«Требуха с засахаренным картофелем», «Разоренный», «Освободи мое сердце», «Не нужен мне врач», «Джорджия» — все те великие песни.
И, конечно же, под занавес — «Что мне сказать».
«Ладно, ладно, спокойно, — велел он себе. — Но... я все еще стою на коленях». — И народ начинал обращать на него внимание. Чья-то рука опустилась ему на плечо, взяла под мышки и поставила его на ноги. Чтобы проделать такое, надо быть человеком немалых габаритов.
И это был человек рослый! Чернокожий, в безукоризненном мундире USMP, с нарукавной повязкой поверх плаща, близ правого плеча, и с пришпиленным к этой повязке отполированным бронзовым шевроном с двумя полосами.
* * *
А перед ним находился Джек Тарнболл в потрепанной армейской полевой форме со все еще заметными темными пятнами на плечах, где прежде красовались погоны и знаки различия. Джек Тарнболл, агент... с полуторадневной щетиной, со сложенным автоматом на плече, с зажатой в руке клешней в хитиновой броне и затуманенным, но все же диким взором на исхудалом лице, выражавшим откровенное недоверие собственным глазам.
— Ты в порядке, приятель? — крякнул капрал.
— Нет, — сразу же ответил Тарнболл. И тут же, едва переводя дыхание:
— Да. Я... со мной все в порядке. Поскользнулся, вот и все. Мокрый тротуар. — Он пожал плечами, усмехнулся, попытался вернуть взбаламученные чувства в какое-то подобие упорядоченности.
Капрал кивнул, сузив глаза:
— Таким он и становится, когда идет дождь, — заметил он. — Так что же здесь происходит? — И взглянув на оружие на плече у Тарнболла, еще больше нахмурился. — Вы ведь военный, верно? Может быть, лягушатник?
Это дало Тарнболлу возможность отбрехаться.
— Брит, — тут же поправил он. И, гадая, какое же полагается наказание за незаконное присвоение себе офицерского звания в разделенном городе, который официально все еще считался оккупированным:
— Я — полковник Джек Тарнболл из разведкорпуса. — Потому что, он, конечно же, не имел такого чина ни сейчас, ни вообще когда-либо.
Капрал чуть выпрямился и отпустил руку спецагента:
— Да, сэр! — рявкнул он, и снова посмотрел на Тарнболла. — Э, это как-то связано с той военной игрой, которую проводят на стадионе? — Он имел в виду Олимпийский стадион 1938 года, штаб-квартиру английского сектора Берлина. Еще одна возможность отбрехаться.
— Вы хорошо осведомлены, капрал, — одобрительно произнес спецагент. — Я и не подозревал, что американцам известно об этом... Но да, я лидер команды «беглецов в розыске». — Что в некотором смысле могло быть близко к истине.
Капрал покачал головой.
— Ну, слыхал я, что вы, бриты, играете жестоко, но... — Он снова покачал головой, окинув взглядом Тарнболла. — В любом случае, могу ли я что-нибудь для вас сделать, сэр? Могу я вам чем-нибудь помочь?
— Нет, — покачал головой Тарнболл и снова передумал:
— Ну, есть одна малость.
— Да, сэр?
— У вас есть с собой полицейский блокнот?
— Да, сэр, — и извлек его.
— Мне нужно доказательство, что я был здесь, — пояснил ему Тарнболл. — Своего рода график движения, контрольный пункт, понимаете?
— Разумеется. Так что же я могу сделать?
— Запишите: "Видел полковника Джека Тарнболла около банхоффа «Шарлоттенберг», Берлин", — продиктовал спецагент. — И проставьте дату и время, а потом распишитесь. — И когда капрал закончил:
— А теперь вырвите эту страничку и отдайте ее мне.
* * *
— Э-э? — нахмурился рослый ВП. — Но, полковник, это же будет повреждением официального документа, сэр.
Тарнболл кивнул.
