— Это не твой мир, Кину Сун, — втолковал ему Тарнболл. — Если мне придется пустить его в ход, то я пущу, лишь бы оградить тебя от опасности. — Он занял позицию во главе группы, расставил ноги и направил автомат вперед и вниз. И крикнул:
— Эй, вы! Стойте прямо там, где вы есть!
— Пес-иностранец! — выругался бежавший впереди и взмахнул ножом за миг до того, как спецагент расколол пулей булыжник прямо у него между ног. Китаец резко затормозил. А когда резкое, резонирующее «крак!» выстрела стихло, Джек добавил:
— Стоять! Следующая угодит в то большое пустое пространство у тебя в голове, — Тарнболл двинулся прямо к братьям Лотос. Кину Сун шагнул было за ним, собираясь вмешаться, но Джилл схватил его за руку.
— Джек прав, — сказал он. — Если с тобой что-то случится, то мы, может, и не выберемся отсюда. Я хочу сказать, никто из нас тогда не вернется. В том числе и ты.
— Вы правы, — охнул Сун. — Это не мой мир. Он просто не может им быть. Братья Лотос недолюбливают меня, но они бы не стали убивать! И все, что вы услышали обо мне — сплошная ложь.
— Низкородный пес! — Настоящий смутьян из пары братьев скрестил руки на груди и бросил злой взгляд на Кину Суна. — Подлый корейский ублюдок! — Он явно страдал избыточным весом, поэтому, несмотря на вроде бы высокий для человека его расы рост, выглядел приземистым и коренастым. У него были тонкие усы, поросячьи глазки и блестящие от жира черные косички.
— Почтенный шурин, — поклонился в пояс Сун. — Я лишь хочу...
— Хочешь? — оборвал его рослый. — Ты, чего-то хочешь? Ты смеешь обращаться ко мне, как к своему брату, грязное дерьмо собачье! И...
Но это "и" послужило сигналом к окончанию, так как именно на этом союзе Тарнболл и врезал коренастому в живот складным прикладом своего автомата, а затем вскинул его вверх и двинул по дряблому подбородку Суновского шурина, заставив его растянуться. Секунду назад этот громила стоял на ногах, а в следующую уже лежал на спине, а нож лязгнул о булыжник.
Младший тощий брат вытаращил глаза и отступил на шаг, но Тарнболл ткнул ему в живот дуло автомата.
— Ты! — проворчал спецагент. — Ты тоже хочешь оскорбить нас?
— Я... я... нет, вовсе не хочу, — тощий чуть не падал в обморок. И Кину Сун осмелел.
— Если у меня больше нет лица, — решил он, — то чего бы я ни сказал и ни сделал в этой деревне, не имеет никакого значения! А теперь слушай! — И он схватил тощего брата за горло одной здоровой рукой, но рукой налившейся страшной силой ярости:
— Все, что болтали обо мне эти... эти старые вороны — полнейшее вранье, — заявил он. — И то, что сказал мой так называемый «почтенный» шурин... это тоже вранье. Ну, а теперь я хочу повидать Лотос. Моя жена здорова? Лучше бы ей быть здоровой. Где она?
Тощий ответил злым взглядом, и Кину Сун встряхнул его, как терьер крысу.
— Вон там, в доме дяди, — показал тощий. — У Лотос скоро начнутся роды, наверное, даже уже начались.
— Я знаю, где дом твоего дяди, придурок! — Сун оттолкнул его так, что тот споткнулся и упал на колени.
Нагнувшись, он подобрал с булыжников нож толстого, а Сун в ногу с Тарнболлом направился к указанному дому.
— Моя Лотос, — голос у него дрожал, бравада оказалась напускной, — рожает мне ребенка!
Вот тут-то и полетели камни. Кидали их деревенские женщины, крича хором:
— У тебя нет лица, Кину Сун. Ты безликий корейский пес! — И тогда Анжела впервые извлекла девятимиллиметровый «браунинг» Тарнболла и выстрелила не слишком высоко, поверх их голов. Словно по волшебству, улица сразу опустела. А группа Джилла проследовала к дому дяди Лотос у подножья холма.
* * *
Не останавливаясь, Кину Сун постучал по деревянной филенке довольно тонкой двери. В занавешенном нитями из бус окне появилось ненадолго чье-то лицо, но, не считая скрытного движения в доме, этим все и ограничилось. Тарнболл не терпел помех и определенно не собирался допускать, чтобы его игнорировали. Приложив к двери массивное плечо, он вышиб ее внутрь, чуть не сорвав с петель. Первым войдя в дом, Кину Сун едва не столкнулся с толстой женщиной, несшей тазик с курящейся паром водой и переброшенными через руку чистыми полотенцами. Это сказало им все.
— Где Лотос, почтенная тетушка? — прорычал Сун, и на сей раз с ним не посмели спорить. Наверное, повитуха заметила его покалеченную руку, отсутствующую на ней кисть, и уловила, как он произнес слово «почтенная». Как бы там ни было, повитуха поняла, что он не в настроении терпеть возражения.
