В конце концов она сказала:— Я думаю, что… скоротечность делает для вас этот мир еще более дорогим.— И более болезненным?Цвет ее волос на неуловимую толику оттенка снова приблизился к серебру.— Более дорогим. Вы… больше любите, потому что так быстро теряете. Нам неведомо… это чувство. — Она сделала рукой движение. Словно попыталась дотянуться до чего-то. — Мы тоже умираем. Просто это происходит…— Дольше.— Дольше, — согласилась она. — Если нет железа.Его пояс и меч остались в церкви в Эсферте. Он с новой силой ощутил горе: это было одно из присутствующих здесь чувств. То, что она только что сказала. “Вы больше любите, потому что быстро теряете”.— Мой брат все еще с царицей?Она приподняла брови.— Конечно.— Но он не останется с ней навсегда.— Ничего не бывает навсегда.Рожденный в мир с этим знанием.— Что случается с ними потом?— С ее возлюбленными? — Она пожала плечами. — Я не знаю, правда. Они уходят, когда выбирают нового. Ты их не видишь, и через некоторое время ты…— Забываешь.Она кивнула. Увидела, что он расстроен.— Пройдет много времени, пока он ей надоест, — сказала она. — Он пользуется уважением и большой любовью.— А после он исчезнет навсегда. Вот это — навсегда.— Почему исчезнет? Зачем так на это смотреть?— Потому что нас так учили. Что есть гавань для наших душ, а его душу отняли, и она теперь не найдет бога. Может быть… именно это нас и пугает в вас. То, что вы можете сделать это с нами. Возможно, мы когда-то знали это о феях.— Когда-то все было иначе, — согласилась она. И через мгновение застенчиво прибавила: — Тогда мы умели летать.— Что? Как?Она повернулась, все еще застенчиво, чтобы показать ему спину. И он ясно увидел выступы, твердые, размером меньше груди, посередине лопаток и понял — это все, что осталось от прежних крыльев фей.Он представил их себе, создания, похожие на нее, летящие под голубой луной или серебристой или на закате. У него горло перехватило от красоты этой воображаемой картины. Давней картины мира.— Мне очень жаль, — произнес он. Он протянул руку и провел ладонью по одному выступу. Она вздрогнула и повернулась к нему лицом.— Вот, опять. То, как ты думаешь. Печаль. В тебе ее так много. Я… мы… не живем с этим. Это из-за быстротечности, да?Он обдумал это, ему даже не хотелось гадать, сколько ей лет. Она говорила на языке сингаэлей так, как его дед.Он сказал ей об этом.— Ты говоришь на моем языке так красиво. А как звучит твой родной язык?Она на мгновение удивилась, потом улыбнулась, и ее волосы вспыхнули, отражая настроение.— Но это и есть мой язык. Откуда, по-твоему, твой народ его узнал?Он уставился на нее, потом закрыл рот.— Наш дом — в этих лесах и озерах, — сказала она. — На западе, там, где солнце опускается в море в конце дня. Между нами не всегда было такое большое… расстояние.Он думал, напрягая все силы ума. Люди говорили о музыке в голосах и словах сингаэлей. Теперь он знает. Знание, как эта ночь, которая перевернула мир. Как же ему теперь молиться? Она смотрела на него, по-прежнему забавляясь.Он спросил:— Это, сегодняшняя ночь… тебе запрещено?Она помедлила мгновение перед тем, как ответить.— Царица мною довольна.Он понял и ответ, и ее колебание. Она его оберегала. Это доброта своего рода. Кажется, они умеют быть добрыми. Царица довольна Деем. Похищенной душой.Алун сказал, глядя на нее:— Но это все равно… считается неправильным, не так ли? Тебе сделано послабление за твой поступок, но все равно…— Да, мы должны соблюдать дистанцию. Как и вы.На этот раз он рассмеялся.— Дистанцию? Вас не существует! Даже говорить, что вы есть, — уже ересь! Наши священники наказали бы меня, некоторые изгнали бы меня из церкви, если бы я только заговорил об этом.— Тот, кто был в озере, этого не сделал бы, — спокойно возразила она.Он не знал, что она видела в ту ночь священника.— Сейнион? Возможно, — согласился Алун. — Он меня любит из-за моего отца, я думаю. Но он не допустил бы разговоров о феях или о полумире. Она снова улыбнулась.— Полумир. Я так давно этого не слышала. — Он не хотел знать, как давно в прошлом произошло то, что заставило ее так сказать. Медленное кружение витков времени для них. Она потянулась, дикая и гибкая, как кошка. — Но насчет него ты ошибаешься. Он знает. Он приходил к царице, когда умирала его женщина.— Что?!На этот раз она громко рассмеялась, смех рассыпался, как шарики ртути, зазвенел и покатился по поляне.— Тихо. Я тебя слышу, — прошептала она. Прикоснулась к нему небрежно, ладонью к его ноге. Его охватило желание снова и он почти поддался ему. Она сказала: — Он пришел к холму и спросил, не может ли кто-нибудь из нас пойти с ним, помочь ей остаться в живых. Она кашляла кровью. Он принес серебро для царицы, и он плакал среди деревьев снаружи. Конечно, он нас не видел, но он пришел просить. Она его пожалела.