Тут уж Панкратов не выдержал и вспылил:
— То, что вы, Анна Ивановна, называете консерватизмом, у нас именуется дисциплиной, а то, что считаете новаторством, у нас, когда речь идет о Светове, я именую своевольством.
— По-вашему выходит, дисциплина — оковы, Илья Потапович, а по-моему — только разумная форма взаимоотношений между людьми, — сказала спокойно Анна. — Ой, уже начинается заседание, после договорим...— Она легко, как девочка, побежала по коридору. Панкратов пошел за ней, потирая в раздумье лоб рукой. Он вовсе не хотел прослыть противником нового на флоте.
Панкратов, пока шло заседание, размышлял. Что ж, женская манера — превращать муху в слона. Нет, если уж делать что-либо, так основательно, чтобы комар носа не подточил.
Когда заседание окончилось, он подошел к Анне.
— Вот что, Анна Ивановна, — сказал он, — теоретически с вами я согласен, а практически установим такую
форму: вы изложите письменно свои соображения, мы их обсудим, сообщим в Москву. Если и там одобрят, подберем корабль с дисциплинированным командиром, инструкции выработаем, а тогда уже экспериментируйте по закону.
— Это значит дело в долгий ящик, — отозвалась Анна. — Все Москва... Москва... А вы сами не можете проявить инициативу?
— Не будем ссориться, Анна Ивановна. Вас я весьма уважаю, но в наши военные дела позволить вмешиваться не могу... — Стремясь сгладить резкость, Панкратов предложил. — Разрешите вас подвезти. Моя машина у подъезда.
Анна поняла: «Разговор окончен... Что ж, придется ждать выздоровления Серова».
— Спасибо. Сегодня теплый день, — сказала она. — Хочу пройтись. — Она зашагала по тротуару.
Панкратов, усаживаясь в машину, проводил ее взглядом: «Какая уверенная походка, сказал бы, мужская, да шаги мелкие... Интересно, этот сегодняшний разговор — с ведома Высотина или по собственному почину?» Высотина Панкратов как штабного работника ценил и уважал, реплике на совещании не хотел придавать большого значения. Ему было бы неприятно, если бы его помощник пытался действовать в защиту Свё-това через жену.
Возвратившись на «Морскую державу», Панкратов сразу же прошел в каюту Высотина. Увидев начальника штаба, Высотин поднялся. На столе перед ним лежала груда бумаг, логарифмическая линейка. «Работал», — с удовлетворением отметил про себя Панкратов.
— Андрей Константинович, я только что виделся с вашей женой, — сказал он, — толковали с ней о «Дерзновенном».
— Там что-нибудь случилось? — лицо Высотина стало озабоченным.
— У нас был сугубо технический разговор, — пояснил Панкратов. — Анну Ивановну встретил в горкоме, заседали вместе, потом она пошла прогуляться. — Панкратов поглядел в иллюминатор, затем перевел взгляд на усталое лицо Высотина и неожиданно для него да, пожалуй, и для себя, добавил сердечно и сочувственно:
— Знаете что, идите-ка и вы домой. Дела отложите до завтра. — Панкратов был вполне удовлетворен. «Ни на что Высотин жену не настраивал». И ему захотелось сделать Высотину приятное.
Едва за Панкратовым захлопнулась дверь, Высотин быстро собрался и, надев шинель и шапку, сбежал по сходням на берег. «Может быть, я еще догоню Анну на улице». Он думал о ней с беспокойством человека, смутно ощущающего вину. Размолвки вышибли их из колеи супружеской жизни. И, как назло, семейные неурядицы совпали с тревогами на службе.
Утром к нему заходил Донцов. Они вспоминали о прошлом: как трудно было добиться, чтобы «Державный» стал отличным кораблем, как тяжко было расставаться с лучшими людьми! И вдруг Донцов сказал:
— А ныне Николаеву все дается, как по щучьему веленью.
— Сила традиции, — заметил Высотин.
— Или лила, — раздраженно и грубо вставил Донцов.
Высотин указал Донцову па нетактичность подобного замечания, а сам подумал: «А что, если он прав?»
«Считаете, по накатанной дороге едем. Ан, нет гладких дорог...» — фраза Меркулова сейчас припомнилась ему.
Мысли о службе и доме переплелись жгутом. Высотин торопливо шагал, не замечая сумеречной красоты Белых Скал, подернутых нежно-сиреневой дымкой, нависшего над городом снежного небосклона, не слыша замирающего говора погружающихся в дрему переулков, не видя и ярких огней широкого Морского проспекта.
Свисток милиционера прервал его мысли. Высотин переходил улицу в неположенном месте. Он виновато улыбнулся девушке-милиционеру, с демонстративно-строгим лицом следившей за уличным движением.
Толкались пешеходы, скользила молодежь на освещенном уже огнями разноцветных лампочек катке, а в заснеженном сквере никла в сплетении оголенных ветвей мохнатых пасмурных елей меланхолическая тишина,
нарушаемая лишь вздохами влюбленных, застрявших парочками на расчищенных дорожках между сугробами. Высотин простодушно позавидовал им, ему самому захотелось немудреного счастья.
