Вдалеке чернел мыс, где была расположена лыжная станция. В заливе лед сверкал на солнце зеленоватыми огоньками. Если бы не залив, то, казалось, по прямой линии можно было бы за час добежать до мыса и обратно вернуться в город. Далеко, на внешнем рейде, во льду стояли «Морская держава» и несколько крейсеров и эсминцев. Издали силуэты кораблей казались вырезанными из картона и наклеенными на голубое небо. Из порта к кораблям ходил буксир ледокольного типа. Давя лед, он ползал между кораблями, как черепаха, такой же низкий, ши-рокобокий, неповоротливый.
Уплатив кондуктору восемьдесят копеек за билет, Сережа спросил у Пети:
— У тебя сколько всего денег?
— Был рубль, — ответил Петя, — а сейчас двадцать копеек, а что?
— Как же мы обратно?
— Фю-ить! — процедил презрительно Петя, — а ноги ка что! Махнем по льду. Сережа кивнул головой и спросил:
— Петя, ты своей матери к восьмому марта подарок уже купил?
— Денег не могу достать, — ответил Петя.
— Да, с деньгами трудно, — согласился Сережа.— Я начал копить сразу же после Нового года... А вот когда было это землетрясение в океане, находили ценные вещи на льду, водой их выбрасывало. Бабушка Анфуся слышала, что один нашел целый ящик шоколада...
— Тот шоколад после морской воды в рот не возьмешь, — сказал скептически Петя. — Мой отец говорит, вот если бы найти амбру, — это деньги.
— А что такое амбра? — спросил, заинтересовавшись, Сережа.
— Амбра...— Петька покрутил в воздухе пальцами.— Амбра, из нее духи делают. Ну,, понимаешь, амбра...
Сережа подробней расспрашивать не стал. «Каждый дурак поймет, что то, из чего делают духи, конечно, не безделица».
— Мальчики, вам на следующей остановке выходить, — предупредила кондукторша, с улыбкой прислушивавшаяся к разговору ребят.
Петя и Сережа застеснялись и замолчали. Дорога шла теперь среди соснового и елового леса, разукрашенного хлопьями снега, между ветвей мелькал залив. Под колесами заскрипел снег, автобус остановился. Мальчики, толкаясь, вышли из машины и по накатанной дороге побежали в самый конец мыса, где были детские тренировочные трамплины. У трамплинов не было ни души. Лишь на толстой сосне прыгала белка, задрав кверху пушистый хвост. Она не испугалась ребят, напротив, даже перебежала по коричневой ветви еще ниже к земле и вертела головой, смешно перебирая.передними лапами. Здесь издавна повелось не обижать зверюшек, и, приходя кататься на лыжах, ребята и взрослые подкармливали белок орехами и семечками.
— Ты говорил — здесь полгорода? — сказал Сережа, оглядывая пустынный лес и безлюдную площадку у трамплинов.
— Это все из-за солнца. Весна скоро, снег, видно, никудышный, легкий, ребята лыжи попрятали,— сказал Петя. — Кто первым будет прыгать?
— Давай померимся! — предложил Сережа. Он бросил Пете лыжную палку, тот поймал и зажал ее в руке.. Сережа взялся поверх кулака Пети, тот поверх кулака Сережи, и так они перехватывали руками до самого конца палки. Вышло, что первому прыгать Пете. Он стал надевать лыжи.
— У тебя ничего не найдется, чтобы ей дать? — спросил Петя, кивая головой в сторону белки.
Сережа пошарил в карманах. Среди старых перьев, резинок, ключей, обломков карандашей нашелся кусочек почерневшего сахара.
— Она не возьмет сладкое, — сказал Сережа, обдувая пыль с огрызка сахара, — печенье иногда берет, когда очень голодная...
— у меня ела даже зеленый горошек, — сказал Петя, пыхтя над лыжами. Он так старательно затягивал ремешок крепления, что его веснушчатый лоб вспотел, а рыжий чуб, выбившийся из-под шапки, отсвечивал на солнце пламенем.
— Это чистые враки, чтобы белка зеленый горошек ела! — Сережа бросил под сосну сахар и стал наблюдать за белкой. Та побежала по стволу, понюхала и, неумело прыгая по снегу, взобралась на высокий пень и села.
Петя стал подниматься на сопку. Трамплинов было три. Маленький, метровый—для подростков, средний и самый высокий — для юношей. С него бы Сережа никогда не прыгнул. Петя поднимался на средний... Сережа подошел к сосне, поднял кусочек сахара, которым побрезгала белка, и задумчиво положил его себе
в рот...
Петя стремительно понесся вниз. Сережа побежал к трамплину, жуя на бегу сахар. Над его головой мелькнули лыжи, сосредоточенное, испуганное лицо Пети и его раскинутые по сторонам, как крылья, руки. Петя пролетел в воздухе, опустился на наст, зашатался, и кубарем покатился по снегу. Сережа захохотал. Он бежал, меряя шагами длину петиного прыжка.
— Одиннадцать шагов... А говорил, пятнадцать метров! — кричал Сережа.
