Проходя мимо Леоноры, она что-то тихо шепнула ей на ухо. Мы помним, что королева вошла в комнату разгневанная и взволнованная; покидала же она ее сияющая и умиротворенная. От былой ревности не осталось и следа; впрочем, радости от внезапного обретения дочери вы бы там тоже не заметили. К счастью, она на время забыла и о том, какую опасность для нее представляет эта девушка — живое свидетельство ее бесчестья. Она уходила довольная, с единственной мыслью: Кончини не изменил ей. Более ее не интересовало ничего.
Кончини последовал за королевой-регентшей; за его внешним безразличием скрывалось жгучее беспокойство. Ибо, в отличие от своей царственной любовницы, он обладал даром политика и всегда старался помнить о возможных последствиях своих поступков.
Леонора замерла на пороге потайной двери. Ее неистощимый ум по-прежнему лихорадочно работал, стараясь сообразить, какую выгоду можно извлечь из ошеломляющей новости. (Напомним, что все, что бы она ни замышляла, всегда служило укреплению власти ее обожаемого Кончино.)
Тем временем повинуясь полученному приказу, Мюгетта медленно пошла вслед за королевой. Вальвер схватил ее за руку и зашептал:
— Куда вы?
— Я иду за своей матерью. Разве вы не слыхали, что она приказала мне следовать за ней? — произнесла девушка неживым голосом.
И не дав Вальверу времени ответить, она обернулась к Ландри Кокнару:
— Я правильно поняла вас: те двое, что сейчас уходят отсюда, — мои отец и мать?
— Не могу отрицать, что я это сказал, — пробормотал страшно взволнованный Ландри Кокнар, — но дьявол меня побери, если я думал, что вы услышите мои слова!
— Да, я их услышала и поняла. Вы уверены, что не ошиблись?
— Увы, уверен, — со вздохом ответил Ландри Кокнар.
И внезапно разозлившись, он мысленно упрекнул себя:
«Чума меня забери, к чему было так орать? Ох, ну и дурак же я!»
— Значит, я должна подчиниться — если не приказу королевы, то приказу матери.
Последние слова были адресованы Вальверу. Изумленный не менее Ландри Кокнара, он стоял, лихорадочно теребя усы.
«Я не смею напомнить ей, что эти самые отец и мать хотели убить ее в тот самый день, когда она появилась на свет… — думал он. — Я не смогу убедить ее, что они и сейчас не задумываясь сделают то, что им не удалось сделать семнадцать лет назад».
Итак, он не стал говорить об этом, однако, понимая, что не может отпустить ее просто так, горестно прошептал:
— Вы поступаете опрометчиво; эта ошибка может дорого вам обойтись.
Возможно, она прочла в его взоре все то, что он не сумел ей сказать. Возможно, она сама осознавала, какие чувства питают к ней ее родители. Но как бы то ни было она нежно взяла своей маленькой ручкой руку юноши и, бледная и дрожащая, устремив на него ясный взор своих больших глаз, печально произнесла:
— Я хочу знать, что моя мать собирается сделать со мной. Я подчинюсь ее приказу… даже если бы меня за этой дверью уже ждал палач.
Голос ее звучал грустно, но говорила она уверенно; ясно было, что она не отступит от своего решения. Твердым шагом девушка двинулась вслед за королевой и ее фаворитом.
Одэ де Вальвер понимал, какие чувства движут его возлюбленной; более того: он сознавал, что на ее месте поступил бы точно так же. Поэтому он лишь почтительно поклонился юной красавице.
Каким бы коротким ни был диалог Одэ де Вальвера и Мюгетты, он встревожил Леонору Галигаи, ибо она не расслышала из него ни единого слова. Поэтому фрейлина решила вмешаться и прервать затянувшуюся, на ее взгляд, беседу. Однако тут девушка как раз направилась к выходу. Тогда Леонора подошла к ней, взяла за руку и вкрадчиво произнесла:
— Поспешите, дитя мое. Не стоит заставлять королеву дожидаться.
Но хотя Одэ де Вальвер и не нашел в себе мужества противостоять неосмотрительному решению своей невесты, он отнюдь не намеревался отпускать ее одну и собирался следовать за ней. Убедившись, что шпага его легко выходит из ножен, он обернулся к Ландри Кокнару и холодно произнес:
— Если ты дорожишь своей шкурой, советую тебе не ходить за мной.
— Сколь ни ничтожна цена моей шкуры, но я действительно дорожу ею, — столь же холодно ответил Ландри Кокнар.
Выпрямившись и глядя прямо в глаза Вальверу, он прибавил:
— Однако речь идет о «моей крошке», сударь. А моя крошка, моя маленькая Флоранс — ибо девушку зовут Флоранс, и я являюсь ее крестным отцом, — это единственная моя привязанность в жизни. Много лет назад я совершил доброе дело, и с тех пор дорожу этой девушкой гораздо больше, чем собственной шкурой. Одним словом, если бы вы вдруг решили остаться здесь, я бы все равно отправился следом за ней; я пошел бы совсем один, даже если бы знал, что через минуту мне придется погибнуть.
