Качество супер, аккуратно доставили
Шпаги скрестились. Несколько выпадов — и Роспиньяк упал с пронзенной правой рукой. Увы, этот день был явно неудачным для барона.
— Осталось только четверо, — прежним своим ледяным тоном произнес Вальвер.
Однако он прекрасно понимал, что справиться с этой четверкой будет нелегко, тем более что упущенная возможность схватить его живым еще больше разъярила нападавших и одновременно сделала их более осторожными и заставила действовать более согласованно.
Шпага Вальвера сверкала, словно молния. Юноша вращал ею с поистине невероятной быстротой, обороняясь от наступавших со всех сторон противников. Он прилагал нечеловеческие усилия, чтобы парировать все удары, сохраняя поразительное хладнокровие и внимательно следя за каждым из нападавших. Он терпеливо дожидался момента, когда кто-нибудь из них допустит ошибку и «раскроется», чтобы нанести меткий укол.
И этот момент настал. Внезапно Вальвер сделал стремительный выпад — и Лувиньяк упал, покатился по земле и присоединился к лежащему в пыли Роспиньяку, который давно уже не подавал признаков жизни.
— Осталось только трое! — объявил Вальвер.
И прибавил:
— Я не стану убивать вас, господа. Ваша жизнь принадлежит одному из моих друзей, и я не имею права лишить его удовольствия отомстить вам.
Слова эти, адресованные Лонгвалю, Эйно и Роктаю, были встречены потоком ругательств и угроз. (Если вы помните, с этой троицей Жеан де Пардальян еще не успел окончательно расквитаться.)
С той секунды, когда Вальвер оказался безоружным, до того мгновения, когда неизвестный друг, явившийся словно бог из машины , вложил ему в руку шпагу, прошло не более минуты. Столько же времени понадобилось юноше, чтобы уложить тех двух противников, что валялись сейчас в уличной пыли. Теперь молодой человек мог с большой уверенностью предсказать исход битвы. По-прежнему невозмутимый, он решил не менять тактику, то есть продолжать обороняться, выжидая, когда его противник вновь допустит промах, чтобы нанести ему очередной удар. Вскоре случай вновь представился; впрочем, это и не удивительно, ибо враги юноши начинали уставать. Но как бы ни хороша была избранная им система защиты, нельзя сказать, что он вовсе не подвергался риску пасть от руки убийц: его порванный во многих местах камзол красноречиво свидетельствовал об остроте клинков нападавших. Однако он не получил ни одной серьезной раны, которая могла бы помешать ему продолжать сражаться.
Поединок становился все яростнее, все ожесточеннее. Перевес сил был то на одной, то на другой стороне.
В тот самый момент, когда Вальвер предупреждал Роктая, Эйно и Лонгваля, что он не собирается их убивать, он заметил неподалеку от себя нечто странное; ему показалось, что какое-то большое неведомое животное ловко метнулось под ноги его противникам.
И тут же раздались пронзительные крики. Они одновременно напоминали мяуканье разъяренного кота, злобный лай собаки, рев осла и визг свиньи, к которой с огромным ножом приближается мясник. Что это было? Что за бешеные звери решили помешать телохранителям Кончини расправиться с Вальвером? Крики были столь натуральными, что никому и в голову не пришло приписать их стараниям искусного имитатора.
Внезапно Роктай вскрикнул от боли: зверь, шнырявший у них под ногами, больно укусил его. В то же мгновение Роктай почувствовал, как его схватили за лодыжки и изо всех сил дернули вниз. Охнув, он упал навзничь, не понимая, что же с ним произошло.
Тотчас же поросячий визг и трубный глас осла зазвучали еще громче. Таинственное животное, ставшее виновником изрядного замешательства в рядах врагов Вальвера и производившее столь ужасающие звуки, устремилось к оброненной Роктаем шпаге, схватило ее и торжествующе выпрямилось. Это не перестающее орать создание оказалось оборванцем, чье лицо показалось Вальверу знакомым, хотя он никак не мог вспомнить, где он его видел.
Этим оборванцем был Ландри Кокнар.