— Там! — взвизгнула она. — Бедное дитя, бедная, милая Лотос, там — зверь! — Она показала на дверь, занавешенную колышущимися нитями из бус. Девичий голос спросил изнутри:
— Кину Сун?
Да, голос этот был милым, но... дрожал от страха?
Ну, естественно. Лотос и должна бояться. Ведь она же была всего лишь молоденькой девушкой, готовящейся рожать. По крайней мере, Джилл надеялся, что все обстоит именно так. Поскольку Кину Сун потерял лицо, то кто мог сказать, какие неприятности могли случиться?
— Лотос! — воскликнул Сун, бросаясь вперед, и занавеска из нитей с бусами раздвинулась, открыв взорам коренастого мужчину со сверкающим скальпелем в поднятой руке. Увидев Суна, он взмахнул острым лезвием, норовя садануть по лицу.
Но запястье его натолкнулось на дуло автомата Тарнболла, мужчина выронил скальпель и вскрикнул от боли. Спецагент взял оружие за ствол, собираясь огреть его прикладом, но Сун закричал:
— Нет, Джек! Мой дядя... также деревенский врач!
Тарнболл едва-едва успел остановить свой удар, и Джилл затолкал «врача» обратно в ту комнату.
Там лежала Лотос с гротескно вздувшимся животом, широко распяленными и согнутыми в коленях ногами, смахивающими на конечности какого-то чудовищного белого паука. По лицу у нее ручьями струился пот, а тело дрожало, словно под плетью. Но при виде Кину Суна... в уставившихся на него глазах не появилось ни проблеска радости. Ни радости, ни ненависти при появлении человека, из-за которого она переносила сейчас припадки острой боли. В них вспыхнул страх! И Кину Сун увидел его.
— Лотос! Как ты на меня смотришь, нет! — прорыдал он и упал на колени у родильного стола. — Они тебе наврали. Все наврали. Чего бы там тебе ни наговорили обо мне, это все не правда! Ты ведь наверняка это знаешь? — Он попытался взять ее за руку, кисти женщины сжимали резиновые ручки стола.
Она отшатнулась, вскрикнула от внезапной боли, закрыла глаза и лежала, тяжело, со свистом, дыша.
— Бессердечный пес! — выругался ее дядя, отталкивая Кину Суна в сторону. — Что ты думаешь, мы не знаем, как все было? Думаешь, она слишком испугалась, чтобы рассказать нам? Ну, она нам рассказала-таки, и мы таки знаем. Когда она отвергла твои ухаживания, ты похитил ее, взял силой и оставил, сочтя мертвой. Ах, ты, безликий!
Лотос пронзительно вскрикнула. Глаза ее на белом, как череп, лице казались черными пятнами. И ее дядя снова повернулся к столу.
— Этот ребенок, — пробормотал он почти про себя тоном сродни отчаянию. — Он слишком большой, и Лотос не может вытолкнуть его. Придется резать.
— Этот живот у бедной девочки, — воскликнула Миранда Марш. — Он огромный, громадный!
А Анжела распорядилась:
— Вы, мужчины, все, кроме Кину Суна — вон отсюда. Идите охраняйте дом.
Джилл согласился с ней. Выпроваживая мужчин обратно за занавешенную дверь, он приказал:
— Займите как можно лучшие позиции. Хотя это и альтернативный, синтезированный Китай, на мой взгляд, он выглядит весьма аутентичным. А отсюда следует, что это скорей всего Красный Китай. И если так, то где-то тут обязательно должен быть коммунистический сторожевой пес или псы. Выберите каждый свое окно и следите во все глаза за тем, что происходит снаружи.
Они так и поступили, и вскоре заметили, что из центра деревни вышла группа людей и направилась к дому у подножья холма. Трое из них шли в оливково-тускло-коричневой форме и плоских серых фуражках с красными звездочками, и с дробовиками в руках.
— Полиция, — мрачно констатировал Тарнболл. — И притом — военная полиция. Думаю, мы вот-вот станем беглецами! — И продолжал, выбивая стекла своего окна прикладом автомата:
— С другой стороны, если это все, что имеется в их распоряжении, то наши дела не так и плохи.
Но внезапный вопль Лотос из родильной палаты, а затем крик, который все продолжался и продолжался, поднимаясь выше и выше, и полный предельного ужаса возглас Кину Суна сказали им, что дела все-таки плохи.
Во всяком случае, с точки зрения Кину Суна.
Джилл встретил Анжелу и Миранду, когда те вышли обратно через дверь, занавешенную нитями из бус. Он увидел выражения их лиц и то, как они пошатывались; то, как Миранда прижимала ладонь к разинутому, прерывисто дышащему рту. И, отдернув в сторону нити с бусами, он взглянул на сцену в родильной палате.
...Или попытался. Но тут врач, дядя Лотос, полетел головой вперед, разбрызгивая на лету нечто красное.
Вот только выражение «головой вперед» тут не годилось, потому что голова-то у него напрочь отсутствовала! Его труп вылетел в коридор, грохнулся на пол и лежал там, дергаясь.
Сперва Джилл подумал, что это, должно быть, дело рук Кину Суна, шагнул сквозь занавеску... и просто не мог поверить в то, что увидел. Лотос рожала, да, но делала это из всех отверстий!
