— Вы ее видели!.. Убедились, что мы не причинили ей вреда!.. Пока с вас достаточно.
Обернувшись к Стокко, он приказал:
— Теперь уходи.
Стокко быстро направился в сад, унося с собой плачущую девочку. Сразу за калиткой его ждал портшез. Вместе со своей ношей Стокко забрался в это громоздкое сооружение, и лошадь тронулась.
Несчастная Мюгетта рванулась следом, но Эйно и Лонгваль, которые до сих пор бездействовали, с гнусными улыбочками преградили ей путь. Не пытаясь удерживать ее силой, они просто стеной встали перед ней. Мюгетта поняла, что она в ловушке и помощи ждать неоткуда.
Когда носилки отъехали достаточно далеко и крики ребенка стихли — Мюгетта подозревала, что негодяй Стокко попросту заткнул девочке рот, — Кончини подчеркнуто вежливо обратился к девушке:
— Успокойтесь, вы увидите вашу дочь живой и здоровой. Ей не причинят никакого вреда.
Его слова породили робкую надежду в сердце Мюгетты; она все еще не разгадала адский замысел, что созрел в извращенном уме Стокко и был приведен в исполнение Кончини.
— Когда я ее увижу? — поспешила спросить она.
— Когда вам будет угодно, — ответил Кончини с одной из тех гаденьких улыбочек, которые на протяжении всей описываемой нами страшной сцены постоянно мелькали у него на губах. — Вам только будет нужно прийти за ней.
— Куда же?
— Я вам сообщу. Ребенка отвезут в мой маленькой домик, что стоит на улице Кассе, налево от сада, окружающего монастырь кармелитов. Вы дважды постучитесь в дверь и назовете пароль. На следующие двадцать четыре часа — то есть до восьми утра завтрашнего дня — это будет ваше собственное имя: Мюгетта.
— И мне вернут ребенка?
— Слово дворянина!
Она на секунду задумалась. Теперь она понимала, какой низменный торг ей предлагают вести, однако хотела окончательно во всем убедиться. Устремив на Кончини свой ясный взор, она спросила:
— Но, полагаю, вы отдадите мне девочку на неких условиях?
— Разумеется, — осклабился Кончини.
— И что же это за условия?
— Я сообщу их вам, когда вы придете ко мне.
Мюгетта задумалась, а потом с нарочитым спокойствием спросила:
— А если я не приду?
— Тогда завтра ребенка привезут сюда, — холодно ответил тот.
Она не успела даже удивиться, только широко раскрыла глаза, а Кончини уже с грозной усмешкой завершил:
— Я имею в виду его труп… Чтобы вы смогли по-христиански похоронить его.
Исполненный решимости тон Кончини, его циничная улыбка и ледяной взгляд не оставляли сомнений: он поступит именно так, как сказал. Сейчас фаворит Марии Медичи более всего напоминал дикого зверя, впившегося клыками в свою добычу. Одно мощное движение челюстей — и жертва погибнет.
Мюгетта все прекрасно поняла и задрожала от охватившего ее ужаса. Но, скрывая свой испуг, она с неподражаемым презрением бросила в лицо Кончини:
— Жалкий трус!.. И он еще смеет называться дворянином!.. И этому ничтожеству присвоено славное звание маршала Франции!.. Какой позор!..
Ее слова, а еще более тон, каким они были произнесены, обожгли Кончини, словно удар кнута. Оскорбление было столь велико, что он, забыв о напускной вежливости, с пеной у рта прорычал:
— Прекрасно! Когда ты придешь ко мне, я припомню все! И будь уверена — непременно рассчитаюсь с тобой.
В комнате воцарилась гнетущая тишина. Однако она была недолгой. Девушка выпрямилась и с усмешкой, свидетельствовавшей о ее замечательном присутствии духа, заявила:
— К несчастью, ваш хитроумный план рушится, ибо я собираюсь кое-что сообщить вам: Лоиза мне вовсе не дочь.
Бедняжка, она еще не знала, с кем имеет дело. Ей казалось, что если девочка не является ее ребенком, значит, нет нужды убивать ее, а, следовательно, и весь замысел Кончини идет прахом.
Кончини мгновенно поверил девушке: у него не было оснований сомневаться в словах юного благородного создания. Однако сообщение ее вызвало у него лишь новый приступ жестокой радости, которую он отнюдь не собирался скрывать:
— Тем лучше, corbacco, тем лучше!
Затем, вернувшись к прежнему насмешливо-галантному тону, он пояснил:
— Я до сих пор не понимаю, как мог поверить злым наветам, подвергавшим сомнению вашу добродетель. Ваш взор — лучшее свидетельство того, что вам не в чем себя упрекнуть.
Она поняла, что попытка ее спасти себя и Лоизу провалилась. И все-таки в отчаянии она повторила:
— Но раз Лоиза не моя дочь, значит, страх потерять ее не сможет заставить меня прийти к вам.
— Я знаю, — зловеще усмехаясь, ответил он. — И все-таки вы придете.
— Но почему вы так считаете?