Ландри Кокнар без промедления кинулся на одного из тех лейтенантов, что нынче утром волокли его на веревке, словно быка на бойню, и, кипя от злости, пнул своего обидчика ногой прямо в лоб (лейтенантом этим, как вы понимаете, оказался как раз Роктай, который, проклиная все на свете, пытался подняться с земли, чтобы продолжить борьбу). От удара телохранитель Кончини опять рухнул на мостовую и больше уже вставать не пробовал.
Свершив сей подвиг, достойный эпических сказаний, Ландри Кокнар занял позицию рядом с Вальвером и, слегка гнусавя, прокричал:
— Их осталось только двое, сударь!.. Теперь на каждого по одному!
Слова его сопровождались приглушенными ругательствами, внезапно оборвавшимися; вместо них из глотки Ландри Кокнара вновь вырвался зычный ослиный рев, заменявший ему, очевидно, боевой клич.
Перемены, которые мы только что описали, на деле заняли не больше двух минут.
Силы сражающихся сравнялись, Ландри Кокнар сразу яростно напал на своего противника. Видно было, что он, хотя и дорожит собственной шкурой, отлично владеет всеми секретами фехтования французской, итальянской и испанской школ вместе взятых и спешит применить свои знания на практике. По воле случая драться ему пришлось с Лонгвалем, Вальвер же тем временем схватился с Эйно.
Не прошло и минуты, как последний получил превосходный удар шпагой в плечо, отправивший его составить компанию стенавшим на уличных камнях приятелям, а Ландри Кокнар сделал глубокий выпад, готовясь поразить своего визави по всем правилам фехтовального искусства. Нет сомнений, что сей удар отправил бы Лонгваля в тот мир, который почему-то именуют лучшим, если бы Вальверу не пришла вдруг в голову странная мысль оттолкнуть достойного Кокнара в сторону и занять его место.
— Клянусь Вельзевулом! — обиженно заорал Ландри Кокнар. — Какой удар пропал зря! Я так замечательно все рассчитал!
И, смирившись, попросил Вальвера:
— Уж пожалуйста, сударь, постарайтесь не промахнуться.
Но Вальвер тоже все продумал: в ту же секунду шпага вылетела из рук Лонгваля и, описав в воздухе дугу, упала в десяти шагах от него.
Вальвер приставил свой клинок к груди противника и холодно произнес:
— Вон отсюда.
От этих слов, произнесенных с угрожающим спокойствием, у Лонгваля по спине побежали мурашки. Сей дворянин, коего никто и никогда не мог обвинить в трусости, почувствовал, что настал его последний час. Его охватил безудержный страх, и, вобрав голову в плечи, он, шатаясь, как пьяный, бросился бежать; толпа парижан улюлюкала ему вслед.
— О, горе мне! — запричитал Ландри Кокнар; в голосе его звучал упрек. — Он уже был у меня в руках!.. Какой удар был приготовлен для него — он должен был уложить его на месте!
— Я это прекрасно понял, черт побери, и именно поэтому встал на ваше место, — бросил Вальвер.
— Но почему? — смешался Ландри Кокнар. — Почему вы отпустили его?
— Потому что жизни этих троих принадлежат человеку, которому я не хочу мешать свести с ними счеты.
— А что он с ними сделает, как вы думаете?
— Все, что ему будет угодно, — улыбнулся Вальвер.
Ландри Кокнар отвернулся с недовольной миной; впрочем, досада его быстро улетучилась, и он, молитвенно сложив руки, забормотал:
— Господин святой Ландри, внуши этому человеку благую мысль выпустить кишки этим мерзавцам, и клянусь, что я поставлю тебе толстую свечу весом не меньше фунта!
И он набожно перекрестился. Таким образом он подтверждал обещание, данное им святому.
IX
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ВНОВЬ ПОЯВЛЯЕТСЯ ГЕРЦОГИНЯ ДЕ СОРРЬЕНТЕС
Возможно, Ландри Кокнар долго еще изливал бы свои жалобы, ибо он отличался не только крайней болтливостью, но и известной бесцеремонностью, однако Одэ де Вальвер уже не слушал его. Он направился к прекрасной цветочнице и, сняв шляпу, склонился перед ней столь низко и почтительно, словно перед ним стояла сама королева.