— Прыгай теперь ты, — сказал хмуро Петя.
Сережа забрался как можно выше на сопку. Когда он понесся вниз, вдруг, неизвестно почему, закричал, наверное, чтобы пересилить страх: у него захватило дыхание, куда-то слетела рукавица с правой руки, деревья слились в зеленовато-желтую полосу, среди которой рябило солнце. У самого среза трамплина Сережа инстинктивно -раскрыл руки и подался всем туловищем вперед. Ему показалось, что он взлетел, как птица, и сейчас стремительно опускается вниз. Он не ощутил толчка о снежный наст, услышал треск ломающихся лыж и упал, ойкнув от боли в колене.
— Пятнадцать шагов, пятнадцать! — кричал, подбегая, Петя.
Сережа отряхивался от снега, забыв о боли, сказал торжествуя:
— А ты еще спорил. Бразильская, значит, моя?! Булкин не возражал. Но Сережины лыжи уже никуда
не годились. От удара о камень правая лыжа переломилась пополам, левая — треснула по всей длине.
— Надо покупать клееные, теми хоть обо что ударишься, не подведут, — сказал ободряюще Петя.
Конечно, лыжи было жаль. Сережа снял с них ременное крепление.
— Чего их тащить, — сказал он и бросил лыжи в кусты.
— Факт, — сказал Петя, — теперь домой, что ли?
Сережа еще раз с сожалением посмотрел на обломки лыж. Подумал: «Ничего, на следующий год папа купит новые»,— потрогал коленку и сказал:
— Пешком вот неохота идти.
— Давай сядем на автобус, сколько проедем, столько и проедем, если кондукторша придерется, сойдем. Все меньше потом... — предложил Петя.
Мальчики зашагали на остановку автобуса. Сережа чуточку прихрамывал. Солнце уже клонилось к закату. Внизу стволы сосен и елей потемнели, и только густые кроны их были еще пронизаны золотистым светом, отчего кора на ветвях казалась позеленевшей медью. Поднявшийся ветер раскачивал ветви, осыпая снежную пыль.
На скамейке, около автобусной остановки, сидел красивый офицер-моряк с молодой и тоже красивой
женщиной. Он держал ее пальцы в своей руке и что-то тихо говорил. Моряки всегда возбуждали любопытство Сережи. А этот офицер показался ему знакомым. Определенно он где-то его видел. Сережа подошел поближе.
Офицер окинул его взглядом и вдруг поманил пальцем.
— Скажи, ты, мальчик, не Сережа Субботин? — спросил офицер, когда Сережа подошел к скамье.
— Я не Субботин, а Высотин,— сказал Сережа.— А вы кто?
— Так-так, верно, ты не Субботин, а Высотин. А я Кипарисов, помнишь, когда-то нес тебя на руках и разрешил поиграть кортиком? Это, Мария, сын Анны Ивановны Высотиной, — сказал офицер, обращаясь к женщине. — Ты что здесь делал, малыш?
Сережа терпеть не мог, чтобы его называли малышом. Кроме того, сейчас могли последовать неприятные вопросы: «Почему не в школе?» «Знают ли родители, что ты здесь?» Уже задумавшись над тем, как бы улизнуть, Сережа буркнул:
— Школьная вылазка. Позадержались.
На излучине дороги показался желто-голубой автобус. Кипарисов поднялся, взял Марию под руку. Предложил Сереже и Пете:
— Поедемте вместе, ребята.
Тут был, конечно, соблазн прокатиться за счет Ки-парисова. Но опасения перевесили. Сережа отступил назад.
— Мы решили идти берегом. Нам нужно поискать раковин для аквариума, — сказал Сережа. — До свидания.
Он дернул Петю за рукав и, размахивая лыжной палкой, побежал к заливу.Конечно, искать раковины зимой — дело странное.и нелегкое. Кипарисов и Мария улыбнулись. Но автобус уже подошел к остановке. Да и было им обоим сегодня не до ребят.
Разговор с Серовым разрушил последние доводы, сдерживавшие стремление Марии к Кипарисову. Давно уже было ей не под силу бороться с чувством. Но то, что человек, умудренный жизнью, любящий ее (и это было решающим) советовал, несмотря ни на что, вер-
нуться к Ипполиту, говорил о его, Кипарисова, любви к ней, придало ее стремлению разумную цель и как-то заранее оправдывало ее перед собственной совестью. Мария написала Кипарисову письмо, предлагая встретиться. Она не могла сама идти к нему хотя бы только на пирс, где стоял корабль, в этом был бы какой-то оттенок признания своей неправоты. Она не хотела и приглашать Кипарисова к себе. В комнате, где он провел ночь как муж и где утром произошла размолвка, воспоминания обостренно действовали бы на обоих. Здесь разговор был бы слишком тяжелым. А просто принять его как мужа Мария не могла себе позволить.
С чисто женским тактом она предложила совместную прогулку за город. Там они могли говорить обо всем, и в то же время сама обстановка заставляла их быть сдержанными.