Алун ничего не ответил. Не мог говорить. Он знал, все знали о молодой жене Сейниона и о ее смерти.— Поэтому не говори мне, — прибавила фея, снова потягиваясь, — что именно этот человек из всех вас станет отрицать наше существование.— Она ничего не послала, не так ли? — шепотом спросил он.Теперь она подняла обе брови, глядя на него.— Почему ты так думаешь? Она послала волшебную воду из озера и цветочный амулет. Она милосердна, наша царица, и оказывает милости тем, кто чтит ее.— Это не помогло?Она покачала головой.— Мы всего лишь такие, какие есть. Смерть приходит. Я сделала все, что могла.Он чуть было не пропустил эти слова.— Она послала тебя?Глаза в глаза, совсем никакого расстояния между ними, в определенном смысле. Ему стоит лишь шевельнуть рукой, чтобы снова прикоснуться к ее груди.— Я всегда была… очень любопытной.— И сегодня тебе… любопытно?— И тебе тоже, разве нет? А что еще может в этом быть? — Теперь в ее голосе звучала другая нота, за музыкой.Он смотрел на нее. Не мог отвести глаз. Мелкие, ровные зубы за тонкими губами, бледная кожа, безупречная, до боли гладкая, меняющие цвет волосы. Темные глаза. И остатки крыльев. Когда-то феи могли летать.— Не знаю, — ответил он и сглотнул. — Мне не хватает мудрости. Мне кажется, я сейчас заплачу.— Ты горюешь опять, — сказала она. — Почему у вас всегда этим кончается?— Иногда мы плачем от радости. Ты понимаешь, можешь это понять?На этот раз молчание длилось дольше. Потом она медленно покачала головой.— Нет. Я бы хотела, но это ваша чаша, не наша.Снова несхожесть. Это ощущение, словно он одновременно внутри и совершенно вне того мира, который ему знаком. Он сказал:— Скажи мне, Эсферт и остальные будут на своем месте, когда я уйду отсюда?Она кивнула спокойно.— Только некоторых не будет.Он уставился на нее. Сердце глухо застучало.— Что ты имеешь в виду?— Они собираются выступить. Сильный гнев, мужчины седлают коней, надевают железо.Он сел.— Святой Джад. Откуда ты знаешь?Она пожала плечами. Он понял, что вопрос глупый. Как он может понять, откуда ей все известно? Как она может ему ответить? Даже на их общем языке, на языке, которому ее народ научил его народ.Он встал. Начал одеваться. Она смотрела на него. Он осознал и теперь всегда будет сознавать свою торопливость, увиденную ее глазами. Торопливость его жизни и жизни всех остальных.— Я должен идти, — сказал он. — Если что-то случилось.— Кто-то умер, — серьезно ответила она. — Повсюду горе.Быстрота, с которой они умирают. Он посмотрел на нее, держа тунику обеими руками. Прочистил горло.— Не завидуй нам в этом, — наконец сказал он.— А я завидую, — просто ответила она; маленькая, стройная, сияющая несхожесть в траве. — Ты вернешься в лес?Он заколебался, потом ему в голову пришла мысль, которая не могла бы прийти прошлой ночью, когда он был моложе.— Ты будешь горевать, если я не вернусь?Она снова приподняла брови, на этот раз от удивления. Сделала рукой то же движение, что и раньше, словно пыталась дотянуться до чего-то. Потом медленно улыбнулась, глядя на него снизу.Он натянул тунику. Без пояса из-за железа. Потом он повернулся и собрался уходить. Он тоже не ответил на ее вопрос. У него не было ответа.На темном краю поляны он оглянулся. Она по-прежнему сидела там, в траве, обнаженная, в своей стихии, не ведающая горя. * * * Голоса в темноте начали сдвигаться к северу. Берн остался на месте, в реке. Его осенила одна мысль, и он сорвал камышинку; ему может понадобиться нырнуть с головой. Он услышал крики, полные гнева и страха, топот бегущих людей. Кто-то хрипло выругался, так повсюду оскорбляли эрлингов и паршивых, прыщавых шлюх, которые их произвели на свет.Эрлингу сейчас лучше им не попадаться.Значит, он был прав. Сигнальный костер не сулил ничего хорошего. Он все еще горел. Снова раздались крики, но уже подальше, у Эсферта, где стояли палатки: палатки у стен переполненного города накануне открытия ярмарки. Город, как им сказали, почти пуст, и они могут его разграбить, совершить набег, о котором будут петь многие поколения, прославляя их и Йормсвик.Теперь, решил Берн, трудно будет прославиться.Он быстро думал, стараясь дышать неглубоко и медленно. Отряд Скалсона отправился на восток от кораблей. Пустая трата времени, как считали некоторые, — и то же говорили о путешествии Берна и Экки в Эсферт, когда узнали о ярмарке. Но если им придется убираться отсюда — а так, очевидно, и будет — без какой-либо добычи, надо хотя бы разведать что-нибудь, так было решено.