Мюгетта-Ландыш равнодушным взором созерцала картину неожиданно развернувшегося перед ней сражения. Единственный раз по лицу ее пробежало тревожное облачко — когда она увидела, что Вальвер остался без оружия. Затем она снова превратилась в холодного бесстрастного наблюдателя. И странное дело: как только перед Вальвером и Ландри Кокнаром осталось лишь по одному противнику, она повернулась и собралась уходить. Она даже сделала несколько шагов, желая удалиться подальше от поля боя.
Но внезапно она остановилась и принялась сосредоточенно размышлять, а затем с видом человека, сказавшего себе твердое «нет», вернулась на прежнее место. Увидев приближавшегося к ней со шляпой в руке Вальвера, она первой заговорила с ним:
— Благодарю вас, сударь, от всего сердца за ваш великодушный поступок.
Нежный мелодичный голос и исполненные достоинства манеры разительно не соответствовали ее облику простой уличной цветочницы. Вежливо, но сухо кивнув молодому человеку, она повернулась и вновь собралась уходить.
Будь Одэ де Вальвер сейчас более спокоен, он, возможно, и почувствовал бы себя оскорбленным столь явным равнодушием юной красавицы. Но он все еще был опьянен отчаянным поединком и сумел понять из ее слов лишь то, что она намерена удалиться одна. Его охватило беспокойство, и, покраснев, словно трепетная девица, он, собрав все свое мужество, робко произнес:
— Мадемуазель, мне кажется, что с вашей стороны не совсем осмотрительно ходить по парижским улицам в одиночестве. Поверьте, я сочту за честь, если вы разрешите проводить вас домой.
— Еще раз благодарю вас, сударь, — ответила Мюгетта-Ландыш, глядя ему прямо в глаза. — Но теперь мне нечего бояться, и я не хочу злоупотреблять вашей любезностью.
Слова эти сопровождались ослепительной улыбкой, должной смягчить резкость отказа. Безупречно вежливый ответ прозвучал столь решительно, что Вальвер не осмелился настаивать и вновь безмолвно и почтительно поклонился. Девушка ответила ему легким кивком и еще раз улыбнулась, отчего в сердце юноши на миг просияло солнце. Затем Мюгетта-Ландыш, это очаровательное дитя улицы, быстро удалилась своей легкой и уверенной походкой.
Скромно отошедший на почтительное расстояние Ландри Кокнар тем не менее не пропустил ни единого слова из короткой беседы молодых людей. Его плутоватый взор скользил от Вальвера к Мюгетте, внимательнейшим образом изучая их. Отдадим должное Ландри Кокнару — он был превосходным физиономистом.
— Он ее любит, он любит дочь Кончини! — бормотал он себе под нос.
И задумчиво продолжал:
— Он любит дочь Кончини, который хочет его убить, а после того, что здесь произошло, тем более не откажется от этой мысли… Кончини обожает эту девушку, но он не знает, что она его дочь, а когда Кончини влюблен и ревнует, он становится свирепей тигра… Клянусь Вельзевулом, вот уж действительно совершенно неуместная страсть!.. А ведь есть еще и Роспиньяк, которого нельзя сбрасывать со счетов, и он тоже по уши влюбился в дочь Кончини!.. Ого! Черт побери, малышу Вальверу придется хорошенько потрудиться, но мне кажется, что он сумеет выпутаться из этой истории… Но погодите, осталось еще выяснить, каковы же ее чувства. Любит ли она его?
Он снова вперил свой взор в Мюгетту-Ландыш и, помолчав, заключил:
— Нет, она его не любит. Сомнений нет, она совершенно равнодушна к нему. Ах, бедный Вальвер!..
Пока Ландри Кокнар сокрушался об участи Одэ де Вальвера, молодой человек молча смотрел вслед удалявшейся девушке. Судя по горестному выражению его лица, он также не питал иллюзий относительно чувств, испытываемых к нему Мюгеттой.
— Она меня не любит! — шептал он. — Иначе она не говорила бы со мной с такой ледяной вежливостью и не ушла бы так быстро!..
Но разве может полностью потерять надежду двадцатилетний влюбленный? Как бы ни было велико отчаяние, молодость никогда не перестает верить в счастливое будущее. Утвердившись в своих печальных мыслях, Вальвер тем не менее решительно произнес:
— Пусть так! Я все равно не оставлю ее, я стану обожать ее издали, стану ей преданным слугой, и в конце концов она меня полюбит!
