– Лебедь, почти целиком.
– Блестяще. Телери, дочь Тангвен, что относится к созвездию Черепахи?
– Четыре звезды из панциря Черепахи – это Квадрат Пегаса, – начала Телери. – А хвостик… хвостик… – Телери заволновалась, не помня названия звезды, глаза ее наполнялись слезами.
– Будем считать, что она втянула хвостик, – успокоительно сказал Мэлдун. При всей своей стремительности он был чуток к душевному состоянию учеников.
* * *
– А что, собственно, с Бервином? – спросил Мерлин Мак Кархи как-то вечером, цепко ухватив его за рукав и затаскивая к себе в кабинет.
– С Бервином?
– Да, да. С Бервином, сыном Эйлонви. Я не мог бы назвать его жизнерадостным.
– Положа руку на Библию, и я не мог бы.
– Мальчику не дается ваша варварская поэзия.
– «Не дается» – не то слово. Я бы сказал, она отчаянно отбивается. Но я же не травлю его.
– Оуэн! – укоризненно покачал головой Мерлин. – И вы еще преподаете в школе! Причина всех его неудач – в вас.
– Спасибо, – сказал Мак Кархи.
– Ах, да нет же! Не в вас как в педагоге. Он отвечал бы по предмету гораздо лучше, если бы отвечал не вам. Вы не видите, что он теряется, стоя именно перед вами?
– Когда я стою перед ним, я всегда почему-то вижу его именно перед собой, – съязвил Мак Кархи.
– А зря, – сурово оборвал его Мерлин. – Сходите на другие предметы, хоть к Финтану. И посмотрите.
…Мак Кархи исполнил этот совет и, превратившись в ворона, незаметно просидел весь урок на наследии фоморов, прикинувшись чучелом на шкафу. Он был поражен. Превращения, которые шли по программе, давались Бервину лучше всех. В то время как другие, сбившись в кучку на одной из парт, чесали задней ногой в затылке, размышляя, как бы им отделаться от внешности хомяков, Бервин свободно сменил семь обличий – от ястреба до куницы, превратился в самого себя, потом – в обезьянку, уморительно почесался, долго мельтешил у профессора Финтана перед глазами в виде сойки и под конец, по личной просьбе профессора, провисел до конца урока на потолочной балке в обличье зверя-ленивца.
Мак Кархи сидел на шкафу в виде чучела, чувствуя непреодолимое желание нахохлиться. В конце урока, выпроводив всех учеников, Финтан стащил Бервина за хвост с балки, двумя-тремя жестами стряхнул с него облик ленивца и деликатно спросил:
– Ну, что вы здесь висите? Когда же мы начнем наконец специализироваться серьезно, а, Бервин? Я предложил бы вам присоединиться к моему семинару на девятом курсе.
– Видите ли, профессор… – смущенно, но корректно отвечал Бервин, не называя Финтана учителем и, следовательно, не выказывая намерения стать его учеником, – я хочу заниматься только поэзией.
Финтан не повел и бровью. Он не выдал ни своего огорчения, ни удивления.
– Ну что ж, Бервин, – сказал он спокойно, – ваше желание свято.
Со стороны шкафа донесся какой-то сдавленный звук. Там тихо крякнул Мак Кархи.
…Сходив таким же образом еще на несколько предметов, Мак Кархи вернулся к Мерлину с тяжелым сердцем.
– На других уроках Бервин абсолютно раскован. Огромное дарование в области метаморфоз, остроумнейшие реплики по-латыни у Орбилия, почти полное отсутствие страха перед Курои!.. У меня он роняет книги из рук, он способен сесть мимо стула, и ум его не назовешь живым даже под страхом смертной казни.
– Делайте выводы из этих обстоятельств, коллега, – сказал Мерлин.
– Мне не следовало браться за преподавание? – предположил Мак Кархи.