— Это ничего — я распишусь на следующей страничке, как изъявший. Сколько у вас вообще-то подписей полковников, капрал?
— Ни одной! — усмехнулся тот. — Вплоть до этой минуты.
Тарнболл взял вырванный из блокнота листок, посмотрел на время и дату: 18:00 часов, 24 апреля 1970 года. И это решало вопрос. Но теперь он покачнулся, когда до него, наконец, дошло все, что вытекало из данной ситуации. И громадный капрал участливо спросил:
— Вы уверены, что с вами все в порядке, сэр полковник?
«Нет, черт возьми!» — хотел сказать Тарнболл, но сказал вместо этого:
— Да, я в порядке. Просто устал и проголодался. — Он похлопал себя по карманам. — Беглецам ведь не выдают каких-то денег, понимаете?
Капрал откинул в сторону полу плаща, вынул пачку денег и усомнился:
— А разве это не будет считаться нечестным?
— Вовсе нет, — заверил его Тарнболл. — Это называется инициативой. А уж чего-чего, а ее-то у меня в избытке. — «Чертовски верно!»
— Двадцати хватит?
Двадцать дойчмарок? В Берлине 1970 года? Несколько кружек пива, чертовски хорошая закуска, место в «клоповнике» и завтрак на следующее утро — ну, если будет какое-то следующее утро. Но он для виду принялся отнекиваться:
— Нет, я не могу этого сделать, — отказался было Тарнболл, и спросил себя: «Что? Почему бы, и нет, черт возьми? Он же не настоящий! Он лишь то, как мне запомнилась обстановка, вот и все».
— Разумеется, можете, сэр полковник. Я хочу сказать, для меня это будет честью. Моя фамилия у вас на листке есть. Когда игра закончится, вы можете прислать мне двадцатку.
— Вы чертовски хороший парень, капрал, — пожал ему руку спецагент.
— И может быть, я смогу вас куда-то подбросить? — Рослый негр кивнул на улицу, на стоящий там, у тротуара, «воронок» ВПСШ. И Тарнболл сразу же понял, куда ему хочется отправиться больше всего на свете и прямо сейчас. О, ему действительно хотелось бы отправиться туда, где бы там ни находилась Миранда. Но, поскольку он даже не знал, где это, то должно сойти и то, другое местечко. Пиво, закуска, «клоповник» и завтрак, все в одном флаконе. Если дело протянется столь долго. Если не случится ничего, мешающего ему протянуть столь долго.
— Э, «Альт Дойчехаузе»? — вопросительно посмотрел он на капрала.
И негр снова нахмурился:
— То заведение? Туда не положено ходить военным, сэр полковник.
— Верно, — согласился Тарнболл. — Именно потому-то никто и не будет ожидать обнаружить меня там. И это мой следующий контрольный пункт. Он здесь как раз по пути, понимаете? Но, видите ли, я не могу позволить себе, чтобы меня увидели входящим туда. Эй, гляньте-ка на меня! Ведь сразу же видно, что я из «беглецов»?
Капрал помог ему забраться в машину, своего рода «черный воронок», и сам занял сиденье водителя. Позади них, в клетке, составлявшей основную массу этого автофургона, двое сильно избитых чернокожих солдат в форме, американцы, глянули на Тарнболла через забранное стальной решеткой окошечко.
— Дерьмо, — выругался под нос один из них. — Нас там, куда не положено ходить, забирают, — а его туда доставляют!
— Привилегия звания, солдат, — уведомил его Тарнболл и задвинул дверку окошечка у него перед носом.
А затем, обращаясь к капралу:
— Именно потому-то вы и здесь, в английском секторе? Забрать этих двоих? Где они гуляли?
— Там, где им бывать не полагалось, — усмехнулся во весь рот капрал. — Они были в «Альт Дойчехаузе», сэр полковник!
Тарнболл кивнул и поинтересовался:
— И это вы их так отделали?