Как видите, в глубине его души по-прежнему жила надежда. Лицо юноши просветлело и приняло свое обычное невозмутимое выражение.
Именно в этот момент Мюгетта-Ландыш обернулась.
Мюгетта шла твердым шагом, но чем дальше она уходила, тем явственнее становилась маленькая морщинка на ее лбу — верный признак того, что девушка была недовольна. Кто же вызвал ее неудовольствие? Она сама или же Вальвер, столь отважно и столь успешно выступивший в ее защиту? И, так же, как Вальвер и Ландри Кокнар, она принялась размышлять и вскоре замедлила шаг.
— Пожалуй, я слишком холодно поблагодарила его, — говорила себе Мюгетта. — Разумеется, этот молодой человек мне глубоко безразличен. Верно и то, что он раздражает меня своей несносной предупредительностью, своим вечным преследованием. Конечно, я тут же высказала бы ему все это, если бы он хоть раз повел себя неподобающим образом, но увы — манеры его безукоризненны, и поэтому мне приходится молча сносить его ухаживания. Теперь уж ничего не поделаешь, что произошло, то произошло. Нравится мне или нет, но этот молодой человек вступился за меня. Ради меня он подверг свою жизнь опасности. В конце концов, каковы бы ни были мои чувства к нему, я не могу не признать, что он появился очень вовремя и вырвал меня из грязных лап негодяя Роспиньяка. Так что он вполне заслужил некоторое внимание с моей стороны. Ничего, меня не убудет. Разумеется, есть опасения, что если я буду вести себя с ним помягче, он забудется и начнет претендовать на большее. Но нет! Его благородные манеры, открытый взгляд, застенчивость — все свидетельствует о противоположном. Пожалев для него пару любезностей, я выставила себя полной дурой, да нет, хуже того — истинной ханжой и лицемеркой. Если бы я подобным образом вела себя со всеми, кто оказывает мне мелкие услуги, вряд ли бы мне удалось снискать расположение парижан. А ведь Париж любит меня и я плачу ему тем же. Ну нет, я немедленно исправлю свою оплошность, и пусть это послужит мне хорошим уроком.
В результате этих размышлений, сколь справедливых, столь и запоздалых, Мюгетта-Ландыш, как мы уже сказали, замедлила шаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Осталось только четверо, — прежним своим ледяным тоном произнес Вальвер.
Однако он прекрасно понимал, что справиться с этой четверкой будет нелегко, тем более что упущенная возможность схватить его живым еще больше разъярила нападавших и одновременно сделала их более осторожными и заставила действовать более согласованно.
Шпага Вальвера сверкала, словно молния. Юноша вращал ею с поистине невероятной быстротой, обороняясь от наступавших со всех сторон противников. Он прилагал нечеловеческие усилия, чтобы парировать все удары, сохраняя поразительное хладнокровие и внимательно следя за каждым из нападавших. Он терпеливо дожидался момента, когда кто-нибудь из них допустит ошибку и «раскроется», чтобы нанести меткий укол.
И этот момент настал. Внезапно Вальвер сделал стремительный выпад — и Лувиньяк упал, покатился по земле и присоединился к лежащему в пыли Роспиньяку, который давно уже не подавал признаков жизни.
— Осталось только трое! — объявил Вальвер.
И прибавил:
— Я не стану убивать вас, господа. Ваша жизнь принадлежит одному из моих друзей, и я не имею права лишить его удовольствия отомстить вам.
Слова эти, адресованные Лонгвалю, Эйно и Роктаю, были встречены потоком ругательств и угроз. (Если вы помните, с этой троицей Жеан де Пардальян еще не успел окончательно расквитаться.)
С той секунды, когда Вальвер оказался безоружным, до того мгновения, когда неизвестный друг, явившийся словно бог из машины , вложил ему в руку шпагу, прошло не более минуты. Столько же времени понадобилось юноше, чтобы уложить тех двух противников, что валялись сейчас в уличной пыли. Теперь молодой человек мог с большой уверенностью предсказать исход битвы. По-прежнему невозмутимый, он решил не менять тактику, то есть продолжать обороняться, выжидая, когда его противник вновь допустит промах, чтобы нанести ему очередной удар. Вскоре случай вновь представился; впрочем, это и не удивительно, ибо враги юноши начинали уставать. Но как бы ни хороша была избранная им система защиты, нельзя сказать, что он вовсе не подвергался риску пасть от руки убийц: его порванный во многих местах камзол красноречиво свидетельствовал об остроте клинков нападавших. Однако он не получил ни одной серьезной раны, которая могла бы помешать ему продолжать сражаться.
