— Хочу, чтобы Кестрель была в безопасности.
Раскаленное клеймо опустилось на руку. Анно дернулся, но промолчал. Его жена протянула ладонь врагам, говоря:
— Все мои мысли с тобой, Кестрель.
Мампо сказал просто:
— За тебя, Кестрель. — Юноша даже не дернулся, когда его обожгло раскаленное железо. Даже не моргнул.
Бомен не сказал ничего. Но в тот момент, когда клеймо опустилось на руку, про себя он обратился к сестре:
Я люблю тебя, Кесс.
Затем и Пинто, не в силах унять дрожь, протянула худенькую ручку.
— О Кесс… — начала она.
Железо опустилось на нежную детскую кожу, боль пронзила Пинто, девочка всхлипнула. Однако больше не издала ни звука.
Следующей ночью Бомен вновь сидел без сна, ловя отголоски мыслей Кестрель. Обожженное запястье болело. Юноша не стал сопротивляться, ни разу не пожаловался, хотя в глубине его души полыхала ярость. Даже больше, чем сожженный город, изуродованная детская кожа заставляла Бомена ненавидеть Доминат. И в бессильном гневе он стал призывать неведомую силу, как уже делал прежде.
Вы, что следили за мной раньше, кто бы вы ни были, помогите.
Внезапно в молчаливой прохладе ночи Бомен понял, что хочет не только помощи.
Я хочу силы. Силы, которая сможет уничтожить людей, решивших уничтожить меня.
Вы, что следите за мной теперь, дайте мне силу сокрушить их.

Интерлюдия первая. Бабочка
На острове Сирин напротив арочных окон под пробегающими по небу облаками стояли трое. Они пели песню, в которой не было слов. По обеим сторонам от женщины, прибывшей первой, расположились двое мужчин — старый и молодой. Головы их были обнажены, ноги босы. На всех троих — простые шерстяные мантии до лодыжек, подпоясанные веревками. Песня походила на плеск воды или шепот ветра в кронах, но в ней слышалась мелодия, нотный узор, повторяющийся и успокаивающий. То была песнь-предсказание. Во время пения разум прояснялся и становился восприимчивым; теперь поющие могли чувствовать, что происходит в мире.
Трое видели, как жестокость распространяется по земле. Города горят, людей силой угоняют в рабство. Они видели плачущую девушку и мертвую старуху, лежащую перед ней. Трое чувствовали ненависть, горящую в сердцах юношей, они знали, что до того, как придет время завершения, грядет время убийств. Они слышали юношу, взывающего к ним. Он умолял их о помощи. Видели девушку, бредущую в одиночестве, чувствовали в ее руке серебряный инструмент, похожий на букву «S» с длинным закругленным концом. Все трое ощущали гнев девушки, ее слабость, ее беззащитность.
Песня закончилась. Молодого мужчину наполнило желание действовать, дать силу слабым, положить конец жестокости. Старый почувствовал его мысли.
— Они должны сами отыскать свой путь, — сказал он. — Мы ничего не станем делать.
Женщина промолчала. Однако позднее, в одиночестве, она отправилась в дальний конец острова — туда, откуда можно увидеть побережье материка. Здесь женщина уселась на землю и, не закрывая глаз, погрузилась в сон, скользнув от своего обычного спокойствия к еще большему покою.
Прошло совсем немного времени, и рядом с женщиной закружилась и заплясала бабочка. Бабочка присела на ближнее оливковое дерево, сложив крылья. Крылья летуньи переливались синим цветом, более густым и насыщенным, чем лазурит, более глубоким, чем грудка голубого зимородка. Крылья сияли в лучах осеннего солнца, их мерцающий свет отражался от поверхности огромного океана.
Затем крылья вновь затрепетали, и бабочка, порхнув мимо крючковатых веток, уселась на щеку женщины, прямо на высокую морщинистую скулу под левым глазом. Здесь бабочка оставалась некоторое время, пока женщина что-то говорила ей на языке, понятном только насекомым. Потом сверкающие синие крылья вновь затрепетали, и бабочка улетела.
Глава 4
Услада Миллионов Глаз
Кестрель лежала ничком, ноги и руки широко раскинуты, щека прижата к земле. Закрыв глаза, девушка впитывала расходящиеся от земли волны энергии.
Бомен, где ты?
Если бы брат смог услышать ее одинокий зов, то непременно ответил бы. Однако, хотя Кестрель не слышала ответа, не слышала вообще ничего, она чувствовала, что когда-то Бо проходил по этой дороге. Нет ни звука, ни отпечатка ноги на земле — всего лишь далекое родное ощущение, замиравшее вдали, но еще не исчезнувшее окончательно. Дома, заходя в пустую комнату, Кестрель всегда знала, что брат был здесь. Присутствие Бомена словно бы оставляло отпечаток в воздухе, как смятые подушки в кресле выдают того, кто сидел в нем. Кесс чувствовала его нежность, брошенный украдкой взгляд беспокойных глаз — в них отражалось понимание, не требующее лишних слов, в них светилась любовь.
О Бомен, где же ты?
Легкого следа его присутствия Кестрель было достаточно. Бомен жив, и он прошел этой дорогой. Кесс поднялась на ноги и продолжила путь.
Девушка шла на восток вслед колонне рабов: вставала на рассвете, решительно шагала все утро, позволяла себе немного передохнуть после полудня и снова шагала до захода солнца. Она спала там, где останавливалась, а просыпаясь, без промедления двигалась дальше. Питалась она отбросами — овощными очистками и костями, выброшенными из кастрюль. Низкая холмистая местность поросла жесткой колючей травой, и лодыжки Кестрель были все исцарапаны. С вершины каждого холма Кесс вглядывалась вперед, надеясь разглядеть хвост колонны, но всякий раз видела только отдаленные холмы и туманное осеннее небо.
Время от времени ей попадались мертвые тела, в основном пожилых людей. Многих из них Кесс знала когда-то. Девушка принуждала себя смотреть на мертвецов, разглядывая раны, оставленные копьями, — гнев и ненависть наполняли ее душу, толкали вперед. Однако скоро Кесс перестала обращать внимание на мертвых. Идти становилось все тяжелее, усталость давала о себе знать, и Кестрель приходилось бороться с искушением лечь ничком и погрузиться в сон, от которого ей уже никогда не проснуться.
Настал день, когда отбросы перестали попадаться Кестрель. После десяти дней похода запасы провизии истощились, и все, Что можно было съесть, было съедено. На одиннадцатый день Кесс не нашла ничего. Зато воды хватало вдоволь, в каждой неглубокой лощинке тек ручеек, и, наполнив пустой желудок водой, Кестрель ненадолго забыла о голоде. Однако вскоре голод начал терзать ее с удвоенной жестокостью.
На двенадцатый день пути она почувствовала головокружение. Когда в полдень Кестрель остановилась, ноги девушки подкосились, словно только ходьба удерживала ее от падения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35