Она обернулась. Ветер, до сих пор дувший в спину, ударил в лицо. Мария, пригнув голову, сделала несколько шагов. Где-то сбоку, совсем рядом, мелькнул огонек папиросы.
— Товарищ, товарищ!.. Как мне пройти к старому городку верфи? — крикнула она.
Мужчина в ватнике остановился на мгновение, махнул рукой.
— Направо в переулок, а там дуй вдоль речки, не собьешься. — Он тут же исчез, хлопнув калиткой. «Какой равнодушный человек», — с болью подумала Мария. Потом она свернула в темный переулок и почти побежала. Становилось все страшней, и холод пробирался к самому сердцу.
Ей захотелось вернуться к баракам, постучаться в любой из них, попросить приюта на ночь. Но тут же снова пришла мысль о Кипарисове. «Л может быть, я неправильно истолковала его слова? Может быть, объяснюсь — и все будет хорошо!»
Она и не заметила, как выбежала на крутой берег. Под обрывом белел лед реки. Ветер здесь был злой. Он свистел в ушах и дул в спину с такой силой, что, казалось, вот-вот оторвет от земли и понесет. На противоположном берегу мелькнули огни автомашин, одной, потом другой. «Шоссе,—догадалась Мария. — Перейти бы туда и проголосовать». Она решилась. Как
делала это в далеком детстве, села прямо на снег и по крутой горе съехала на лед. Потом, скользя и спотыкаясь, побрела через речку.
Лед, хотя и потрескивал, казался достаточно крепким. И вдруг ее нога попала в полынью. Мария вскрикнула, упала грудью в наметенный ветром сугроб. Она хотела подняться, но лед под ней обломился, и она с головой ушла под воду. Ей удалось вынырнуть и схватиться за ледяную кромку. Но одежда ее уже намокла, тело окоченело, пальцы сводила судорога. Тусклое снежное крошево неслось со свистом вокруг, где-то далеко на шоссе метались полотнища света, словно пробивая на ощупь дорогу. Это шла машина. Мария с тоской посмотрела на заснеженный и чуть угадывающийся берег, на текучие, раздуваемые ветром сугробы. Ее отделяло от земли несколько метров. Но они были непреодолимы. Как свинец, тянула ко дну меховая шубка, душил затянутый на шее платок. Мелькнула мысль: «Всем мучениям конец...» Ногой она нащупала не то камень, не то дно. Еще раз рванулась на лед. Она повернулась на бок, и ей удалось даже чуть подняться на локтях. Лед трещал, словно кто-то рядом рвал безжалостно на куски шелк. Теряя сознание, Мария закричала дико и безнадежно: «А-а-а!» Она снова оказалась в воде, била по ней рунами, искала ногами дно, цеплялась пальцами за лед, захлебываясь, и, вынырнув, закрыв глаза и запрокинув голову, кричала пронзительно, не переставая пи па мгновение: «Л-а-а!».
Она не видела, как остановилась на шоссе машина, как выскочил из нее человек в военной шинели, не чувствовала, как вытащил он ее и понес на руках. У самого берега, не выдержав их двойной тяжести, снова проломился лед. По пояс в воде, расталкивая льдины коленями, человек выбрался на шоссе. Он с трудом положил Марию на заднее сиденье зиса.
Мария очнулась, чувствуя, что кто-то ножом разжимает ей зубы, она что-то глотнула, закашлялась, не открывая глаз, спросила: «Который час?».
— Скоро девять... — глухо донесся до нее хрипловатый голос.
«Опоздала, он не дождался», — мелькнула у нее мысль, и она снова впала в забытье.
Мария, наконец, пришла в себя, недоуменно осмотрелась. Она лежала на диване, укрытая одеялом. Ярко светила люстра. У стола стоял адмирал Серов. Она взглянула на встревоженное лицо адмирала. «Я у вас?»
Он кивнул головой.
— Ко мне было ближе всего, я боюсь за ваше здоровье. Сейчас приедут из госпиталя.— Серов положил на спинку дивана пижаму, — наденьте, вам нужно немедленно переодеться в сухое.
— Спасибо,—тихо сказала Мария. Ни шубки, ни платка, ни бот на ней не было. «Наверное, он их снял»,— подумала она. Мария чувствовала озноб от мокрого платья.
— Вы ведь тоже, слышал, были в армии, воевали...— сказал он. — Это называется просто взаимовыручка.
Мария жалко улыбнулась. И тут вдруг она заметила, что с кителя и с брюк адмирала капает на пол вода.
— Да вы и сами мокрый!
— Ерунда! — Серов поглядел па лужу у ног и пояснил:— Я частенько люблю ездить один, услышал ваш крик... остальное вам ясно... Он вышел, плотно закрыв за собой дверь.
«Славный»,— подумала Мария. Она откинула одеяло, стянула с себя мокрое платье и белье, надела пижаму.
Серов вскоре возвратился, держа в руках стакан. Он лишь сменил брюки да надел вместо промокших ботинок домашние отороченные мехом туфли. Верхние крючки на кителе были расстегнуты. Это были единственные отступления от формы, которые он себе позволил. Подтянутый, с гладко зачесанными назад седыми волосами, он показался Марии удивительно моложавым.