Поединок становился все яростнее, все ожесточеннее. Перевес сил был то на одной, то на другой стороне.
В тот самый момент, когда Вальвер предупреждал Роктая, Эйно и Лонгваля, что он не собирается их убивать, он заметил неподалеку от себя нечто странное; ему показалось, что какое-то большое неведомое животное ловко метнулось под ноги его противникам.
И тут же раздались пронзительные крики. Они одновременно напоминали мяуканье разъяренного кота, злобный лай собаки, рев осла и визг свиньи, к которой с огромным ножом приближается мясник. Что это было? Что за бешеные звери решили помешать телохранителям Кончини расправиться с Вальвером? Крики были столь натуральными, что никому и в голову не пришло приписать их стараниям искусного имитатора.
Внезапно Роктай вскрикнул от боли: зверь, шнырявший у них под ногами, больно укусил его. В то же мгновение Роктай почувствовал, как его схватили за лодыжки и изо всех сил дернули вниз. Охнув, он упал навзничь, не понимая, что же с ним произошло.
Тотчас же поросячий визг и трубный глас осла зазвучали еще громче. Таинственное животное, ставшее виновником изрядного замешательства в рядах врагов Вальвера и производившее столь ужасающие звуки, устремилось к оброненной Роктаем шпаге, схватило ее и торжествующе выпрямилось. Это не перестающее орать создание оказалось оборванцем, чье лицо показалось Вальверу знакомым, хотя он никак не мог вспомнить, где он его видел.
Этим оборванцем был Ландри Кокнар.
Ландри Кокнар без промедления кинулся на одного из тех лейтенантов, что нынче утром волокли его на веревке, словно быка на бойню, и, кипя от злости, пнул своего обидчика ногой прямо в лоб (лейтенантом этим, как вы понимаете, оказался как раз Роктай, который, проклиная все на свете, пытался подняться с земли, чтобы продолжить борьбу). От удара телохранитель Кончини опять рухнул на мостовую и больше уже вставать не пробовал.
Свершив сей подвиг, достойный эпических сказаний, Ландри Кокнар занял позицию рядом с Вальвером и, слегка гнусавя, прокричал:
— Их осталось только двое, сударь!.. Теперь на каждого по одному!
Слова его сопровождались приглушенными ругательствами, внезапно оборвавшимися; вместо них из глотки Ландри Кокнара вновь вырвался зычный ослиный рев, заменявший ему, очевидно, боевой клич.
Перемены, которые мы только что описали, на деле заняли не больше двух минут.
Силы сражающихся сравнялись, Ландри Кокнар сразу яростно напал на своего противника. Видно было, что он, хотя и дорожит собственной шкурой, отлично владеет всеми секретами фехтования французской, итальянской и испанской школ вместе взятых и спешит применить свои знания на практике. По воле случая драться ему пришлось с Лонгвалем, Вальвер же тем временем схватился с Эйно.
Не прошло и минуты, как последний получил превосходный удар шпагой в плечо, отправивший его составить компанию стенавшим на уличных камнях приятелям, а Ландри Кокнар сделал глубокий выпад, готовясь поразить своего визави по всем правилам фехтовального искусства. Нет сомнений, что сей удар отправил бы Лонгваля в тот мир, который почему-то именуют лучшим, если бы Вальверу не пришла вдруг в голову странная мысль оттолкнуть достойного Кокнара в сторону и занять его место.
— Клянусь Вельзевулом! — обиженно заорал Ландри Кокнар. — Какой удар пропал зря! Я так замечательно все рассчитал!
И, смирившись, попросил Вальвера:
— Уж пожалуйста, сударь, постарайтесь не промахнуться.
Но Вальвер тоже все продумал: в ту же секунду шпага вылетела из рук Лонгваля и, описав в воздухе дугу, упала в десяти шагах от него.
Вальвер приставил свой клинок к груди противника и холодно произнес:
— Вон отсюда.
