Потом сказал:
Ц Плохо у вас, Розочкин!
Капитан поморгал длинными девичьими ресницами.
Ц Вы мне не подчинены, Ц говорил Левин, Ц у вас другое начальство, но я в
ам не могу это не сказать: плохо у вас, отвратительно, до чего плохо. Ведь дл
я того чтобы взять желудочный сок, человека не кормят, а вы его голодного д
ержите тут черт знает сколько времени. И работаете вы вяло, на лице у вас с
кука, с людьми вы разговариваете кислым голосом, очень нехорошо, капитан,
отвратительно. Я не о себе, со мной вы все выполнили быстро, а вот с солдата
ми, с офицерами вы не слишком церемонитесь. А ведь они вас уважают, вы для н
их наука, они вас никогда не поторопят, потому что верят вашему халату, ваш
ему лицу значительному. Ну что вы моргаете? Я к вам теперь буду наведывать
ся часто и, если все у вас в корне не изменится, напишу рапорт. Вот, предупре
ждаю.
Он поднялся и ушел к себе. В ординаторской было жарко, сухо пощелкивали тр
убы водяного отопления, потом в них вдруг что-то начинало петь. Левин сел
на диван, развернул газету. То главное, что сегодня определилось, вновь во
зникло рядом с ним, но он не позволил себе сосредоточиться на этом, и оно и
счезло так же быстро, как и появилось. Впрочем, этому, наверное, помог апте
карь, который пришел извиняться. А сразу же за аптекарем пришла Варваруш
кина, и уже стало некогда до тех пор, пока он не устал и не захотел спать. Пер
ед сном он вышел прогуляться.
Болей в этот вечер и в эту ночь не было.
Впрочем, может быть, они и были Ц он принял на ночь большую дозу люминала
и уснул как убитый.

Дорогие Наталия Федоровна и
Николай Иванович!
Всей душой присоединяюсь к вашей утрате и вашей боли, всей душой с в
ами в эти невыразимо тяжелые дни. Не нахожу слов, которыми можно было бы ва
с утешить и не пытаюсь этого делать. Виктор был прекрасным юношей с широк
о открытым для всех сердцем, Виктор погиб как герой на своем посту солдат
а, идущего к победе.
Пересылаю вам его письма ко мне. Как отражается в них его прекрасны
й дух!
Желаю вам мужества и душевных сил. Тысячи Викторов нуждаются в твер
дости вашего духа, мои дорогие коллеги Наталия Федоровна и Николай Ивано
вич. Жизни тысячи юношей вверены Вашим знаниям и ясности Вашего ума, Нико
лай Иванович. Мы не имеем права падать духом, мы не имеем права отдаться ли
чному горю, мы не имеем права не работать. Поверьте, я не читаю нотации. Мы в
се должны работать до последнего дыхания, и только работа спасет нас от г
оря, отвлечет нас, излечит наши душевные раны. Да, да, я знаю Ц иногда всего
труднее жить, но надо сделать усилие, надо преодолеть самих себя, и тогда о
ткроется еще один горизонт, Ц помните, мы когда-то говорили об этом, когд
а речь зашла о старости.
Больше мне нечего вам написать сейчас, мои дорогие друзья, нечего, д
а и незачем сейчас.
Еще раз желаю вам твердости и покоя.
Всегда ваш А. Левин

19

Удивительно, какое утро встретило его, когда он вышел на крыльцо, удивите
льно, какое жестокое, какое мучительное, какое насквозь пронизывающее ве
сеннее утро…
Но он нашел в себе силы улыбнуться этому утру Ц этому ослепляющему солн
цу, голубизне, капели, ручьям, которые вдруг потекли из-под снега.
Он стоял и улыбался, и смотрел так, точно мог надеяться, что после весны, по
сле того как растают снега и зацветут красные мхи, он будет видеть лето, гр
еться на добром солнце, ходить в белом летнем кителе. И к лету кончится вой
на, это будет первое послевоенное лето, лето победы.
