Он с сожалением вздохнул и медленно зашагал в гавань. Если бы Анна знала, что Андрей стоит у порога, если бы могла прочитать на расстоянии его мысли?! Она не спала. Лежала в темноте с широко открытыми глазами и слушала, как тикает будильник.
Накануне Анна возвратилась с заседания завкома поздним вечером. Шла домой с твердым намерением не раздражаться и не нервничать. В конце концов ничего страшного не произошло. С Андреем надо помириться. Они ведь любят друг друга, а все остальное — пустяки. Сережа — мальчик добрый и способный. Озорство — невелика беда. Если спокойно и" хорошо подумать, умело распределить время, найдется возможность и сыном заняться, и друг другу помочь. «А за то, что обвинила Андрея в равнодушии к Сереже, надо честно просить прощения».
Анна вошла в дом подобранная и спокойная, как человек, хорошо соразмеривший свои силы с трудностями, которые ему предстоит преодолеть, и уверившийся в себе. Однако с первой же минуты все полетело кувырком. Бабушка Анфуся в теплом шушуне, валенках, укутанная шерстяным платком, стояла посреди столовой, вид у нее был самый растерянный. Ниночка заливалась в детской горючими слезами.
— Ой, Анна Ивановна, не знаю, что и делать, где наш голубок пропал! — запричитала Анфуся.
— Что случилось? Говорите толком!..—Анна схватила бабушку Анфусю за плечи и встряхнула ее. — Ну же, ну...
— Сереженька...
— Что с Сережей?
— Ушел гулять — еще и девяти не было... А я пойти искать его не могу, на кого Ниночку оставлю?
Анна взглянула на часы — начало двенадцатого, так поздно Сережа еще никогда не гулял. Она бросилась к двери, до слуха ее донесся надрывный крик Ниночки. «Голодна дочка. Опоздала с кормлением, какая же я мать?»
Анна побежала во двор. Но там уже никого не было. Выбежала на улицу, свернула за угол, в конце квартала жил литограф Булкин, его сын Петя и Сережа были закадычными дружками. В квартире литографа уже все спали. Хозяин долго не открывал, потом появился перед Анной в нижней рубахе и брюках с болтающимися под-
тяжками. Увидев Анну, он смущенно полуприкрыл дверь.
— Простите... я спал...
— Сережи у вас нет?—перебила Анна. — Нет, да и не было... Вы бы зашли...
— А Петя дома?
— Третий сон видит.
Анна решительно вошла в прихожую вслед за шлепающим босыми ногами хозяином.
— Разбудите его, пожалуйста.
Булкины жили в одной комнате. Проснулась хозяйка и недоуменно спросонья таращилась на Анну. Отец долго тормошил Петю, пока он не сел на постели.
— Где Сережа?
— Сережка... — сын помотал головой, не открывая глаз.
— Где Сережа? — спросила Анна как можно спокойнее и ласковее.
— Сережка на последний сеанс пошел, у пего мама все равно сегодня поздно задержится. — Так и не раскрыв глаз, Петька бухнулся на подушку и тут же заснул.
Анна, ни с кем не прощаясь, выбежала из квартиры. Задыхаясь, она добежала до кинотеатра, как раз когда оттуда выходила публика. Это были все взрослые люди. Вдруг она увидела две крошечные фигурки, шарахнувшиеся от нее в сторону.
— Сережа!
Но мальчишки уже исчезли во тьме улицы. «Он это был или не он?»
В кинотеатре заперли выходную дверь на засов. Анна помчалась домой. Сердце у нее билось глухо и гулко. Бабушка Анфуся встретила ее в коридоре.
— Дома наш баловник... успокойтесь, Анна Ивановна, — а Ниночке я кашки дала... она и уснула.
Анна рывком сбросила с себя пальто. Оно упало па пол. Анфуся, кряхтя, нагнулась за ним....Сережа с головой залез под одеяло и притворился спящим.
Анна сорвала с него одеяло. Сережа смотрел на мать виноватыми, испуганными и все же лукавыми глазами.
— Ты как смел?.. И где деньги взял? И как тебя пустили?
— Мамочка, родная, миленькая, — быстро заговорил Сережа, — я не знал, что так поздно кончится, картина очень интересная, про войну... Мы вчера помогали рекламу клеить... директор обещал пустить, а раньше мест не было.
Анна слушала, бессильно опустив руки.
— Я больше не буду... никогда, никогда не буду, — повторял Сережа привычную формулу.
У Анны закружилась голова, ее охватила такая слабость — вот-вот свалится прямо на пол. Она вышла из детской, с трудом добралась до своей кровати, упала на нее ничком.
Она не видела уже, как испуганный Сережа пробрался к ней босиком на цыпочках, как бабушка Анфуся, схватив его за руку, увела в детскую...