Или, скорее, оно делало это с Лотос.
Окровавленная хитиновая клешня с зубчатыми ножницеобразными челюстями, поблескивающими там, где сквозь кровь виднелся хитин, высовывалась из нижней части ее тела, торча сквозь разрез, тянувшийся от паха Лотос до основания ее грудной клетки. И он явно был прорезан изнутри.
Несмотря на то, что тело ее дергалось на столе, Джилл понял, что сама Лотос мертва. Ее убила бы и одна боль от этакого появления на свет. Нижняя часть ее тела буквально распадалась на две половинки, не соединенные выше бедер. Она лежала, словно частично расчлененная мясником туша. И в сырой красной пещере внутренностей наблюдалось полуразумное или полумеханическое движение. Джилл смотрел, парализованный ужасом, как наружу выталкивается раскладывающееся скопление перистых щупальцев.
Даже шея, голова и лицо девушки не остались свободными от этого чудовищного насилия изнутри, а теперь уже и снаружи. Шея ее сделалась толщиной с бедро Джилла, а затем кожа стала лопаться, а лоскуты скручиваться, словно папильотки; ее страшно выпученные мертвые глаза сместились, когда лицо начало вскрываться. Верхняя губа раскололась, и челюсть под ней, Рот стал страшной зияющей дырой, нижняя челюсть сместилась и отвисла.
А затем с извержением крови и мозгов голова Лотос раскололась, устремляясь вверх и в стороны, словно на шарнирах, и открывая взору... изогнутый скорпионий хвост с жалом, подымавшийся все выше и выше, разрывая, наконец, колонну шеи на алый сумбур связок и сосудов!
Джилл отступил, точнее, упал назад, на ватных ногах, когда грудь Лотос вздыбилась, грудина ее затрещала, а затем вскрылась со слышным кр-р-рак, позволяя вылезти на обозрение второй похожей на клешню конечности с острыми, как бритва, краями.
Рассеянно сознавая судьбу врача, Джилл отпрянул еще дальше, когда клешня щелкнула в пустом воздухе один, другой, третий раз с молниеносно быстрой сменой направления.
Тело девушки было полностью выпотрошено... никак иначе это описать нельзя. И из этой изувеченной оболочки, из пространства между ее безвольных марионеточных ног, на Джилла глядела бессмысленным взглядом пара лишенных эмоций, фасеточных скорпионьих глаз, которые он так хорошо знал. Ужасная штука становилась все больше, вырастая на глазах, словно насекомое под увеличительным стеклом — настолько быстро.
Конечно, это невозможно, потому что никакое новорожденное создание не способно так быстро расти. Но Джилл уже знал, чему именно он стал свидетелем: не рождения как такового, но определенно прибытия. Лотос служила дверью; не для выхода, нет, а для входа из синтезатора в этот ужасный мир самых худших кошмаров Кину Суна. И это гротескно кровавое месиво на столе было самым наихудшим из них: страх, что с беременностью его жены выйдет что-то не так.
Стрекотание выстрелов вырвало Джилла из болезненного гипноза. Он впервые увидел Кину Суна там, где тот распластался у стены, запихнув глубоко в рот пальцы здоровой руки. Бесполезно сейчас советовать ему убираться, понял Джилл, и поэтому грубо вытащил его через занавес из нитей с бусами.
Из коридора через разбитое спецагентом стекло виднелись лежащие перед домом убитые коммунистические солдаты в забрызганной красным оливково-тускло-коричневой форме. Толпа, которую они привели с собой, стремительно рассеивалась. Джилл бросил единственный взгляд и скомандовал:
— Уходим. — Он сумел прокаркать это слово лишь со второй попытки, и для этого ему пришлось приложить все свои силы.
— Уходим куда? — проскрежетал, поворачиваясь к нему, Тарнболл.
Джилл схватил спецагента за лацканы пиджака и прорычал, оскалив зубы:
— Куда? — А затем в полный голос, когда громадная бронированная клешня содрала занавес с двери в родильную палату, стены вспучились, а пол затрясся, он заорал:
— Куда угодно Джек! Куда на хрен угодно!
Дальнейших указаний никому не понадобилось.
Через несколько мгновений все семеро выскочили из главной двери дома, и, толчками приведя в движение Суна, бросились под покров джунглей. Позади раздавались крики ярости, шум погони. И фраза «Вернись, безликий корейский ублюдок!» была лишь одной из многих угроз и проклятий, следующих за ними по пятам под полог леса. Но ни один из членов пообтрепавшейся группы Джилла ни в малейшей мере не волновался из-за человеческой погони. Да, ни в малейшей мере...
Глава двадцать пятая
«Джунгли» оказались не столь страшны, как думали Джилл и другие. Несмотря на множество субтропических видов птиц, животных и растений, это был скорее широколиственный лес, чем джунгли; так что возникало такое ощущение, словно идешь скорее по какому-то огромному, лесному непрореженному региону Англии, чем Китая. Но прошлой ночью при дожде и сотрясаемой грозой темноте им этот лес казался похожим на джунгли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65