– Ну, началось, – вздохнул Мерлин. – Все как дети малые. Вы знаете, Оуэн, как тяжело, когда вам особенно не дается именно тот предмет, преподаватель по которому нравится больше всего?
* * *
Проискав все утро парные носки, Ллевелис, чтобы все-таки попасть на древнегреческий, решил срезать дорогу. Ему нужно было в Винную башню, но вместо того, чтобы пройти поверху, не спуская с этой башни глаз, как поступил бы, к примеру, Гвидион, он углубился в каменные переходы, которые, как ему показалось, могут привести в Южную четверть скорее. Он пробежал через каминный зал, свернул налево, и лестница вдруг круто ушла наверх, хотя, по разумению Ллевелиса, ей надо было бы идти вниз. Он прошел по ней в надежде, что там как-нибудь разберется, но, выглянув из первой же встретившейся бойницы, не смог понять, где он. Пол под ногами изгибался дугой, как если бы он стоял на горбатом мостике. Он рискнул и протиснулся в овальное окошко в каменной стене. С той стороны он с изумлением обнаружил, что вылез изо рта у Медузы Горгоны, сделанной на стене в виде барельефа. Это не очень ему понравилось, но делать было нечего. Лезть обратно Горгоне в рот он побоялся. Он немножко испугался и стал спускаться по бывшей справа винтовой лестнице, но скоро попал в полную темноту и вынужден был вернуться. Тогда он прошел вперед, все ускоряя шаг, чтобы посмотреть, куда приведет его коридор, и быстро вышел к закрытым дубовым дверям, изображавшим собою переплетение ветвей в древесной чаще. Ниоткуда не доносилось ни звука. Тогда Ллевелис решил вернуться по своим следам и попал в помещение с мозаичным полом и библейскими сюжетами на стенах. Если бы он раньше через такое проходил, он бы запомнил. Потом он узнал, как ему показалось, лестницу, виденную им в Южной четверти, и обрадованно побежал по ней вниз, но при первом же повороте лестница вдруг раздвоилась. Места раздвоения лестницы Ллевелис решительно не помнил. Он рискнул пойти направо и вышел в двусветный зал, где под лепными потолками носились ласточки, то и дело ныряя то в одно, то в другое окно. Ллевелису вдруг показалось, что он в какой-то забытой части школы, куда никто никогда не придет. Он ужаснулся и очертя голову кинулся вниз по истертым ступеням в ближайшую арку. С разбегу он вылетел к подножию барельефа с пляшущим драконом. «Почему я в Драконьей башне?» – мелькнуло у Ллевелиса. Ему всегда казалось, что Драконья башня в Северной четверти. «Тут, кажется, на этом барельефе надо что-то нажать, он провернется, и за ним откроется какой-то коридор… или вход в поточную аудиторию, не помню», – и Ллевелис запрыгал на месте, пытаясь достать повыше и стукнуть кулаком по нужному месту барельефа.
– Извините, я не отвлекаю вас? – с изысканной вежливостью спросил кто-то у него за спиной.
Ллевелис обернулся и увидел молодого человека в преподавательской мантии, прожженной и залатанной в паре мест.
– Если вы не располагаете сейчас временем, то я охотно…
– Нет, нет, я располагаю! – завопил Ллевелис.
– Видите ли, я Кервин Квирт, – сказал молодой человек. – Дело в том, что я… Простите, куда вы направлялись? В Винную башню? Могу я проводить вас… с вашего позволения?
Тут Ллевелис внезапно понял, что с ним случилось. Он забрел в башню Бранвен, и, пока он бегал внутри нее, она плавной походкой переместилась из Южной четверти в Северную.
– А вы правда можете восстановить кого угодно из пепла? – не успев опомниться, брякнул он.
Кервин Квирт изумленно воззрился на него.