Он все еще улыбался, глядя на далекие голубые сопки, на корабли, которые ст
ояли в тени скал, на ботишко, быстро бегущий к пирсу, когда дверь за его спи
ною отворилась и на крыльцо вышел Жакомбай, позевывающий и сонный. Увиде
в подполковника, он весь подтянулся, подобрался и, не дозевав, прикрыл рот
ладонью.
Ц Весна, Ц сказал Левин. Ц Теперь уже возьмется дружно.
Ц Так точно, Ц сказал Жакомбай. Потом добавил: Ц Нет, еще пурга будет, вс
е будет, товарищ подполковник. Еще сильная пурга будет. Один раненый гово
рил, Ц он здешний.
Левин молчал.
Ц Может быть, окна открыть, балкон? Ц осторожно спросил Жакомбай. Ц Ран
еные выражают желание.
Ц Пойдем! Ц сказал Левин. Ц Возьмите молоток, клещи, будем балкон откры
вать. Это правильно, что они выражают желание.
По дороге наверх он попробовал завтрак Ц все нормы, потом намекнул апте
карю, что на военной службе надобно бриться чаще, потом выгнал какого-то л
ейтенанта, проникшего в госпиталь без халата. Жакомбай почтительно подж
идал его с клещами и молотком в руке.
Стекол на балконе не было, еще в сорок первом здесь все забили досками и фа
нерой и превратили балкон в склад ненужного инвентаря. Левин приказал со
звать весь незанятый персонал госпиталя, и не более как через час тут уже
мыли полы и расставляли старые шезлонги. Для того чтобы было покрасивее,
Жакомбай принес охапку сосновых и еловых лап и приколотил ветки гвоздик
ами к балконным перилам. Верочка разложила на круглом столе журналы и га
зеты, и вскоре сюда гуськом пошли ходячие раненые, которым для этого случ
ая дали шапки-ушанки, полушубки и валенки. За ходячими повезли лежачих, из
умленно улыбающихся, сразу пьянеющих от ветра, солнца, капели Ц от весны.

Ц На столе имеются шахматы, Ц громко сказала Верочка, есть домино, есть
игра "тише ходишь, Ц дальше будешь!". Желающие могут брать.
Никто не обратил никакого внимания на Верочкины слова. Никому не хотелос
ь играть. Многие уже дремали, многие спали. А группа летчиков внимательно
смотрела в небо, где баражировали истребители.
Потом было две операции "мирного времени": грыжа у начпрода и аппендицит у
Милочки Егорышевой Ц десятилетней дочери полковника, флагштурмана. Де
вочка приехала к отцу и заболела, и теперь Егорышев в ординаторской зябк
о потирал огромные ладони, ходил из угла в угол и говорил сердито:
Ц Несправедливо устроена природа. Ну чего такое малое мучается? Ну чем о
но виновато? А мы с вами здоровые, ничего у нас не болит, ничего нам не угрож
ает. Сильный был у нее аппендицит?
Левин молчал. Трудно ответить на вопрос: "сильный ли был аппендицит?" Что ж
е касается до несправедливо устроенной природы, то это, пожалуй, верно.
Вместе с Егорышевым они пошли в палату, в которой лежала Милочка Ц бледн
ая, с острым носиком, испуганная. Действие наркоза проходило, девочке был
о больно, она морщилась и быстро говорила шепотом:
Ц Ай, ну сделайте что-нибудь, сделайте что-нибудь, пожалуйста, сделайте ч
то-нибудь…
Егорышев вдруг страшно побледнел, сел возле кровати на корточки и таким
же шепотом, как его дочь, спросил:
Ц А в самом деле? Может, что можно сделать? Вот как оно мучается…
После операций дел больше не было, и время, которое проходило без дела, вдр
уг оказалось непереносимо трудным. В эти минуты он и спросил себя Ц не по
ехать ли все-таки? Может быть, стоит поехать? Вдруг он спасется? А если и не
спасется, то оно не произойдет так быстро? Ведь вот будет же лето, и он тогд
а увидит это лето, к нему в госпиталь придет Наталия Федоровна, а там, може
т быть, все как-нибудь изменится и вдруг совершится то открытие, о котором
столько времени мечтает человечество?