За два квартала до дома он увидел впереди фигуру Анны. И тут же, вместо того, чтобы ускорить, замедлил шаг. Это получилось бездумно, инстинктивно, так закрывают глаза, когда неожиданно увидят яркий свет. Что сказать ей такое, чтобы все доброе вернулось? «Будто нарочно она последнее время хочет обидеть меня». Однако через несколько минут он уже подавил поднявшееся было раздражение. «Смешно мне с Анной разыгрывать взаимные обиды». Он догнал жену у самого парадного, взял ее локоть.
— Аннушка!
— Андрей! — Анна обрадовалась. Тут же рассердилась на себя за свою явную радость. — Ты меня испугал.
— Ну, прости, — он улыбался, тщетно ища в ее глазах доброты и ласки.
— Ты домой?
— Куда же еще?
— Откуда я знаю. Иногда ты проходишь мимо. — Анна мстила... Он догадался об этом.
— Ты видела Игоря?
— Да, я была на «Дерзновенном». Видела и его жену...
— Ему было очень тяжело... — Они поднимались но лестнице. Анна достала ключ. — Я возвращался от них глубокой ночью и не захотел тебя будить.
— Я не спала. — Она ответила сухо, думая: «Раз не хотел будить, значит, не была тебе нужна». — Я плохо сплю последнее время.
Они вошли в коридор, остановились у вешалки. Высотин обнял жену за плечи, притянул к себе. Не раз в прошлом удавалось ему завершать и прекращать поцелуями нелепые размолвки.
— Не надо, — Анна отстранилась, сама повесила на вешалку пальто.
— Но почему — не надо, Аннушка?
— Просто не хочется. — Обида всегда делала ее упрямой. Она ничего так не желала, как примириться с ним, но сразу сделать этого не могла. На него падала
тень вины за все переживаемые ею огорчения, о которых он порой и не знал, а может быть, и знать не хотел. «Благодушествовал вчера у Светова, а я бегала за Сережей по улицам...» Анна знала, что не вполне справедлива, что любое прямое обвинение он мог бы опровергнуть, поэтому не произносила их вслух. Но тем было трудней полное примирение.
Андрей не понимал поведения жены. Пусть бы высказала обиды, рассердилась, даже расплакалась, он бы признал себя виновным в чем угодно. Но от холодного ее тона в нем самом угасла всякая нежность.
Пока Анна укладывала спать Ниночку, просматривала дневник Сережи, он перелистывал в столовой свежие журналы.
Потом они стали ужинать, почти молча, обмениваясь лишь ничего не значащими фразами. Наконец Андрей спросил:
— Ты по световским делам разговаривала с Панкратовым?
— Да, говорила о том, что хорошо бы сделать «Дерзновенный» экспериментальным кораблем... но он почти отказал.
— Этого следовало ожидать. — Высотин задумался. — Дело сложное и спорное...
— Видишь ли, то, что есть на «Дерзновенном», в лучшем случае пока технические усовершенствования.
— Большое начинается с малого, — сказал Высотин. Он хотел во что бы то ни стало продолжить разговор.
— Ты прав, Андрей, — Анна отодвинула чай. — Это я хорошо понимаю, поэтому и обрадовалась встрече с Панкратовым, но опираться в споре с ним на вещи, не очень значительные, да к тому же испытанные лишь кустарно, имело ли смысл?
— Имело, Анна! И главное, — тут он, наконец, впервые высказал вслух все отчетливее формировавшуюся последние дни в его мозгу мысль, — главное, пора расшевелить командование. Поддержка Светова имеет сейчас принципиальное значение. Большего, к сожалению, сказать не могу.
Высотин не заметил, как увлекся, и Анна тоже в деловом разговоре забыла об обидах. Вскоре скатерть была сдвинута, бабушка Анфуся тихонько унесла стаканы и тарелки.
Анна принесла бумагу, карандаши, справочники. Спор о технике требовал точных цифр.
Может быть, немногим покажется интересной и важной такая, например, узкая проблема, как подача горячего пара в холодные турбины, чтобы быстро дать ход кораблю, но для Анны это было частицей того, чем она жила ежедневно на заводе, а для Андрея, привыкшего мыслить логикой морских боев, — вопросом жизни и смерти моряков в возможных'грядущих сражениях. Поэтому засиделись они за полночь. Кончили тем, что стали вместе составлять проект письма от дирекции завода на имя командующего с просьбой провести па «Дерзновенном» серию опытов. Андрей, занятый делом, даже не обратил особенного внимания, когда Анна вдруг отложила карандаш, встала и вышла..
Он тоже поднялся, заглянул в детскую. Тускло светил ночник. Высотину послышался шорох переворачиваемых страниц. Он подошел к Сережиной кровати. Сын лежал с закрытыми глазами, но дышал как-то слишком усердно. Высотин улыбнулся, сунул руку под подушку, вытащил книгу... «Всадник без головы», — прочел он при тусклом свете.
— Глаза испортишь, Сережа, да и поздно. Спи по-настоящему.
Сережа чуть приоткрыл глаза.