От этих слов, произнесенных с угрожающим спокойствием, у Лонгваля по спине побежали мурашки. Сей дворянин, коего никто и никогда не мог обвинить в трусости, почувствовал, что настал его последний час. Его охватил безудержный страх, и, вобрав голову в плечи, он, шатаясь, как пьяный, бросился бежать; толпа парижан улюлюкала ему вслед.
— О, горе мне! — запричитал Ландри Кокнар; в голосе его звучал упрек. — Он уже был у меня в руках!.. Какой удар был приготовлен для него — он должен был уложить его на месте!
— Я это прекрасно понял, черт побери, и именно поэтому встал на ваше место, — бросил Вальвер.
— Но почему? — смешался Ландри Кокнар. — Почему вы отпустили его?
— Потому что жизни этих троих принадлежат человеку, которому я не хочу мешать свести с ними счеты.
— А что он с ними сделает, как вы думаете?
— Все, что ему будет угодно, — улыбнулся Вальвер.
Ландри Кокнар отвернулся с недовольной миной; впрочем, досада его быстро улетучилась, и он, молитвенно сложив руки, забормотал:
— Господин святой Ландри, внуши этому человеку благую мысль выпустить кишки этим мерзавцам, и клянусь, что я поставлю тебе толстую свечу весом не меньше фунта!
И он набожно перекрестился. Таким образом он подтверждал обещание, данное им святому.
IX
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ВНОВЬ ПОЯВЛЯЕТСЯ ГЕРЦОГИНЯ ДЕ СОРРЬЕНТЕС
Возможно, Ландри Кокнар долго еще изливал бы свои жалобы, ибо он отличался не только крайней болтливостью, но и известной бесцеремонностью, однако Одэ де Вальвер уже не слушал его. Он направился к прекрасной цветочнице и, сняв шляпу, склонился перед ней столь низко и почтительно, словно перед ним стояла сама королева.
Мюгетта-Ландыш равнодушным взором созерцала картину неожиданно развернувшегося перед ней сражения. Единственный раз по лицу ее пробежало тревожное облачко — когда она увидела, что Вальвер остался без оружия. Затем она снова превратилась в холодного бесстрастного наблюдателя. И странное дело: как только перед Вальвером и Ландри Кокнаром осталось лишь по одному противнику, она повернулась и собралась уходить. Она даже сделала несколько шагов, желая удалиться подальше от поля боя.
Но внезапно она остановилась и принялась сосредоточенно размышлять, а затем с видом человека, сказавшего себе твердое «нет», вернулась на прежнее место. Увидев приближавшегося к ней со шляпой в руке Вальвера, она первой заговорила с ним:
— Благодарю вас, сударь, от всего сердца за ваш великодушный поступок.
Нежный мелодичный голос и исполненные достоинства манеры разительно не соответствовали ее облику простой уличной цветочницы. Вежливо, но сухо кивнув молодому человеку, она повернулась и вновь собралась уходить.
Будь Одэ де Вальвер сейчас более спокоен, он, возможно, и почувствовал бы себя оскорбленным столь явным равнодушием юной красавицы. Но он все еще был опьянен отчаянным поединком и сумел понять из ее слов лишь то, что она намерена удалиться одна. Его охватило беспокойство, и, покраснев, словно трепетная девица, он, собрав все свое мужество, робко произнес:
— Мадемуазель, мне кажется, что с вашей стороны не совсем осмотрительно ходить по парижским улицам в одиночестве. Поверьте, я сочту за честь, если вы разрешите проводить вас домой.
— Еще раз благодарю вас, сударь, — ответила Мюгетта-Ландыш, глядя ему прямо в глаза. — Но теперь мне нечего бояться, и я не хочу злоупотреблять вашей любезностью.
Слова эти сопровождались ослепительной улыбкой, должной смягчить резкость отказа. Безупречно вежливый ответ прозвучал столь решительно, что Вальвер не осмелился настаивать и вновь безмолвно и почтительно поклонился. Девушка ответила ему легким кивком и еще раз улыбнулась, отчего в сердце юноши на миг просияло солнце. Затем Мюгетта-Ландыш, это очаровательное дитя улицы, быстро удалилась своей легкой и уверенной походкой.