В начале прогулки оба чувствовали себя скованными. Шли рядом молча, как будто только что познакомились, понравились друг другу, но стесняются высказать свое чувство. В автобусе, идущем за город, пытались разговаривать о погоде, строительстве города, о служебных делах. Разговор не вязался. О чем бы Кипарисов ни говорил, в глазах его читался вопрос: «Что значит эта встреча? Пришла ли ты, Мария, ко мне навсегда?» В каждом слове, в каждом жесте Марии он старался угадать ответы на эти вопросы. А Мария опускала веки, сердце у нее билось гулко и глухо. И она прислушивалась не к словам, а к биению собственного сердца...
Потом они вошли в лес. Узкая тропка меж соснами была покрыта столь влажным и липким слоем снега, что после каждого шага оставался темный след.
— Я чувствую весну, — сказала Мария, — я всегда ее чувствую задолго до ее прихода.
Кипарисов молчал. Он был равнодушен ко всему в природе, кроме моря. Иногда, правда, он восхищался вслух красивыми пейзажами, однако только потому, что так полагалось и ему не хотелось прослыть черствым, не понимающим красоту человеком. Но сейчас было не до притворства.
— Весной мне трудней всего жить, — продолжала Мария. Она бессознательно зыбким, окольным путем вела разговор к тому, для чего они встретились. Но Кипарисов продолжал шагать молча, ломая на ходу прутья кустарника. За последнее время он настолько растерял самоуверенность, что боялся угадывать свое счастье даже в прямых намеках.
—Иногда я думаю о том, чтобы покинуть Белые Скалы, соскучилась по Ленинграду...
Кипарисов, наконец, решился. Он отбросил сломанный прут. Остановился. Взял Марию за руку и сказал, смотря прямо ей в глаза:
— Может быть, я очень плохой, Мария, но я тебя люблю. Я настолько люблю, что готов стать каким ты хочешь. Только помоги мне.
Наверно, это и было тем, чего ждала Мария. Наверно, сейчас и надо было повести серьезный и прямой разговор о будущем. Но на ум ей не шли правильные слова.
— Я слабая женщина, Ипполит, — сказала Мария.— Я люблю тебя каким бы ты ни был, — она опустила голову.
Кипарисов порывисто обнял Марию. Шерстяной помпон ее вязаной шапочки прижался к его губам. И он целовал этот помпон, боясь переменить позу, выпустить Марию из рук, словно стоило пошевельнуться — и счастье исчезнет. Они стояли так долго, прижавшись друг к другу, и, может быть, простояли бы еще больше, если бы не послышались чьи-то голоса и шаги. Тогда Кипарисов, обняв Марию за плечи, повел ее назад к автобусной остановке. Подсознательно он чувствовал, что больше ни о чем не надо сейчас говорить наедине. Когда альпинисты, карабкаясь по склонам, ежеминутно рискуя сорваться в пропасть, измученные и израненные, взбираются, наконец, на неприступную вершину, они торжествуют свою победу без слов, потом торопятся вниз, к людям. Любовная дорога Кипарисова и Марии тоже была сродни крутому пути скалолазов.
Автобус, покачиваясь, шел в Белые Скалы. Кипарисов, сняв перчатку с руки Марии, пожимал ее пальцы. Мария смотрела в окно, где мелькали заснеженные сосны, тускло светился лед на маленьких озерцах, и в ней все сильнее зрело предчувствие приближающейся неотвратимо тревожной и радостной весны.
...От быстрого бега Сереже и Пете стало жарко. У берега громоздились торосы. Город виднелся напротив и казался совсем близким. Далеко на рейде стояли корабли. Из порта вдоль побережья шел буксир, ломая лед и с одышкой выдыхая клубы черного дыма.
У оконечности мыса, вмерзнув в ледяное поле, стояла железная баржа со ржавыми боками. На такие баржи сгружают мусор с кораблей. Ее, видимо, недавно разгрузили, так как стояла она вдалеке от кораблей и к берегу от нее тянулся след 'автомобильных шин.
— Давай-ка поищем чего на барже. Может, там есть что ценное, — предложил Петя. — А потом напрямик домой.
Мальчики с веселыми возгласами побежали по льду, размахивая лыжными палками. Петя подобрал по дороге эмалированный кофейник с дырявым дном, а Сережа нашел телефонную трубку с куском шнура. Находки обрадовали их. Потом попался помятый солдатский котелок. Сережа первым крикнул: «Чур, мой!» Котелок пригодится летом в пионерской походной жизни. Он стал отбивать каблуком и палкой примерзший котелок. Пока мальчики возились с котелком, буксир, пройдя вдоль берега, подошел к мусорной барже, потащил ее на тросе за собой. Он сделал большой крюк, разворачиваясь, затем, подойдя к линкору, оставил баржу и снова направился в порт.
Мальчики с любопытством проследили за путем буксира, сделавшего гигантскую петлю. Им как-то и в голову не пришло, что, оказавшись в центре гигантской петли, они подвергаются грозной опасности. Когда буксир увел баржу, они зашагали напрямик по льду к городу. Но вскоре они наткнулись на широкое, как улица, разводье, полное колотого льда. Перебраться через него и думать было нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70