— Очень уж интересно было... Спокойной ночи, папа. Ниночка спала, уткнув лицо в подушку. Высотин уложил ее на бок, поцеловал пухлую, словно ниточками перевязанную ручонку. Спокойствие, а с ним и вера, что все образуется само собой, пришли к нему. Он вернулся в столовую, взялся за карандаш. Тут вошла и Анна.
— Мне что-то нехорошо, Андрей, — сказала она с трудом.
Он поднял глаза и увидел бледное, внезапно осунувшееся лицо жены.
— Что с тобой, родная?
Анна ответила не сразу. Сейчас подтвердились те ее подозрения, которые тревожили ее уже более двух недель, то, о чем не хотелось и думать.
— Ты простудилась? — Высотин поднялся, взял ее за плечи.
— Нет... я, кажется, снова... Андрей... — Она произнесла это устало и печально, готовая расплакаться.
И сейчас ей хотелось только, чтобы он ее пожалел. Понял бы сердцем, как настоящий близкий друг, то, что творилось у нее на душе. Но лицо Высотина расползалось в счастливой и, как показалось Анне, дурацкой улыбке.
— Чему ты радуешься?
— Но ведь это хорошо, Аннушка, — он притягивал ее к себе за плечи, — у нас будет сын, еще сын...
— Нет, ты меня не любишь, — Анна покачала головой.
— Да что ты говоришь, Аннушка!
Она отстранилась и тяжело опустилась на стул.
— Я устала смертельно, пойми: Ниночку еще кормлю, Сережа... А моя работа... Тебе легко: пришел домой, сделал ребенку «агусеньки» — и до свидания. А я? Ты эгоист, Андрей. С каждым днем все больше убеждаюсь, что ты стопроцентный эгоист. — Анна говорила медленно и зло.
У Высотина лицо вытянулось. Что стало с Анной? Он любил ее, но никак не мог ей угодить. Все, что он говорил, оказывалось невпопад.
— Но что лее мне делать, Анна, скажи?
— Тебе — ничего. А я сделаю аборт. — Она сказала это с такой решительностью, что у пего дрогнуло сердце.
— Ни в коем случае. Этого я не позволю ни за что! «Аборт». Высотину чудилось за этим словом что-то такое противоестественное, чуждое человеческой природе.
— Как это не позволишь? — спросила ядовито и насмешливо Анна.
— Как муж, как отец... пойми... — он осекся под ее холодным осуждающим взглядом. Она повернулась и, идя к дверям спальни, бросила на ходу:
— Я вижу, до меня тебе нет дела.
Андрей пошел было за ней, чтобы объяснить до конца, уговорить ее, примириться, но Анна, не раздеваясь, прилегла на кровать к Сереже и закрыла глаза.
Он тихонько вышел и зашагал по столовой из угла в угол, пытаясь успокоить себя. «Уладится... Она просто раздражена, да и я вел себя нетактично», — повторял-он про себя. «Мы любим друг друга, но почему-то должны мучиться?» — Он не сумел ответить на этот во-
прос. Долго ворочался с бока па бок одинокий в кровати.
Так и не сомкнув глаз, не помирившись с женой, Вы-сотин ушел, лишь забрезжило утро, досадуя на себя, на Анну и на весь белый свет.
После совещания Порядов даже не знал, как докладывать начальнику о походе на «Дерзновенном» в Безымянную бухту. Донцов показал Порядову черновик своей статьи «Об успехах подлинных и мнимых», •рассказал о споре с Маратовым и о том, что оставил статью Меркулову. Порядов согласился со всем в статье, что касалось «Дерзновенного», по поводу же «Державного» заметил: «Судить пока не берусь». Ученья стали для него таким рубежом, что прежним своим убежденьям он уже не доверял, а нового мнения о «Державном» еще не имел.
— Если даже осуществлять план высадки десанта в Птичьих Камнях было нецелесообразно, то это еще не зачеркивает того хорошего, что есть у Светова на корабле. Так, Викентий Захарович? — спросил Донцов.
— Думаю, что так! — вопрос Донцова подсказал Порядову решение, которое теперь казалось единственно верным. Он не считал для себя возможным подымать спор с Меркуловым и Панкратовым по вопросам оперативно-тактическим. «Но никто не может запретить мне отстаивать действительные достижения моряков «Дерзновенного» в походе». С этими мыслями Порядов направился к Меркулову. Он был встревожен, ожидая придирок... Ничего подобного, однако, не произошло. Меркулов, не перебивая, довольно внимательно выслушал своего заместителя, затем сказал сухо:
— Все это мне уже известно. Думаю, что вы напрасно придаете «Дерзновенному» такое значение. — Меркулов достал папиросы, предложил закурить Порядову и закончил: — Сейчас я очень занят, Викентий Захарович, а вот вечером соберу всех наших людей, потолкуем.
Порядов вышел обескураженный. Чего-чего, а равнодушия он не ждал. «Может быть, бережет запас на вечер, — подумал он. — Там уже воздаст каждому в
полную меру». В том, что начальник политотдела будет «воздавать», Порядов не сомневался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70