Скромно отошедший на почтительное расстояние Ландри Кокнар тем не менее не пропустил ни единого слова из короткой беседы молодых людей. Его плутоватый взор скользил от Вальвера к Мюгетте, внимательнейшим образом изучая их. Отдадим должное Ландри Кокнару — он был превосходным физиономистом.
— Он ее любит, он любит дочь Кончини! — бормотал он себе под нос.
И задумчиво продолжал:
— Он любит дочь Кончини, который хочет его убить, а после того, что здесь произошло, тем более не откажется от этой мысли… Кончини обожает эту девушку, но он не знает, что она его дочь, а когда Кончини влюблен и ревнует, он становится свирепей тигра… Клянусь Вельзевулом, вот уж действительно совершенно неуместная страсть!.. А ведь есть еще и Роспиньяк, которого нельзя сбрасывать со счетов, и он тоже по уши влюбился в дочь Кончини!.. Ого! Черт побери, малышу Вальверу придется хорошенько потрудиться, но мне кажется, что он сумеет выпутаться из этой истории… Но погодите, осталось еще выяснить, каковы же ее чувства. Любит ли она его?
Он снова вперил свой взор в Мюгетту-Ландыш и, помолчав, заключил:
— Нет, она его не любит. Сомнений нет, она совершенно равнодушна к нему. Ах, бедный Вальвер!..
Пока Ландри Кокнар сокрушался об участи Одэ де Вальвера, молодой человек молча смотрел вслед удалявшейся девушке. Судя по горестному выражению его лица, он также не питал иллюзий относительно чувств, испытываемых к нему Мюгеттой.
— Она меня не любит! — шептал он. — Иначе она не говорила бы со мной с такой ледяной вежливостью и не ушла бы так быстро!..
Но разве может полностью потерять надежду двадцатилетний влюбленный? Как бы ни было велико отчаяние, молодость никогда не перестает верить в счастливое будущее. Утвердившись в своих печальных мыслях, Вальвер тем не менее решительно произнес:
— Пусть так! Я все равно не оставлю ее, я стану обожать ее издали, стану ей преданным слугой, и в конце концов она меня полюбит!
Как видите, в глубине его души по-прежнему жила надежда. Лицо юноши просветлело и приняло свое обычное невозмутимое выражение.
Именно в этот момент Мюгетта-Ландыш обернулась.
Мюгетта шла твердым шагом, но чем дальше она уходила, тем явственнее становилась маленькая морщинка на ее лбу — верный признак того, что девушка была недовольна. Кто же вызвал ее неудовольствие? Она сама или же Вальвер, столь отважно и столь успешно выступивший в ее защиту? И, так же, как Вальвер и Ландри Кокнар, она принялась размышлять и вскоре замедлила шаг.
— Пожалуй, я слишком холодно поблагодарила его, — говорила себе Мюгетта. — Разумеется, этот молодой человек мне глубоко безразличен. Верно и то, что он раздражает меня своей несносной предупредительностью, своим вечным преследованием. Конечно, я тут же высказала бы ему все это, если бы он хоть раз повел себя неподобающим образом, но увы — манеры его безукоризненны, и поэтому мне приходится молча сносить его ухаживания. Теперь уж ничего не поделаешь, что произошло, то произошло. Нравится мне или нет, но этот молодой человек вступился за меня. Ради меня он подверг свою жизнь опасности. В конце концов, каковы бы ни были мои чувства к нему, я не могу не признать, что он появился очень вовремя и вырвал меня из грязных лап негодяя Роспиньяка. Так что он вполне заслужил некоторое внимание с моей стороны. Ничего, меня не убудет. Разумеется, есть опасения, что если я буду вести себя с ним помягче, он забудется и начнет претендовать на большее. Но нет! Его благородные манеры, открытый взгляд, застенчивость — все свидетельствует о противоположном. Пожалев для него пару любезностей, я выставила себя полной дурой, да нет, хуже того — истинной ханжой и лицемеркой. Если бы я подобным образом вела себя со всеми, кто оказывает мне мелкие услуги, вряд ли бы мне удалось снискать расположение парижан. А ведь Париж любит меня и я плачу ему тем же. Ну нет, я немедленно исправлю свою оплошность, и пусть это послужит мне хорошим уроком.
В результате этих размышлений, сколь справедливых, столь и запоздалых, Мюгетта-Ландыш, как мы уже сказали, замедлила шаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59