Прошло более часа, пока Анна пришла в себя и разделась. Заснуть она не могла. «Какая же я мать?» Горько было на душе. Ниночку кормит через пятое на десятое. Сцеживает молоко. Злоупотребляет прикормом. Бабушку Анфусю заставляет возить Ниночку на работу и в кабинете, где только что курили мастера, сует ребенку грудь. С Сережей с каждым днем все хуже. «Может быть, я должна бросить службу?», — пришла к ней мысль, но Липа тотчас отвергла ее. Это казалось чудовищным и невозможным: там, на заводе, осуществлялись ее замыслы, рождались расчеты и чертежи, в которых она видела будущие могучие и стремительные корабли, там были люди, каждый день ждавшие ее слова, там ее мечты становились реальностью. Как же без этого жить... Нет... Нет!,. Просто надо не подчиняться целиком увлечению работой, надо установить такой график своего дня, чтобы ничто не страдало, ни семья, ни дело. И тут Андрей обязан помочь. Андрей?.. Она сжала губы. «На него ли надеяться?.. Не он ли устроил сцену из-за неподшитого воротничка? Не он ли не является домой неделями. Любит ли он меня?» Анна стерла рукавом ночной рубашки слезы со щек.
После совещания Кипарисов терпеливо дожидался, пока все уйдут из салона командующего. Он понимал, что вызвал своим выступлением недовольство началь-
ника штаба, его испугали слова Меркулова: «Такой политически незрелый человек, как Кипарисов...» Тревога охватила его. Хотелось убедиться, что все это, однако, не повлияет на подписание приказа о новом назначении. Панкратов взглянул на Кипарисова недовольно.
— Что вам?
— По вашему приказанию я был в отделении кадров, — начал Кипарисов, голос его дрогнул, — На «Гордом» вакансия...
— Вопрос еще не решен, — ответил Панкратов сухо.
Начальник штаба не считал, что выступление в поддержку Светова является достаточным основанием для того, чтобы отменить предполагавшееся назначение, но расположения к Кипарисову теперь, естественно, не чувствовал.
...Кипарисов был в отчаянии. Накануне свершения заветных планов и мечтаний все снова ставится под сомнение. «Кой черт дернул меня выступить, — думал он, шагая по пирсу. — ...Удар за ударом... Мария... Это все из-за тебя, Мария». Мысль эта, непроизвольно возникшая, показалась Кипарисову столь странной и нелепой, что он даже остановился. «Ну, причем тут Мария? Скорей, Порядов... собственное убеждение...»
И все-таки незримая связь между все сильнее разгоравшейся любовью к Марии и выступлением на совещании существовала. Мария ускользнула от него раньше, в последнюю минуту, как теперь ускользал корабль. Она почти выгнала его. Ее поведение казалось Кипарисову непостижимым. Сначала Мария, не раздумывая, бросилась к нему в объятия — значит, любила. Затем утром (Кипарисов это почувствовал), когда он развивал перед ней планы будущей семейной жизни, вдруг обиделась на него. Не понимая причин этой обиды, он просто не обращал на нее внимания. Потом, когда он выказал ревность, такую естественную для любящего человека, Мария оскорбилась настолько, что пошла на разрыв. За что же он был наказан — за откровенность, за искренность?
Горько было тогда на душе у Кипарисова. Запершись в своей каюте на «Державном», он стал думать о своих неудачах, о Марии и припоминать прошлое. И вдруг перед ним возникло другое лицо — лицо Анны. Тогда она еще не была Высотиной, и он, затянутый в
мундир, сделал ей предложение в сквере, а она рассмеялась ему в лицо. Это тоже было непонятно... Теперь память услужливо подбрасывала ему, как щепки в огонь, самые неприятные воспоминания: ночной разговор с Вы-сотиным в каюте, слова Серова «У вас мусор на душе»... «Значит, всякий раз, когда я высказываю то, что думаю, от меня отворачиваются, и я терплю неудачу. Но почему же так?» Кипарисов считал себя всегда человеком чести. Он допускал, что мог в чем-то ошибаться, отстаивая свои взгляды, мог отвергать какие-то чувства во имя служебных успехов и понимал, что это может осуждаться, но чтобы его самое заветное, сам его внутренний мир отталкивал других?.. Первым желанием было отвергнуть такую мысль, как нелепую и дикую. Кипарисов стал спешно припоминать тех, кто относился к нему неизменно хорошо: Николаев, Панкратов... «Неужели только они, знающие меня лишь с официальной, служебной стороны?.. — Может быть, Маратов, ведь он дал мне положительную характеристику?!» И тут перед Кипарисовым предстала позорная сцена: он стоит и подслушивает разговор Маратова с Николаевым, потом думает над тем, что сказать Маратову, чтобы показаться ему в выигрышном освещении. «Фальшь! Неужто же я должен фальшивить, чтобы люди выше ценили меня?.. — Мысль его снова перескочила к Марии. — А ей разве вовсе чужды и честолюбие, и ревность?..» Он побоялся ответить на этот вопрос. Это было слишком тяжело. Эгоистическое чувство не позволяло Кипарисову безжалостно осудить себя. На его счастье, в каюту постучались. Потом захлестнули срочные дела.