— Потому что, — объяснил он с неколебимой уверенностью, — хотя эта девочка и не ваша родная дочь, вы все равно любите ее как собственного ребенка. Недавняя сцена подтверждает правоту моих слов. К тому же я знаю, что вы принадлежите к числу тех избранных натур, которые всегда готовы пожертвовать собой ради других. Поэтому я точно знаю: прежде чем пробьет восемь часов следующего дня, вы уже будете у меня. А сейчас я ухожу вместе со своими людьми и предоставляю вам возможность самой принять решение.
Кончини произнес свою речь надменным и самодовольным тоном; для этого человека не существовало таких понятий, как честь и совесть, он считал себя выше человеческих законов и никогда не вспоминал о заповедях, данных нам Господом.
Сделав свое черное дело, он обернулся к лежащей на полу матушке Перрен и как ни в чем не бывало произнес:
— Добрая женщина, мне жаль, что моим людям пришлось грубо обойтись с вами. Надеюсь, что этот кошелек заставит вас забыть о невольно причиненной вам обиде.
И он бросил к ногам связанной крестьянки кошель, набитый золотом. Этот по-королевски щедрый жест был рассчитан на то, чтобы поразить воображение маленькой уличной цветочницы. Затем, повернувшись к Мюгетте, он сказал с улыбкой:
— Да, совсем забыл: если вы вдруг решите прийти не одна, а в сопровождении кого-нибудь постороннего, это плохо кончится для ребенка. Так что я бы посоветовал вам явиться ко мне в одиночестве…
И, низко поклонившись, он вышел; Роспиньяк и остальные дворяне последовали за ним. Вернувшись в гостиницу, где их ждали кони, они вскочили в седла и помчались в Париж.
Оставшись одна, Мюгетта поспешила развязать матушку Перрен. Когда наконец веревки упали, девушка, не имея сил долее выдерживать страшное напряжение, бросилась к ней на грудь и разрыдалась. Бесстрашная крестьянка, плача вместе со своей любимицей, как могла утешала ее. Однако скоро любопытство возобладало, и матушка Перрен спросила:
— Что это за изверг, который хочет обесчестить порядочную девушку и грозится убить нашего ангелочка? Разве он столь могуществен, что никто не может призвать его к ответу?
— Увы, добрая моя Перрен! Он — полновластный хозяин нашего королевства. Это Кончини!
— Ах он итальянский развратник! — возмутилась достойная женщина, и на голову Кончини излился поток проклятий: — Мерзавец! Негодяй! Чтоб ты сам покончил со своей собачьей жизнью! Чтоб тебе было отказано в христианском погребении! Чтоб твой труп выбросили на свалку! Чтоб его пожрали бешеные псы! Чтоб душа твоя вечно жарилась в аду на самой раскаленной сковороде, а дрова в огонь подкидывал сам мессир Сатана!
Однако все эти пожелания могли сбыться только в весьма отдаленном будущем, а что-то решать надо было уже сейчас. Поэтому, угомонившись, Перрен растерянно спросила:
— А теперь-то что нам делать?
И не дожидаясь ответа Мюгетты, принялась рассуждать:
— Хорошо хоть, что Лоиза и в самом деле не ваша дочь… Ведь даже страшно подумать, чего хочет от вас этот грязный мерзавец, этот развратник…
— Значит, будь ты на моем месте, ты бы позволила ему убить безвинное создание? Ты же знаешь, что он не пощадит ее.
Голос девушки звенел от отчаяния. Не зная, что ей ответить, крестьянка опустила голову.
— Вот видишь, и у тебя бы не хватило на это смелости, — обронила Мюгетта, и, помолчав, прибавила: — Я пойду за моей милой крошкой.
Ее бесхитростные слова прозвучали столь искренне, что никто бы не усомнился, что она именно так и поступит. Мюгетта была готова пожертвовать собой ради ребенка, но если бы кто-нибудь назвал ее поступок героическим, она бы удивилась: иного решения для нее просто не существовало.
Даже матушка Перрен, лучше Мюгетты понимавшая, чем грозит девушке подобный шаг, не осмелилась ей возразить. Простая неграмотная крестьянка знала, что не имеет права отговаривать девушку: окажись она на ее месте, она поступила бы точно так же. Она лишь решительно произнесла:
— Хорошо, только я пойду с вами. И поверьте мне, мадемуазель, я найду, что сказать этому развратнику.
— Вы забыли, — вздохнула Мюгетта, — что негодяй пригрозил убить ребенка, если я приду не одна. И он исполнит свою угрозу.
И с простодушной уверенностью добавила:
— Иначе я бы непременно предупредила Одэ, и он пошел бы вместе со мной и сумел бы защитить нас всех.
— Вы снова виделись с ним? — живо спросила матушка Перрен.
— Да. Он попросил меня стать его женой. И я согласилась — как вы мне посоветовали. Но это еще не все: нашлись родители Лоизы.