— Минимум силы, сэр, — пожал плечами капрал. Они в самоволке, набрались пива и сопротивлялись при аресте.
— Хорошая работа, — снова кивнул Тарнболл. И сильно порадовался, что полевое обмундирование на нем английское. — Но скажите-ка мне кое-что: почему вы не проверили мое удостоверение? Ведь при всем, что вам известно, вы, возможно, помогаете преступнику.
— У-у, — покачал громадной головой американец. — Когда вы сказали, что служите в Разведке, я сразу понял, что так оно и есть. Вон тот автомат? Английский?
Понимаете, я немного разбираюсь в автоматах: «Имеешь автомат, будешь путешествовать», улавливаете? — но такого я никогда раньше не видывал. Специальное оружие для элитного корпуса, верно? И в любом случае, будь вы преступником, то как, черт возьми, вы по-вашему сумеете остаться на воле в Берлине, а? И как выберетесь отсюда? Никак, сэр полковник. Берлин — это, черт возьми, самая большая тюрьма в мире!
— Вы — украшаете собой ВП, капрал, — похвалил его Тарнболл. — Да и все равно никакого удостоверения у меня нет. Противник хватает «беглеца», обнаруживает его удостоверение, и он конченный человек. Особенно полковник разведкорпуса.
И капрал понимающе кивнул.
— Мне вполне ясно, как такое получится, сэр. Да, сэр!
И через несколько минут он высадил Тарнболла у «Альт Дойчехаузе»...
* * *
«Альт Дойчехаузе» был одним из тех заведений. В юности оно завораживало Тарнболла. Ведем речь о «Kultur»? В мире, который он временно (как он надеялся) оставил, если бы кафе «Жесткая Попса» назвали «Жесткая Попка» и соответственно декорировали, то какой-нибудь «Альт Дойчехаузе» нашелся бы в любом крупном городе или столице западного мира. И Тарнболл знал, что действительно несколько таких притонов имелось здесь, в Берлине, и в Сохо, и на Стрейт-стрит или «Кишке» в Ла-Валетте, и в Гамбурге, и в Париже, и так далее, и тому подобное. Знал потому, что часто посещал большинство из них. Э-э, по долгу службы, конечно же.
Конечно, в те времена — времена «Последнего танго» и «Глубокой глотки», отечественные фильмы и журналы с голяками, где женские тела показывались изнутри столь же часто, как и извне — это выглядело устаревшим.
Ха! В те времена! Но тут же 1970 год, и это — Берлин. Или, во всяком случае, нечто, чертовски на него похожее. Чертовски верно, он очень похож, так как был извлечен прямиком из его головы. Если он все-таки не напрочь выжил из ума! Оккупированный, разделенный, Берлин-аквариум, город, где невозможно уединиться, где так называемая «Kultur» и декаданс шли рука об руку. Или (в заведениях, вроде «Альт Дойчехаузе») с х... хреном под руку.
Выглядел Тарнболл непрезентабельно. Но это-то завсегдатаев «Альт Дойчехаузе» особо не взволнует. Сложенный приклад его пистолет-пулемета не очень-то выпирал из-под свободносшитой его камуфляжной куртки. Да и что, если бы и выпирал? Поскольку Тарнболл смахивал с виду на бродягу, то там, вероятно, бутылка.
А с другой стороны его уравновешивала клешня скорпиона, которую он тоже засунул в один из своих огромных внутренних карманов. В любом случае, никакого швейцара при входе в «Альт Дойчехаузе» не наблюдалось.
Внутри заведения все оказалось точь-в-точь таким, каким он помнил (что естественно), но Тарнболл все же. на миг остановился — миг, скорее нестареющего, всегда свежего удивления, чем настоящей ностальгии — глянуть на стены. Потому что выше доходящих до пояса деревянных панелей эти стены служили киноэкранами.
