Он не представлял себе, сколько времени прошло и прошло ли в действительности.Он опустил взгляд на последнюю из стоящих на коленях душ, некогда взятую и отвергнутую царицей фей. Вознес за нее молитву, вонзил меч, и услышал крик, и увидел, как эта последняя душа сверкнула и исчезла из виду, как и остальные. Больше ничего зеленого и мерцающего на поляне не осталось. Итак, подумал Алун, это был последний обмен, завершение.Он тоже был молод. Ему можно простить эту ошибку, как и все другие.Он услышал музыку. Поднял глаза. У него за спиной Брин начал тихо молиться.Свет пролился на воду, бледный, словно лунный. А затем этот свет (который не был лунным) обрел очертания, форму, и Алун увидел, во второй раз, фей, скользящих над поверхностью озера под звуки флейт, колокольчиков и неизвестных ему инструментов. Он увидел царицу (снова), которую несли на открытых носилках, очень высокую, стройную, одетую в нечто напоминающее шелк или в еще более тонкую ткань серебристого оттенка (как его меч). Феи, проходящие мимо.Нет, не мимо. На этот раз — нет. Музыка смолкла. Он слышал, как у него за спиной Брин непрерывно читает молитву свету, первую, саму простую молитву. Пес молчал, стоял неподвижно. Алун посмотрел на царицу, потом заставил себя посмотреть на того, кто находился рядом с ней.Там был Дей, как и прежде (для них, наверное, прошло так мало времени, подумал он). Он ехал на белой кобыле с ленточками в гриве, и царица держала его за руку.Тишина над водой. Тихое бормотание Брина было единственным звуком на поляне. Алун смотрел на эту сверкающую компанию и на своего брата (на отнятую душу брата). Он не собирался этого делать, но опустился на колени в траву. Теперь его очередь преклонить колени. Они так далеко зашли в полумир; лишь милосердие поможет им выйти обратно, а феи никогда не славились милосердием в сказках.Однако они заключали сделки со смертными, к которым благоволили, и могло наступить окончательное равновесие, хотя мы его могли и не ожидать и не знать, когда оно наступит.Стоя на коленях и глядя на высокую, бледную, изящную царицу в серебристом свете над водой, он увидел, как она взмахнула длинной, тонкой рукой, и ту, что вышла вперед, послушная, покорная, и подошла к повелительнице. Безмолвие. Он осознал, что Брин замолчал.Серьезная, неулыбающаяся, до боли прекрасная царица фей снова махнула рукой, дважды, глядя прямо на него, и Алун понял наконец, что возможно снисхождение, милосердие, даже благословение, перемешанное со всеми горестями (чаша, из которой мы пьем). Она вытянула одну руку, как преграду, перед маленькой стройной фигуркой той, которая вышла вперед. Той, которую он знал, с которой беседовал, с которой занимался любовью в лесу.“Ты вернешься обратно в лес?”“А ты будешь горевать, если я не вернусь?” — спросил он тогда.Ее волосы у него на глазах меняли цвет, от золотистого к темно-лиловому, а в конце стали серебристыми, как у царицы. Он знал эти перемены, знал это о ней. Из-за преграждающей путь руки, из-за запрета она смотрела на него, затем отвернулась в сторону и взглянула на фигуру по другую сторону от царицы. Алун проследил за ее взглядом и теперь тоже заплакал.Последнее равновесие. Царица фей отпустила руку брата. И той же рукой, жестом плавным, как падающая вода, предложила Дею пройти вперед, если он пожелает.Если пожелает. Он все еще был окутан, как одеянием, своей фигурой смертного, он не стал зеленым и не деформировался, как остальные. Он был слишком новым, все еще ее фаворитом, ехал на белой кобыле рядом с ней, держал ее за руку под звуки их музыки над водой, в ночном лесу.Если пожелает. Как можно все это оставить? Уйти от этого сияния? Алуну хотелось (очень хотелось) позвать брата, но слезы текли по его лицу, а горло перехватило от горя, поэтому он мог лишь смотреть, как его брат (душа его брата) повернулся и посмотрел на царицу рядом с ним на носилках. Он был слишком далеко, и Алун не видел выражения его лица: печаль, гнев, страх, тоска, недоумение? Освобождение? Давно говорят, что такова природа сингаэлей: посреди самого яркого, сверкающего веселья они носят в себе предчувствие грядущих печалей, конца, который их ждет. Это в их обычае, источник музыки в их голосах, и, вероятно, это позволяет им уйти от этого сияния в положенный срок, когда другие этого не могут. Если известно, что дары посланы не навечно, их больше ценят.Дей дернул повод коня и двинулся вперед, один, через озеро. Алун услышал, как Брин у него за спиной опять начал читать молитву. Он на короткое мгновение (которое могло бы продолжаться целую жизнь, если бы его удалось четко удержать в памяти) перевел взгляд на фею, пришедшую к нему, его личный подарок, его сияющий мир, который придется покинуть, и увидел, как она подняла руку из-за плеча царицы. Последнее прощание.