– А, восстановление из пепла! – рассмеялся он. – Нет, мы, собственно, занимаемся реконструкцией тканей исчезнувших видов животных и растений на основе изучения их биохимического состава по сохранившимся останкам. Речь идет об анализе органических соединений, не более того… но традиционное название предмета, вы правы, вводит в заблуждение, – он улыбнулся. – Возможно, тот, кто так его назвал, на заре средних веков, действительно собирался что-то восстанавливать…
– Но вы… Говорят, у вас на лекциях… творится что-то несусветное, – осторожно подбирая слова, сказал Ллевелис. – Будто какие-то… взрывы сверхновых звезд происходят… э-э… прямо в классе.
– Это, вероятно, кто-нибудь попал ко мне на морфологию облаков и закатов. Возможно, на какие-то ураганные явления, – перебирая в уме варианты, сказал Кервин Квирт. – Может быть, даже смерч. Но я о другом. Мне показалось, что вы не жалуетесь на состояние камина в вашей комнате только лишь из деликатности. В действительности его ведь не чистили уже сотню лет. Я думаю, я как куратор имею право задать этот вопрос: вы не мерзнете по вечерам?
Очень скоро первокурсники перестали бояться Кервина Квирта. Немалую роль в этом сыграло и то, что они больше не ходили к нему на лекции.
* * *
Змейк, преподаватель химии, был малоэмоционален, и обожание студентов скользило по нему, не задевая. Прилипнуть к Тарквинию Змейку таким же образом, как, например, к Мак Кехту, было невозможно: к нему ничто не липло. Змейк поощрял учеников к теоретическому эксперименту, а затем беспощадно комментировал то, что видел:
– На выходе у вас это соединится вот с этим и грянет, я полагаю, взрыв? – мимоходом замечал он. Гвидиона поражало то, как Змейк ухитряется, едва взглянув в их тетради, так точно описать сущность происходящего. Змейк умел, без задержки проходя между рядами, бросать на ходу:
– И тут вы, Горонви, сын Элери, оказываетесь с ног до головы в липкой черной жидкости, которая образовалась у вас оттого, что вы неверно разделили на четыре и не учли свойств первого элемента.
Проходя мимо Афарви, он, почти не глядя в его тетрадь, заметил вскользь:
– Последние пять минут вы дышите метаном. И по полу лаборатории течет вот эта часть вашего химического уравнения, про которую вы совершенно забыли.
Мельком задержав взгляд на Двинвен, грызущей перо над химической задачей, Змейк проговорил:
– Ваш эксперимент очень смел, но хочу предупредить вас, что полученное вами фосфоресцирующее вещество возгоняется и оседает на лицах собравшихся.
Иногда Змейк выражался загадочно. Так, заглянув однажды в бумажные вычисления Энид, он походя сказал:
– Руки.
– Что руки? – испугалась Энид.
– У вас красивые руки, – скривился Змейк. – Между тем вы запутались на втором этапе вычислений, и если я что-нибудь смыслю в химии, вы вот-вот получите атомарный кислород. Мне жаль ваши руки, он оставляет страшные рубцы.
– Ой, – сказала Энид и густо зачеркнула все написанное.
Вообще, чем опаснее была ситуация, тем более краток был Змейк. Поэтому когда один раз, задержавшись на миг возле Гвидиона с его сумбурными расчетами, Змейк сказал: «Ха», Гвидион втянул голову в плечи, уверенный, что он ненароком получил как минимум мгновенно убивающий радиоактивный изотоп, и ему конец. Однако Змейк сказал лишь: «Усложним задачу», – и быстро начертал в тетради Гвидиона другое уравнение, много сложнее только что им решенного.
…Была пятница, урок химии подходил к концу, Тарквиний Змейк собирался дать задание на дом. Мел в его пальцах взметнулся к доске.
– Страница сорок девять и ее оборотная сторона, – проговорил он. Воспроизведя эти слова на доске, он нетерпеливым жестом распустил класс, вернулся за учительский стол и углубился в собственные записи.