— Тогда вперед! — улыбнулся Вальвер.
Разговор их продолжался всего несколько секунд, но за это время Леонора вместе с девушкой успели выйти из спальни через потайную дверцу и затворить ее за собой. Потайная дверца, приводимая в движение скрытым механизмом, сама собой бесшумно закрылась.
Леонора и ее спутница оказались в полутемном коридоре. Пройдя несколько шагов, Леонора распахнула какую-то дверь, пропустила вперед Мюгетту и сказала:
— Будьте любезны подождать в этом кабинете. Королева позовет вас.
Мюгетта, или точнее Флоранс, ибо отныне мы будем называть девушку ее настоящим именем, кивнула головой в знак согласия и молча вошла в указанную ей комнату. Даже если бы она обернулась, она бы все равно не сумела разглядеть в полумраке ту дверь, за которой остались Одэ де Вальвер и Ландри Кокнар. Но она не обернулась.
Расставшись с девушкой, Леонора продолжила свой путь. Спустя минуту она остановилась и задумалась. Рядом с ней находился кабинет Кончини, и она не знала, как ей поступить, — зайти к мужу или нет. Она даже протянула руку, желая открыть дверь, но потом покачала головой и пошла дальше, еле слышно шепча:
— Нет, сейчас я не нужна моему Кончинетто. Я понадоблюсь ему позднее и в другом месте. К тому же, раз он забыл о тех двух наглецах — дерзком авантюристе и жалком предателе — его слуге, значит, мне следует самой позаботиться о них. Эти двое знают тайну моего супруга и могут погубить его. Они не должны живыми выйти из этого дома, куда они столь безрассудно проникли. Что ж, я займусь ими. Тем более что они, в сущности, уже в моих руках. А когда понадобится, я вернусь к девчонке.
Леонора успевала подумать обо всем, и Одэ де Вальвер и Ландри Кокнар вскоре ощутили на себе результаты ее предусмотрительности.
По узкой лестнице Галигаи спустилась на первый этаж; в кордегардии она нашла Роспиньяка и четырех его лейтенантов: Эйно, Лонгваля, Роктая и Лувиньяка. В комнате стоял страшный шум, ибо все пятеро на чем свет стоит ругали «дерзкого юнца», только что задавшего им знатную трепку.
Однако несмотря на возмущенные крики, никто из них не рвался в бой и не бегал по дому, пытаясь отыскать ненавистного врага. Будем справедливы: эти пятеро дворян не были трусами, и каждый в случае необходимости готов был встретиться один на один даже с Одэ де Вальвером. Но они узнали, что дом Кончини почтила своим присутствием королева, и это охладило их пыл: они не решались ворваться в спальню фаворита и завязать драку на глазах у Ее Величества. Вынужденные бездействовать, они отчаянно бранились.
Появление Леоноры было встречено с бурной радостью. Отдав распоряжения Роспиньяку, жена Кончини удалилась. Едва дверь за ней закрылась, командир что-то шепнул своим четверым лейтенантам; те повскакивали с мест, бросились во двор, прыгнули в седла и галопом помчались на улицу Турнон, где, как вы помните, располагался особняк Кончини. Так что Роспиньяк тоже не терял времени даром.
Расставшись с клевретами Кончини, Леонора направилась в маленький кабинет, где в одиночестве сидел Стокко. Он коротал время, потягивая превосходное старое вино с виноградников Иля; лучезарный напиток поблескивал в хрустальном стакане.
Увидев хозяйку, Стокко вскочил и, по обыкновению нагловато улыбаясь, буквально перегнулся пополам в нарочито почтительном поклоне. После чего он вновь развалился в кресле; на губах его играла саркастическая усмешка. Судя по его манерам, Стокко был посвящен во все тайны своей хозяйки, что давало ему право вести себя с ней столь вызывающе.
Как и прежде, Леонора сделала вид, будто не замечает наглого поведения Стокко: она слишком дорожила его услугами, чтобы обращать внимание на такие мелочи. (Заметим, что никому иному она бы не позволила обходиться с собой подобным образом.) Усевшись напротив Стокко, она, не открывая пока своих истинных замыслов, принялась задавать ему различные вопросы.
Несмотря на всю свою развязность, Стокко знал, что есть граница, переступать которую не только не рекомендуется, но и опасно. Он прекрасно понимал, сколь страшна будет месть его хозяйки, если она узнает, что он переиграл или предал ее. И как бы нарочито вызывающе он себя ни вел, он был безраздельно предан Леоноре и охотно исполнил любые ее поручения. Именно этим объяснялась столь странная на первый взгляд снисходительность жены Кончини.
Стокко подробно отвечал на все поставленные ему вопросы, однако по его насмешливому тону трудно было понять, шутит он или говорит серьезно.