Мюгетта ехала в увитый цветами домик, чтобы поделиться своей радостью с его обитателями. Страшная катастрофа, внезапно обрушившаяся на нее, не могла полностью заставить ее забыть о счастье, которое еще несколько минут назад казалось ей таким близким. И девушка начала рассказывать. Она подробно передала свой разговор с Одэ де Вальвером, успевая при этом отвечать на бесчисленные вопросы матушки Перрен. Задавая их, добрая крестьянка надеялась найти какой-нибудь способ вырвать Мюгетту из когтей Кончини.
Признания, сделанные Мюгеттой матушке Перрен, заставили девушку на несколько часов забыть об ужасе своего положения. Но вот наконец все сказано и неоднократно повторено: пора возвращаться к печальной действительности. Решение было принято: Мюгетта отправлялась в Париж. Поцеловав на прощание добрую Перрен, она незаметно сунула за корсаж маленький острый кинжал.
Едва Мюгетта шагнула за калитку, как Перрен подобрала брошенный ей Кончини кошелек, тщательно заперла все окна и двери и вышла из дома. Она направилась к соседу и наняла у него лошадь и повозку, щедро расплатившись деньгами Кончини. Вскочив в повозку, она хлестнула лошадь и помчалась в Париж. Завидев на дороге Мюгетту, она, закутав лицо в плащ, вихрем пронеслась мимо девушки, и та не успела разглядеть ее.
Безжалостно погоняя коня, добрая крестьянка мчалась так до самой улицы Коссонри. Только там она позволила себе немного передохнуть. Выслушав признания Мюгетты, матушка Перрен поняла, что спасти девушку мог единственный человек: ее возлюбленный и жених Одэ де Вальвер. Поэтому она решила поехать к Вальверу, все ему рассказать и предоставить ему самому решить, как лучше поступить. И вот теперь она карабкалась по крутой высокой лестнице в жилище Одэ де Вальвера.
Однако судьба распорядилась иначе: Вальвера там не оказалось. Ландри Кокнар мог сказать только, что «господин граф сегодня дома не ночевал». На остальные вопросы, а именно когда он будет и где его можно найти, он тоже не мог ответить и лишь недоуменно разводил руками.
Достойная женщина никак не ожидала подобной неудачи. Глядя на ее растерянное лицо, Ландри Кокнар проникся к ней сочувствием и принялся потихоньку расспрашивать, в чем причина ее горя. Матушке Перрен хотелось выговориться. Она рассказала ему все, что рассказала бы Одэ де Вальверу, доведись ей встретить его. Ландри Кокнар был настолько поражен услышанным, что рухнул на скамеечку, обхватил голову руками и в ужасе прошептал:
— Ее отец!.. Ее собственный отец хочет обесчестить ее!.. Невероятно!.. О, какой ужас!.. Какой ужас!..
XXX
ОДЭ ДЕ ВАЛЬВЕР
Но где же находился Одэ де Вальвер, пока матушка Перрен безуспешно разыскивала его, чтобы воззвать к нему о помощи? Сейчас мы вам об этом расскажем.
Напомним, что мы расстались с Вальвером, когда он нехотя оставил Пардальяна одного в темном чулане возле кабинета Фаусты, где тот собирался подслушать ее разговор с герцогом Ангулемским. Единственный аргумент шевалье — Вальвер обязан быть на свободе, чтобы в случае необходимости поспешить на помощь Пардальяну — заставил его уйти. Напомним также, что Пардальян, отсылая Вальвера, надеялся, что сумеет уберечь молодого человека от предстоящего ему страшного поединка не на жизнь, а на смерть.
Вальвер подчинился. Однако он быстро разгадал подлинные намерения Пардальяна и, уходя, говорил себе:
«Похоже, что шевалье де Пардальян не желает иметь меня рядом с собой. Почему? Да потому, что с присущим ему благородством не желает, чтобы я принял участие в его борьбе против грозной Фаусты. Он считает, что если со мной случится несчастье, то виноват будет он. А он себе этого не простит, ибо нежно любит меня. Но он не может понять, что моя схватка с этой женщиной началась отнюдь не нынче утром. Неважно, что я не знал, кто она такая, — я же сразу заподозрил ее, с той самой минуты, когда она предложила мне сказочное жалованье, вовсе не равное моим скромным способностям. Ясно, что у нее имеются на меня какие-то особые виды. А судя по тому, что мне о ней известно, намерения ее отнюдь не могут быть благородными. Значит, моя ссора с ней была лишь вопросом времени. Поэтому господин де Пардальян не прав, считая что это он вовлек меня в борьбу. Я сам начал ее, хотел он того или нет. А уклоняться от поединка не в моих привычках. Для начала же — раз я теперь знаю, с кем имею дело — неплохо было бы разведать замыслы врага. Для этого надо сделать то же самое, что делает сейчас господин де Пардальян: послушать, о чем будет говорить госпожа Фауста и тот дворянин, которого она привезла с собой. В нем сразу видно знатного вельможу».
Как и Пардальян, Вальвер быстро принимал решения и еще быстрее приводил их в исполнение. Поэтому не прошло и минуты, как он устроился подслушивать разговор Фаусты в той самой комнате, где мы позже встретили его во главе отряда из двенадцати вооруженных дворян.
Одэ де Вальвер выслушал первую половину беседы Фаусты и Ангулема.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59