Дей подъехал к краю воды, спешился. Зашагал по траве. Он не парил, как другие, пока нет, он все еще был заключен в ту форму, которую знал его брат. Алун заставил себя стоять смирно. Он держал меч Вольгана. Дей остановился перед ним. Он не улыбнулся, не заговорил с ним: никакие слова не доходят через эту границу. И он не опустился на колени, старший, убитый сын Оуина Кадирского. Ведь это его младший брат. Можно было бы даже над этим посмеяться позже. Дей пошире расставил ноги, словно для того, чтобы стоять устойчивее. Алун вспомнил то утро, когда они ехали на север из дома, направляясь сюда. За этим воспоминанием нахлынули и другие, волнами. Да и как могло быть иначе здесь? Он смотрел в глаза брата и видел, что они изменились (и сейчас менялись). Ему казалось, что в них видны звезды, это было так странно.— Да будет для тебя Свет, — прошептал он, едва шевеля губами.— Да свершится это с любовью, — произнес за его спиной Брин, мягко, как благословение, слова, которые, казалось, взяты из какой-то древней молитвы, неизвестной Алуну.— Как может быть иначе? — ответил он Брину, Дею, светлой царице и всем ее феям (и той, которую он сейчас терял), темной ночи и звездам. Он в последний раз занес меч и вонзил его в грудь брата, чтобы принять в дар от королевы его душу, равновесие и отпустить эту душу на свободу, чтобы она обрела покой в конце концов.Когда Алун снова поднял взгляд, Дея уже не было, и феи исчезли, все это сияние. На воде и на поляне стало темно. Он судорожно вздохнул, почувствовал, что дрожит. Послышался какой-то звук. Пес подошел и ткнул его носом в бедро. Алун опустил дрожащую руку, погладил Кафала по голове. Еще один звук. Принц сингаэлей молча повернулся и позволил Брину ап Хиулу заключить его в объятия, как сделал бы отец, только его отец был так далеко отсюда.Они так стояли долго. Потом Брин снова завернул меч в ткань, как прежде, и они пошли, и Брин положил его в то углубление, где меч лежал раньше. Затем он поднял глаза. Было темно. Факелы догорели.— Поможешь мне, парень? — спросил он. — Этот проклятый валун вырос. Он тяжелее, чем был раньше, клянусь.— Я слышал, что с ними это бывает, — тихо ответил Алун. Он понял намерение Брина. Подарок другого рода. Вместе навалившись плечом на большой камень, они снова сдвинули его и накрыли меч Вольгана. Потом они покинули лес, Кафал вместе с ними, и вышли под звезды выше Бринфелла. Фонари горели внизу, показывая им дорогу к дому.А ближе к ним горел еще один факел.
Она ждала у калитки в прошлый раз, когда ее отец поднимался наверх. На этот раз Рианнон выскользнула со двора среди хаоса, вызванного возвращением. Ее мать распоряжалась приготовлением ужина, чтобы накормить всех, кто пришел им на помощь: призванных и явившихся неожиданно с запада, где кто-то — кажется, одна девушка — заметил едущих мимо эрлингов, побежал домой и поднял тревогу.Таких людей надо уважать. Рианнон понимала, что она нужна, что ей следует быть рядом с матерью, но также знала, что отец и Алун аб Оуин опять ушли в лес. Брин сказал жене, куда он идет, но не сказал зачем. Рианнон места себе не находила, пока они не вышли из леса.Стоя на склоне выше двора, неподалеку от леса, она прислушивалась к суете внизу и думала о том, что может и чего не может сделать женщина. Ожидание, думала она, занимает так много места в их жизни. Ее мать, отдающая быстрые и точные приказы внизу, могла бы назвать это чепухой, но Рианнон так не считала. Ее гнев уже угас, как и стремление к неповиновению, но она понимала, что ей не следует стоять здесь, наверху.“Необходимо, как наступление ночи”, — сказала она тогда в зале, в конце весны, полностью понимая, какое впечатление это произведет. Тогда она была моложе, думала Рианнон. И вот она здесь, после наступления ночи, и не может сказать, что именно ей необходимо. Завершение, решила она, того, что началось в ту ночь.Она услышала шум. Двое мужчин вышли из леса и остановились там, серый пес рядом с Алуном. Она видела, как они оба смотрели вниз, на дом и огни. Потом ее отец повернулся к ней.— Благодарение Джаду, — произнесла Рианнон.— Воистину, — ответил он.Он подошел и коснулся ее лба губами. Он заколебался, оглянулся через плечо. Алун аб Оуин остался на месте, на самой опушке, у последних деревьев.— Мне необходимо выпить и… выпить, — сказал Брин. — И то и другое одновременно. Увидимся внизу. — Он подошел, взял под уздцы коней и повел их вниз.Она неожиданно успокоилась. Та весна казаласьтакой далекой. Ветер стих, дым от ее факела поднимался почти вертикально вверх.— Ты?..— Мне так нужно…Она оба замолчали. Рианнон коротко рассмеялась. Он не смеялся. Она ждала. Он прочистил горло.