Выкрашенные в не совсем белый цвет, они мерцали, живя дергающейся жизнью, демонстрируя порнографические фильмы, проецируемые с противоположных сторон помещения. Но жужжание кинопроекторов терялось в гомоне посетителей, и лучи пробивались сквозь клубы сигаретного дыма. Иной раз кто-нибудь загораживал экран, пересекая, неуверенно пошатываясь, пивной зал, и титьки или иные части тел проплывали по его ничего не подозревающей спине или морде либо по обеим, если он стоял там, где лучи пересекались.
Тарнболл поднырнул под лучами, прошел к стойке и заказал «шультхайс» потной женщине, которая запросто могла быть переодетым в женское платье бывшим командиром танка... или, может, самим танком.
— Унд айн циммер? — спросил он, когда она доставала пенящуюся поллитровую кружку. — Ну, знаете, комната? Вас костет?
Она чуть склонила голову на бок и усмехнулась:
— Мит одер оне?
С или без. И она имела в виду отнюдь не ванную.
Спецагент пожал плечами, посмотрел на свое пиво:
— Нах фюнф одер сехс, — хмыкнул он, — эс махт нихт. — После пяти-шести кружек пива это не будет иметь ни малейшего значения.
— Ден тринкен зи драй! — рассмеялась она.
И Тарнболл тоже рассмеялся. Тогда ему следует выпить только три, посоветовала она ему. Да, неужели?
Но при виде пива у него уже слюнки потекли. Бочковое «шультхайс» — Боже правый!
Он протянул ей деньги, но она отказалась, мол, нет, первая бесплатно. И так как он казался таким милым парнем, то она даже принесет ему вторую кружку к его столику. Бесплатно, если он остается и покупает. Э-э, он ведь остается, не так ли? И будет платить?
В голове у спецагента тревожно зазвенела сигнализация, но он все равно кивнул. Да, он останется. Он вдруг начал понимать, почему вообще заявился сюда: его привел инстинкт. И ему требовалось лишь немного времени, чтобы все обдумать, подробно проанализировать.
— Ин ди экке, — указал он на столик в нише стены-перегородки с занавесом из унизанных бусами нитей, где парочка могла найти хотя бы небольшое уединение.
Но в подобном заведении парочка кого?
К его столику вели две покрытые ковром ступеньки, и он стоял за парой замызганных комнатных растений в ненадежно уравновешенных терракотовых кадках; с этого наблюдательного пункта ему открывался приличный обзор почти всего зала по его сторону изгибающейся дугой перегородки. Заняв свое место, сидя спиной к наружной стене, он обвел взглядом помещение. Правда разглядеть чего-либо не очень-то удавалось. В «Альт Дойчехаузе» всегда царил своего рода вечный мрак, даже среди бела дня.
Народу еще не набилось битком, и не набьется еще часов до десяти, а то и десяти тридцати. А потом он повалит сюда толпой, главным образом, неудачники. Что же касалось геев, то они направятся в «Сумеречный Драй унд Драйциг» неподалеку от Банхоффа, железнодорожного вокзала Шарлоттенбурга, откуда он только что и приехал. А «туристы», те, кто пришел сюда только ради пива, они скоро сцепят руки и будут раскачиваться направо-налево под мелодии одетого в ледерхозен, хлопающего по коленям ум-па-па, ум-па-па оркестра в «Хофбраухаузе» на Курфюрстендам.
* * *
Боже, как он любил этот город молодым солдатом! А теперь ему бы хотелось убраться отсюда куда подальше.
И в то же время у Джека Тарнболла зуд пробегал по каждому корню каждого волоса на голове, когда он смотрел на белую шапку пены на своем пиве. Когда спецагент поднял кружку, у него дрожала рука. А когда он прикоснулся к ней губами, то затрепетал уже всем телом. Дармовое пиво, здесь в Берлине. Да при том еще «шультхайс». И никакого Спенсера Джилла, способного остановить его, никакой Анжелы Денхольм, способной разозлиться на него, и никакой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65