— Пейте, это чай с коньяком... — сказал Серов. Она поблагодарила взглядом. Серов посмотрел на нее пристально, пожалуй, чересчур пристально, так, что Мария неожиданно смутилась, и снова вышел.
Мария вздрогнула от резкого звонка в прихожей: «Фу, до чего расшатались нервы». В комнату вошли две женщины в белых халатах: одна пожилая, другая мо-
лоденькая, рыжая, с глазами василькового цвета. У пожилой из-под халата виднелся офицерский китель. Она подсела к дивану, пощупала пульс, выслушала Марию, отрывисто произнося: «Дышите глубже... не надо дышать...» Потом она велела раздеться.
Медсестра начала растирать спиртом грудь, плечи, ноги Марии. Кожа ее стала розоветь, по всему телу разливалась теплота.
— Будем надеяться, что вы отделаетесь легким испугом, — сердечно обратилась к ней врач.
— А домой мне можно? — спросила Мария.
— Ни в коем, случае. Сегодня лучше не двигаться с места. На улице сильная пурга. — Она взяла руку Марии. В этом жесте было что-то такое, что напомнило Марии давнюю материнскую ласку. И так хорошо было от того, что не нужно ни возвращаться сейчас в свою одинокую комнату, ни уезжать в больничную палату, и, главное, так велико было счастье возвращения к жизни, что Мария, которая, конечно, не задумывалась над всем этим, а просто впервые за долгое время ощутила спокойную радость, ту радость, которой хочется делиться с другими людьми, сказала:
— Как я всем благодарна!
Врач стала укладывать в саквояжик свои вещи.
— С вами останется сегодня на ночь медсестра, — сказала она на прощанье тем особым докторским топом, в котором так удобно сочетаются и просьба и приказание,— сейчас примите люминал с бромом.
Медсестра неуловимо ловким движением поправила под головой Марии подушку, так что лежать стало гораздо удобнее. Заглянул Серов и пожелал спокойной ночи, потом в соседней комнате еще послышался его голос и какой-то другой, незнакомый. Видно, возвратился откуда-то адъютант. Затем все затихло.
То ли подействовали люминал с бромом, то ли просто само собой снялось нервное напряжение и пришла усталость, но Мария сама не заметила, как уснула.
Медсестра посмотрела на нее, прислушалась к ровному дыханию и, поудобнее усевшись в кресле, стала рассматривать журнал. Она перелистывала его недолго, вскоре журнал выпал из ее рук, и она, забыв погасить свет, тоже уснула.
Глубокой ночью, однако, в комнату тихо вошел полуодетый адъютант, бледный и озабоченный; он разбудил и увел медсестру....Мария проснулась с мыслью, что опоздала на работу. Комнату заливал солнечный свет. Она соскочила с дивана на ковер. И, только ощутив под босыми ногами его мохнатую теплоту (дома у кровати была тонкая простая дорожка), оглянулась, провела рукой по незнакомой пижаме на себе. Прямо перед глазами висела на стене большая картина Левитана в дорогой раме. Мария оглянулась и, наконец, вспомнила. «А ведь я совершенно здорова». Чуточку болело плечо и саднил оцарапанный подбородок. А так все отлично.
Она вдруг ощутила голод. Стала искать свою одежду и, конечно, не обнаружила ее.. Подошла к дверям, чуть приоткрыла их, прислушиваясь: ни звука. На стенных часах в столовой пробило двенадцать. «Ого! — подумала Мария, — ну и соня же я. Недаром так хочется есть».
Она искоса взглянула в зеркало (скромный туалет стоял в ближайшем к дверям углу спальни), потом подошла к нему и осмотрела себя внимательней. Пожалуй, она никогда так хорошо не выглядела. В пижаме фигура ее казалась мальчишеской, золотистые волосы рассыпались по плечам, щеки разрумянились, а во всем теле рождалось и все нарастало желание двигаться, кружиться, радоваться жизни. Мария озорно подмигнула своему отражению, затем прошла в столовую. Дверь, ведущая в кабинет, была открыта. В кабинете около одного из кресел стояли домашние тапочки Серова. Она сунула в них ноги, зашлепала на кухню, отыскала ванную. Оттуда умытая и посвежевшая вернулась в столовую. Голод уже не на шутку мучил ее.
Мария открыла дверцу буфета и, найдя там хлеб, масло, ветчину, принялась есть тут же. Странно, она не чувствовала ни малейшей неловкости. Впрочем, может быть, ничего особенно странного в этом не было. Мария прошла в армии почти всю войну, привыкла к простому, без церемоний, хорошему войсковому товариществу, быстро сближавшему людей, а вчерашний вечер сразу сделал Серова, которому она и раньше сим-
патизировала, родным для нее человеком. Словом, пребывание в его доме было точно пребывание в доме отца.Сегодня все ее радовало, все воспринималось легко, ни о чем не хотелось задумываться. Даже мысль о Ки-парисове не вызывала боли. Вчерашние тягостные переживания казались каким-то наваждением. «Ну, наболтал он когда-то глупостей, а я сделала из мухи слона». Ей казалось, что теперь все обязательно образуется.