И тотчас же ему представился знакомый московский госпиталь и он сам в эт
ом госпитале с жалким, заискивающим лицом, представилось, как он лежит и в
глядывается в знаменитого профессора, отлично зная, что он приговорен, и
пытаясь все-таки увидеть в профессоре не самую надежду, а только тень ее,
только намек на то, чему невозможно верить, потому что тогда нужно забыть
все, что знаешь сам. И это жалкое ищущее лицо, лицо человека, потерявшего м
ужество и потому оставившего свой пост, Ц это его лицо. Это он Ц подполк
овник ЛевинЦ убежал и лежит теперь в большом московском госпитале и вгл
ядывается в профессора, и надеется на то, на что надеяться смешно, и не дум
ает о своем отделении, где его заменяет майор Баркан.
Его отпустят сегодня же, если он захочет.
И через четыре дня его прооперируют.
Ну, не через четыре Ц через неделю. Может быть, прооперируют. А может быть,
только вскроют полость живота, посмотрят и зашьют и, конечно, не скажут, чт
о оперировать было бессмысленно. Ничего не скажут, будут к нему внимател
ьны, будут позволять ему капризничать, будут имитировать послеоперацио
нное лечение, будут называть его «коллегою», а какой же он коллега, когда о
н ничего не делает и когда между ним и теми, кто делает, стоит стена.
Он Ц подполковник, у него своя военная часть, он не имеет права оставлять
свою часть перед решающими боями Ц вот в чем все дело.
И как бы ему ни было тяжело, как бы ему ни было невыносимо страшно, никто не
увидит его ищущего взгляда. Подполковник Левин перед концом не будет хуж
е, чем те люди, с которыми он жил, и работал, и воевал. Он слишком свой среди н
их, чтобы быть хуже, чем они. И слишком много раз он говорил им, когда они муч
ились от ран, что это все вздор, и пустяки, и чепуха.
Разумеется, он шутил, но ведь нетрудно шутить, когда больно и страшно друг
ому, а вот каково шутить, когда больно и страшно тебе?
Ведь страшно?
Да, страшно.
И разве есть такой человек, которому это было бы не страшно?
Вот Федор Тимофеевич, разве он кричал в самолете "хочу жить" или что-нибуд
ь такое, когда машина горела и Плотников все-таки вел ее с торпедой на тра
нспорт?
Разве не страшно штурмовикам идти на штурмовку, а бомбардировщикам на бо
мбежку, а морякам-подводникам Ц в долгое и одинокое плавание?
Однако же в их глазах, когда они уходят, нет ничего ищущего, они не ждут уте
шения, они идут делать свою военную работу и делают ее насколько возможн
о лучше, даже тогда, когда не остается ни одного шанса на то, что они благоп
олучно вернутся домой.
Это потому, что у них есть чувство долга.
Это коммунисты, советские люди, самые сильные Люди в мире, люди великой ид
еи, и он обязан быть таким же, как они, он должен так же вести себя, как они, он
должен работать, как они, и презирать то, что его ожидает, как презирают он
и. Сила долга обязана победить страх. Он будет работать и перестанет отды
хать. Страх связан с бездельем. Ему страшно только тогда, когда он не занят
. И теперь он поминутно будет находить себе дело. Он ни с кем не станет гово
рить о своей болезни. Это никого не касается. Неси сам то, что тебе достало
сь. Слишком много трудного у людей на войне.
Пусть никто не понимает, что он, Левин, знает все сам про себя.