«Мария просто вспылила, зайду к ней, объяснюсь — и все уладится», — успокаивал он себя.Разговор с Порядовым не произвел на Кипарисова особенно глубокого впечатления (интересная частность в ходе учений — не более). На совещании выступление Светова, которого он считал правым, взволновало и убедило его. Однако Кипарисов сумел оценить ситуацию и понять, что выступать против Панкратова опасно.
В другое время он, конечно, промолчал бы, отвел бы взгляд от Порядова, оправдал себя тем, что не разобрался и не продумал все достаточно основательно, да и не обязан быть выскочкой. Но тут внутренний голос шепнул ему: «А ведь ты снова финтишь, лжешь, а еще
считаешь себя человеком чести». Все в нем возмутилось. Он уже не мог бы сохранить уважение к себе, уже не мог бы открыто посмотреть в глаза Марии, если бы не сказал:
— Я поддерживаю командира «Дерзновенного».
Трудно было произнести эти слова, но зато как радостно было, когда Высотин и Светов пожали ему руки. Кипарисов был горд собой, как никогда, и это было захватывающее чувство, когда ни от кого и ничего не надо скрывать.
...Кипарисов отер рукавом шинели залепленный снегом подбородок и криво усмехнулся: «Вот уж вел себя благородно, а снова искренность привела к краху... поди разберись...»
У трапа «Державного» Кипарисова встретил Николаев.
— Что ж вы, батенька, Ипполит Аркадьевич, ни с того ни с сего, не спросившись броду, сунулись?.. — спросил он и развел руками.
— Значит, считаете, не дадут мне корабля? — ответил вопросом на вопрос Кипарисов.
Николаев пожал плечами.
— Напишите рапорт... нет, лучше личное письмо Илье Потаповичу... Объясните, как дурь в голову ударила, ну и обойдется.
Кипарисов хотел уже согласиться, но тут же подумал, что скажут Высотин, Светов, другие офицеры. А Мария? Конечно, до нее это дойти не могло. И все же...
— Наверно, не смогу, товарищ .командир, — сказал он и прошел мимо глядевшего на него свысока Николаева.
Говорят, благими намерениями ад вымощен. Только вчерашней бессонной ночью Анна решила подчинить свои дела строгому графику, чтобы больше уделять времени семье и воспитанию Сережи, как с самого утра график нарушился.
Анна чуть не опоздала на работу: раскапризничалась Ниночка, подгорела манная каша,, и ее пришлось заново варить, а тут, как на зло, испортилась электроплитка.
Не ладилось то одно, то другое, Сережа долго не вставал с постели и одевался так медленно, сонно и так неохотно разыскивал по углам детской разбросанные башмаки и чулки, что Анне, ярой противнице каких бы то ни было телесных наказаний, захотелось на сей раз отодрать сына за ухо. Она так и не дождалась, когда Сережа сядет, готовить уроки.
На верфи Анну ждали срочные дела. Случилось досадное происшествие — на ночной смене отдел технического контроля забраковал несколько важных деталей. Эти детали были изготовлены на токарном станке с помощью приспособления, придуманного техником и одобренного ею, главным инженером Линой Высотиной. Половину утра провела она в цехе, ломая голову над тем, как исправить дело. Меж тем, в конструкторском бюро ее ждали с нетерпением — нужно было срочно утвердить чертежи. Потом ее пригласил к себе директор и сообщил, что от завода-поставщика получена документация на усовершенствованные турбины, которые впредь будут устанавливаться на строящихся кораблях. Это была приятная новость. И Анна, рассматривая вместе с директором технические проспекты, мысленно уже видела сошедшие со стапелей верфи корабли, оборудованные новейшей техникой. Новые турбины, судя по описанию, будут более экономичными, мощными, выносливыми и надежными в эксплуатации. Но тут же Анна с грустью подумала о тех, так называемых «старых» кораблях, которым скоро, видно, будет не под силу удержаться в боевом строю. Их было немало, этих «старых» кораблей. Анна строила и ремонтировала их. Она знала их, как знают в лицо добрых знакомых. Она думала о них, как о живых любимых существах, которых время безнадежно и жестоко до срока состарило. «Значит, их всех через год — два куда-то на левый фланг!»— мелькнула у нее мысль. Она высказала ее директору, и тот, не понимая душевного состояния Анны, сказал нечто обязательное и официальное, вроде: «Все это естественный и неизбежный процесс, все так понятно, и против этого ничего не поделаешь». Анна тяжело вздохнула. На ознакомление с новыми техническими проектами ушла часть обеденного перерыва. А в приемной давно уже нервничал представитель местного промторга, который добивался, чтобы верфь приняла заказ на изготов-
ление предметов ширпотреба из производственных отходов. Это был тоже немаловажный вопрос, и его нужно было немедленно решить, не откладывая в долгий ящик.
Анна взглянула на часы и, махнув рукой, позвонила на квартиру, чтобы бабушка Анфуся принесла кормить Ниночку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70