Ллевелис с любопытством листнул учебник. Оборотная сторона страницы 49 была чистой. Он воззрился на Змейка, однако лицо того ничего не выражало.
Гвидион, отчаянно надеявшийся договориться сегодня со Змейком о спецкурсе по фармакологии, очень храбро приблизился к нему, прижал руку к сердцу, открыл рот и набрал воздуха в легкие. Если Змейк не станет поднимать на него глаза, подумалось Гвидиону, то он, ей-богу, отважится обратиться к нему. Змейк закончил писать, отложил перо и, не поднимая глаз, исчез.
* * *
На занятии по языку зверей и птиц их ждала первая в жизни практика: доктор Рианнон выкопала откуда-то угрюмого старого лиса. Когда Гвидион, запыхавшись, вбежал в кабинет, лис сидел у камина, а Рианнон выталкивала учеников по очереди вперед, делая им знак начинать беседу, и по виду ее ясно было, что не меньше половины выводка ее воспитанников уже осрамилось. Лис был исключительно мрачен, озабочен чем-то своим и неразговорчив. Никакая улыбка на его длинной морде и не ночевала. Морвидд, дочь Модрон, стояла перед высоким гостем, бледная от волнения, и лепетала что-то, подвывая, но уже было ясно, что завязать хоть сколько-нибудь стоящую беседу ей не удастся. Действительно: лис смотрел на нее одним только глазом, с величайшей мрачностью.
Гвидиону стало неловко. Подойдя, он опустился на четвереньки, оттолкнул носом Морвидд, поджал пальцы, чтобы спрятать ногти, и скромно уселся перед гостем на ковре, избегая смотреть выше черных чулочков на его лапах, чтобы соблюсти субординацию. Так сидел он не одну минуту. Наконец почтенный посетитель удостоил его обнюхиваньем, и тогда Гвидион сказал на хорошем лисьем:
– Да будет здорова ваша супруга и все ваши детки, и пусть будет больше запасных выходов в вашей норе и меньше охотников в красных куртках у нас в Британии. Да не потревожит звук охотничьего рожка сна ни одной лисы на этом острове до самых последних времен.
– Клянусь святым Рейнаром! – старый лис открыл оба глаза. – А вот этот у вас неплох.
Гвидион повел ухом .
– Да, этот лисенок… то есть ребенок… он способный, – зарделась доктор Рианнон.
– Так ты полагаешь, что охота на лис – недостойная забава, я верно тебя понял? – протянул старый лис, вновь обращая свою острую морду к Гвидиону.
– Более того, я полагаю, что подобное могли выдумать только англичане. При потомках Мата и Придери остров не знал бы такого позора, – и поскольку старый лис принялся в этот момент ловить блох, Гвидион тоже несколько раз щелкнул зубами у себя над плечом, чтобы не выглядеть неучтивым, ибо подчеркнутое неучастие в этом деле можно было принять за намек вроде: если, мол, тут кто и блохастый, то только не я.
– Да, этот у вас очень хорош, – удовлетворенно кивнул лис. И в качестве поощрения слегка куснул Гвидиона за ухо.
После этого и остальные осмелели и тоже подошли поближе. Лис пришел в благодушное настроение, разговорился и даже рассказал, как однажды ему довелось устраивать большое красочное представление: выход герцога. Под звук рогов он вывел далеко в поле самого лорда Слиппери, герцога Ноттингемского, со всеми гостями и сворой – с целой сворой гостей, и все в нарядных костюмах, – с доезжачими в красных камзолах, с серебряными охотничьими рожками… эх, да что там говорить! Было же время!.. И вот, старательно исполнив все, что от него требовалось, потратив немало ценного времени, но так и не дождавшись от зарвавшихся гостей ни благодарности, ни должного внимания, он решил всех оставить и уйти не прощаясь, – даже не добегая до опушки леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56