Пусть лучше все недоумевают.
Пусть считают его легкомысленным пожилым доктором.
Кстати, как же будет с тетрадкой, в которой он столько времени записывает
случаи обработки тяжелых ранений конечностей под общим наркозом?
Надо все это систематизировать, надо как следует заняться этой работой,
потому что ведь время у него чрезвычайно ограничено.
Испугавшись вдруг, он вынул из стола тетрадку и перелистал ее, пугаясь вс
е больше и больше: некоторые места были просто зашифрованы Ц он иногда т
ак торопился, что писал сокращениями, которые сам разбирал подолгу, как р
ебус. Вот тут записала Ольга Ивановна, Ц тогда были бои и раненых шло оче
нь много, он дал ей тетрадку и попросил записать два случая. Очень толково
записала. Но что хорошего от этих двух случаев, когда все остальные запис
аны наспех, только как материал к докладу, начерно.
Он положил тетрадку и опять задумался.
А что, если прооперироваться?
Никуда не уезжать, остаться тут, выйти из строя ненадолго, лежа после опер
ации заняться записками, а потом. ну мало ли что потом?
И разве не глупо вообще отказаться от операции?
Свою военную часть он не покинет. Он будет при ней. Он просто не имеет прав
а вовсе не оперироваться. И Харламов с Тимохиным и Лукашевичем, конечно, н
астоят. Упираться Ц несерьезно.
Решено и подписано.
И он почему-то расписался на обложке тетрадки: А. Левин.
Вот и все.
Скрипя протезом, в ординаторскую вошел подполковник Дорош. Было видно, ч
то ему неловко. Они еще не виделись после отъезда Тимохина и Лукашевича. Д
орош, наверное, сейчас будет уговаривать оперироваться.
Ц Присаживайтесь, Александр Григорьевич, Ц сказал Левин, Ц хочу у вас
кое о чем поспрашивать совета. Тут есть у нас этот повар, вольнонаемный Он
уфрий. Должен вам заметить, что эта светлая личность сводит меня. с ума.
И он стал говорить о делах своего отделения, а Дорош смотрел на него внима
тельно и серьезно, и лицо у него было такое, точно он хотел сказать: "Этого н
е может быть".
Ц Что у вас за скептическое выражение лица? Ц спросил Александр Марков
ич.
Дорош смутился и ответил, что ничего подобного Ц он внимательно слушает
, и больше ничего. Потом, как бы вскользь, спросил Ц как самочувствие.
Ц А какое у меня может быть самочувствие? Ц ответил Левин. Ц Стареем, бо
леем, вот и все самочувствие. Разве не так, Александр Григорьевич? Мы ведь
уже далеко не мальчики. Мы Ц старики, а болеть Ц главное стариковское за
нятие. Что же касается до некоторых неприятностей, которые вы, наверное, п
одразумеваете, то что тут можно поделать? Надо, по всей вероятности, держа
ть себя в руках и не киснуть, так? Или вы считаете, что я неспособен смотрет
ь в лицо своим неприятностям?
Ц Нет, я этого не считаю, Ц серьезно и негромко ответил Дорош.
Ц Значит, этот вопрос будем считать исчерпанным и вернемся к делам. Перв
ое Ц это наша Анжелика. Мне бы хотелось поставить вопрос насчет присвое
ния ей нового звания. Вот тут я написал докладную записку, просмотрите, по
жалуйста. А это насчет Верочки. Я представил ее к награждению, но майор Бар
кан считает, что она недисциплинированна…
Ц Надоел мне ваш Баркан, Ц сказал Дорош.
Ц А я к нему стал присматриваться с интересом, Ц возразил Левин. Ц И дум
аю, как это ни странно, что мы с ним, в конце концов, сработаемся. Он человек
тяжелый, но и я ведь не конфетка…
Потом они вместе долго разговаривали по телефону с интендантом Недобро
во.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29