Леонора отлично изучила все повадки своего преданного слуги. Ее великолепная память мгновенно фиксировала все, что говорил ей Стокко: она знала, что его сведения были точны. Выяснив все необходимое, Леонора дала своему поверенному новые инструкции и вышла.
С Роспиньяком Леонора говорила пять минут. Ее беседа со Стокко длилась в два раза дольше. Итак, с того момента, как она вышла из спальни, оставив там Одэ де Вальвера и Ландри Кокнар, прошло немногим более четверти часа.
XXXVI
МАЛЕНЬКИЙ ОСОБНЯК КОНЧИНИ
(окончание)
По узкой лестнице Леонора вновь поднялась на второй этаж. Она шла медленно, часто останавливаясь, чтобы собраться с мыслями:
«Надо признать, что случай — воистину непредсказуемый господин, и наше жалкое воображение просто не может угнаться за его причудами… Вот, например, эта маленькая цветочница: разумеется, мне приходила в голову мысль, что она вполне могла бы быть дочерью Кончино и Марии Медичи… Мое предположение было столь правдоподобно, что я даже убедила во всем Марию и с ее помощью собиралась убедить в этом Кончино… Но сама-то я этому не верила. Подобная возможность казалась мне совершенно невероятной, настолько невероятной, что я даже не удосужилась обдумать ее как следует. И вот тебе на: я оказалась-таки права — эта девчонка действительно дочь Кончино и Марии. Вот ведь как удачно все складывается!..»
Заметим мимоходом, что Леонора мгновенно приняла на веру слова, сказанные Ландри Кокнаром; ее живой и скептический ум даже не попытался подвергнуть их сомнению или хотя бы постараться добыть доказательства, их подтверждающие. Почему? Мы не беремся это объяснять.
Леонора все еще размышляла. Она обдумывала способ избавиться от двух наглецов, имевших дерзость бросить вызов ее Кончино, проникнуть в его тайну, и, следовательно, получивших возможность погубить его.
«И что мне делать с этим ребенком? Ибо эта девушка еще сущее дитя, в этом у меня нет никаких сомнений. Я заранее получила одобрение Марии на тайное ее убийство, хотя таковое, стань о нем известно в Париже, наделало бы много шума. Но что теперь говорить, время для этого упущено. Слава Богу, мой Кончино не чудовище какое-нибудь: едва он узнал, что девчонка — его дочь, от его страсти не осталось и следа. Уверена, что он рвет на себе волосы при. одной только мысли, что испытывал вожделение к собственной дочери. (В этом она была права.) Возможно, роковое стечение обстоятельств и вынудит его отдать приказ убить девчонку, но если он оставит ее жить, то скорее вырвет у себя сердце, нежели позволит снова осквернить ее своими притязаниями. Нет, хвала небесам, эта любовь больше не опасна для меня: она умерла, похоронена… (Со вздохом.) Увы! Жаль, что этого не скажешь о всех его будущих интрижках… (Она вернулась к своей основной мысли.) Вопрос стоит следующим образом: во благо ли Кончино смерть девчонки?.. Конечно, я не забыла, что есть еще синьора Фауста… но, несмотря на все ее могущество, я вполне могу противостоять ей… У меня больше нет ненависти к Мюгетте… Теперь мне безразлично, будет она жить или умрет… лишь бы мне не пришлось самой убивать ее… Я еще надеюсь заслужить вечное спасение, а поэтому ни за какие сокровища в мире не стану отягощать свою совесть бессмысленным убийством…»
Наконец она поднялась на второй этаж и очутилась перед дверью, за которой разговаривали Кончини и Мария Медичи. Нахмурившись, она в задумчивости остановилась. Внезапно она приняла решение:
«Пусть они делают все, что считают нужным… в конце концов только они имеют право решать ее судьбу».
И Леонора, резко распахнув дверь, вошла в комнату.
Мария Медичи сидела в кресле. Перед ней расхаживал взад и вперед Кончини. Оба совершено отбросили лицемерные уловки, пышно именуемые правилами этикета. Мария забыла о том, что она королева, Кончини — о том, что он всесильный министр. Маски упали. Эти двое остались теми, кем были на самом деле: любовниками, чья изрядно затянувшаяся и вошедшая в привычку связь вдруг оказалась под угрозой. Им необходимо было принять решение, позволяющее сохранить их отношения и избежать гибельной для них огласки.
Мы уже сказали, что Мария радостная вышла из спальни Кончини. Фаворит же ее был хмур и озабочен: он чувствовал, что над ним нависла смертельная угроза. Волнение Кончини не могло укрыться от глаз страстно влюбленной в него женщины, каковой была Мария Медичи, и ее радость тут же померкла. Когда они дошли до гостиной, куда проводил ее Кончини, она уже была взволнована не менее своего любовника. Упав в кресло, она с тревожным вопросом во взоре взглянула на него.
Состоялось мучительное объяснение.
Мария сообщила, что страшную новость ей поведала Леонора. Кончини недоверчиво ухмыльнулся. Мария прибавила, что она тут же поспешила к нему, дабы договориться, как действовать дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59