Утолив голод, Мария еще раз обошла всю квартиру, ища свою одежду, но ее нигде не было. Тогда она уселась с ногами в кресло в углу столовой и осмотрелась.
До сих пор она все утро думала о себе — о своем здоровье, настроении, голоде, одежде — и вещей в комнатах как бы не замечала. То есть, конечно, она ходила по ковру в спальне, пользовалась зеркалом и буфетом, но от ковра в памяти оставалось только ощущение ее ног, от зеркала отражение ее лица... Иначе говоря, улавливалась только утилитарная сторона вещей. Теперь же захотелось оценить квартиру эстетически.
Мария покачала головой. С первого взгляда было ясно, что это дом холостяка, да еще такой, где хозяин — редкий гость. Уюта нет и в помине.В большой пустынной столовой — натертый до блеска паркет, без малейшего следа пятен или царапин, какие всегда бывают в семейных домах, четырехугольный массивный стол, па котором одиноко блестит серебряная пепельница, в буфете за стеклом по ранжиру выставлены хрустальные графины и бокалы. Все слишком строго и чинно. В каждом углу по креслу, стулья стоят, прижавшись спинками к стенам. Это придает комнате совсем нежилой вид.
Мария поднялась. В кабинете было несколько лучше, но и он был похож скорее на библиотечное помещение. Вдоль стен стояли шкафы с книгами. Шкафы были разного стиля и приобретались, видимо, в разное время; один — старинный, красного дерева, два других — стандартные, мосдревтрестовские, наконец, неподалеку от письменного стола стояла этажерка.
В спальне диван клубного типа, старая карельской березы кровать и очень простой и совсем женский туалет.Как это все оказалось под одной крышей? Марии захотелось пофантазировать и представить себе историю мебели, заполнившей квартиру.
Сначала, конечно, из КЭЧа привезли все оборудование столовой, мосдревтрестовские шкафы, письменный стол и диван и расставили все, как на складе, чинно, в армейском порядке. Серов посмотрел и равнодушно кивнул головой. Жил он на корабле, сюда заглядывал редко. Так он за все время даже не переставил стула в столовой. Хрусталь и пепельница, вероятно, были ему подарены по случаю какой-нибудь торжественной даты друзьями на корабле, и расставлял их здесь какой-нибудь матрос, которого послал Серов, дав ему ключ от квартиры. Только книги, в этом Мария почему-то была уверена, Серов расставил сам. Книги он должен был любить. Мария увидела, что получает он десятки подписных изданий, на полках стояли последние новинки, букинистические редкости.
«Но откуда же взялись красного дерева книжный шкаф и этажерка в Белых Скалах?» — Мария задумалась. Ну, конечно, было так: книги переставали вмещаться в двух первоначально полученных шкафах, и так как не хотелось обращаться с просьбами в КЭЧ, он начал складывать их на полу. Потом, наверно, встретился с каким-нибудь ответственным работником, который в свое время приехал в Белые Скалы с доброй пол-дюжиной контейнеров и снова отзывался в центр, поэтому в спешке, охотно продавал, а то и просто раздавал друзьям и знакомым громоздкие вещи. Серов приказал притащить этажерку и шкаф. Стилем мебели он явно пренебрегал, было б место для книг. Заодно, наверно, захватил и кровать, и туалет. Каждое утро приходила уборщица, подметала, смахивала пыль, а может быть, это делал ординарец или адъютант, но домашнего уюта адмирал здесь чувствовать не мог. Вряд ли в этот дом могло тянуть с корабля.
Марии стало даже жаль Серова. Она решила устроить ему маленький сюрприз. Засучив рукава, она принялась передвигать мебель в столовой. Придвинула несколько стульев к окну, нарушила строгую симметрию в расстановке кресел, вытащив их на середину комнаты, и задумалась: «Куда же „их ставить?» В эту минуту прозвонил звонок у входной двери. Мария рас-
терялась. «У хозяев должны быть ключи». Звонок настойчиво прозвенел снова. Мария неуверенно пошла к двери. «Кого и как могу я принять в адмиральской пижаме?»
— Кто там?—спросила она робко.
— Мария, ты... Открой! — послышался голос Кипа-рисова.
— Ипполит! — Мария распахнула дверь.
— Пойдем в комнаты! — Он прошел мимо нее в столовую, не сняв даже фуражки.
— Я вижу, ты чувствуешь себя здесь хозяйкой, если не больше, — сказал он с сарказмом.
Мария попыталась успокоить его.
— Не надо так, Ипполит, я тебе все объясню. — Она еще не знала, почему он пришел, но уже догадывалась, что шел он к ней, уже понимала, что привел его в адмиральскую квартиру путь тревог за нее и поисков ее. И ей было радостно от этого и радостно даже от того, что в его тоне звучали ревнивые нотки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70