— Мне так необходимо, чтобы ты меня простила, — сказал он.— После того, что ты сделал? — спросила она. — Снова вернувшись сюда?Он покачал головой.— То, что я тебе тогда сказал…С этим она могла справиться.— Ты сказал это в горе от потери, в ту ночь, когда погиб твой брат.Он покачал головой.— Это было… нечто другое.Она тогда стояла у калитки, видела, как ее отец уводит коней. Они оба только что вышли из леса. Она кое-что об этом знала. Сказала:— Значит, это было другое. И тем более тебя необходимо простить.— Это большая милость, чем я имею право…— Никто из нас не имеет права на милость, — ответила Рианнон. — Иногда она приходит. В ту ночь… я попросила тебя прийти ко мне. Чтобы петь.— Я знаю. Помню. Конечно.— Ты споешь для меня сегодня?— Он колебался.— Я… я не уверен, что я…— Для всех нас, — осторожно поправилась она. — В зале. Мы хотим поблагодарить тех, кто пришел к нам на помощь.Он потер подбородок. Она видела, что он очень устал.— Так будет лучше, — тихо ответил он.“Так будет лучше”. Некоторые дороги, некоторые двери, некоторые люди никогда не станут твоими, хотя самые слабые перемены в волнах времени могли бы сделать их твоими. Брошенный камушек падает немного раньше, немного позже. Она смотрела на Алуна, стоящего так близко, они были наедине в темноте, и она знала, что никогда полностью не переживет того, что произошло с ней в ту ночь в конце весны, но это ничего. Все должно быть в порядке. С этим можно жить, можно жить с гораздо худшим.— Ты идешь вниз, мой господин? — спросила она.— Я последую за тобой позже, моя госпожа, если можно. Я не… совсем готов. Мне станет лучше, если я побуду несколько минут один.— Это мне понятно, — ответила Рианнон. Он побывал в полумире, и ему предстоит вернуться издалека. Она отвернулась от него и пошла вниз.У самой калитки во двор какая-то тень отделилась от ограды.— Моя госпожа, — произнесла тень. — Твоя мать сказала, что ты на этом склоне и вряд ли обрадуешься, если кто-нибудь пойдет за тобой. Я решил рискнуть и прошел до этого места. — Свет ее факела упал на Ательберта, который ей кланялся.Он прошел через лес призраков, куда не ходил никто из людей, чтобы предупредить их. Они даже не союзники его народа. Он — наследник короля англсинов. Он вышел сюда и ждал ее.Тут Рианнон увидела картину своей будущей жизни, ее бремя и возможности, и ей она не показалось неприемлемой. Будут радости и горести, как всегда, привкус горечи всегда присутствует в вине того счастья, которое позволено смертным. Она может столько сделать для своего народа, подумала Рианнон, а в жизни существуют определенные обязательства.— Моя мать, — сказала она, глядя на нее снизувверх при свете поднятого факела, — в основномбывает права, но не всегда.— Ужасно, — ответил с улыбкой Ательберт, — когда родитель всегда прав. Ты должна увидеть моего отца, чтобы понять, что я имею в виду.Они вместе вошли во двор. Рианнон закрыла и заперла за собой на засов калитку, как их всегда учили делать, чтобы защититься от того, что может находиться за ней в ночи.
Он был не один. Он сказал, что ему необходимо побыть одному, но это была уловка.Сидя на траве над Бринфеллом, недалеко от того места, где он в первый раз подошел к фее (он видел то молодое деревце слева), Алун принялся формировать у себя в мозгу и посылать мысль, снова и снова.“Все закончилось. Все начинается. Все закончилось. Все начинается”.Он понятия не имел, как далеко простираются эти границы, сумеет ли она почувствовать и получить от него что-нибудь так же, как он оказался столь болезненно открытым для образов, посланных ею. Но он остался там, и его пес рядом с ним, и мысленно формировал эти слова, изумляясь.Потом изумление ушло и началось еще большее изумление, так как он снова ощутил ее присутствие и поймал (беззвучно, внутри себя) нотку смеха. “Все закончилось. Если тебе очень повезет и я буду щедрой, все начнется”.Алун громко рассмеялся в темноте. Он никогда теперь не будет совсем один.Он встал, и пес тоже. Внизу горели огни, там еда и питье, дружба, защищающая от ночи, люди, ожидающие его, со своими нуждами. Он может сыграть и спеть для них.“Возвращайся ко мне”, — услышал он.Радость. Другой привкус в чаше горя. Глава 17 Через девять ночей после того, как они покинули Бринфелл, когда гребли против ветра обратно на восток, держась ближе к Фериересу, чтобы оказаться как можно дальше от кораблей англсинов, Берн понял, что отец все же сказал ему свое последнее слово.Стояла ясная ночь, обе луны сияли на небе, света оказалось даже больше, чем полезно для их безопасности. Он продолжал размышлять ночью, налегая на весло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64