Спасти гордость, представив дома хотя бы отчет о стране Элдреда. Товарищи, возможно, тогда будут чуть меньше потешаться над ними за то, что они вернулись с пустыми руками, не обагрив мечи кровью.В данный момент, подумал Берн, насмешка — это лучшее, на что они могут надеяться, а не худшее. Бывают вещи и похуже, чем подковырки у очага зимой. Если тот костер на востоке был сигналом тревоги, весьма вероятно, что отряд Гутрума Скалсона обнаружен. А судя по ярости в голосах англсинов (все еще удаляющихся от него, слава Ингавину), что-то произошло.Потом он вспомнил, что Ивар отправился с отрядом Скалсона. Берн задрожал в воде помимо воли. Так содрогаются, когда мимо пролетает дух человека, который только что умер, разгневанный дух. В то же мгновение он услышал тихий плеск: кто-то вошел в реку.Берн вынул кинжал и приготовился к смерти: опять в воде, уже в третий раз. Говорят, третий раз дает власть, отпугивает Никар-охотницу, супругу Тюнира. Три раза — это врата. Он ждал смерти ночью в море у Рабади.И еше раз на рассвете, в полосе прибоя у Йормсвика. Теперь он еще раз старался примириться с ней. Всех людей ждет конец, никто не знает своей судьбы, все зависит от того, как встретишь смерть. Он сжал кинжал.— Не двигайся с места, — услышал он.Голос тихий, сдержанный, едва слышный. Он его знал всю жизнь.— Не пытайся пырнуть меня ножом. Меня уже пытались ударить кинжалом сегодня ночью. И молчи, не то они найдут и убьют тебя здесь, — прибавил его отец, безошибочно двигаясь туда, где прятался Берн, погрузившись по самые плечи, невидимый в темноте.Разве только он знает, что Берн здесь. По крайней мере, это неудивительно. Он вошел в речку прямо с того места на берегу, где его оставил отец. Не волшебство, не какое-то невероятное ночное зрение, отличный инстинкт пирата.— Я и не думал, что они мне предложат вина, — пробормотал он. Никаких приветствий. Торкел с ним тоже не поздоровался.Отец подошел и проворчал:— Как твоя голова?— Болит. Вернуть тебе твою цепочку?— Если бы я хотел оставить ее себе, то не отдал бы. Ты сделал ошибку в том переулке. Знаешь, как говорится в саге: “На пиру и во тьме ты в оба смотри. Будь всегда наготове, следи неусыпно”.Берн ничего не ответил. Почувствовал, что краснеет.— Два коня? — хладнокровно спросил Торкел. Массивное тело маячило рядом с ним, он говорил ему прямо в ухо. Они оба стояли в речке, ночью, в землях англсинов. Как это случилось? Что решили боги? И как людям управлять собственными жизнями, если такое могло случиться? Берн почувствовал, как бьется у него сердце, и ему это не понравилось.— Два коня, — ответил он, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Где Экка?Еле заметное колебание.— Так он себя называл?Называл.— Да, — с горечью ответил Берн. — Конечно. Он мертв. Ты знаешь, тот же поэт говорит: “Как ни суди, но ни мед, ни эль до добра никого не доводят”. Ты пьян?Он получил тяжелый удар наотмашь по виску.— Клянусь глазом Ингавина, ты должен относиться ко мне с уважением. Я вынес тебя из города. Подумай об этом. Я шел предупредить, а он выхватил кинжал и хотел убить меня, когда я назвал его настоящим именем. Я допустил ошибку. У тебя хороший конь?Ошибка. Можно зарыдать или рассмеяться. Убийство второго человека на острове было ошибкой, хотел сказать Берн. Он все еще пытался осознать, что здесь происходит.— Мой конь — Гиллир, — сказал он. Он постарался избавиться от любых интонаций в голосе, которые отец мог принять за юношескую гордость.Торкел снова проворчал:— Конь Хальдра? И он за тобой не погнался?— Хальдр умер. Конь предназначался для его погребального костра.Это заставило замолчать его отца, по крайней мере, в данную секунду. У Берна мелькнула мысль, не вспоминает ли он о жене, которая стала женой Хальдра, а теперь овдовела, осталась одна, без защиты, на Рабади.— Представляю себе, за этим кроется какая-то история, — вот и все, что сказал Торкел.Его голос совсем не изменился. Почему он должен меняться, даже если весь известный Берну мир полностью изменился?— Оставь коня Стефа, — сказал отец. — Нужно, чтобы они нашли коня после того, как обнаружат тело.Стеф. Берн с трудом удержался, чтобы не поднести руку к голове. Звезды снова начали качаться от удара. Его отец был сильным мужчиной.— Они увидят следы двух коней на том месте, где мы их спрятали, — сказал Берн. — Не выйдет.— Выйдет. Я найду его коня и выведу его из леса. А ты убирайся, и быстро. Какой-то дурак сегодня ночью убил Бургреда Денфертского. Я думаю, сам Эддред отправится в погоню.— Что? — У Берна отвисла челюсть. — Графа? Почему же они…— Не потребовали за него выкуп? Это ты мне объясни. Ты — наемник из Йормсвика. Он бы окупил весь ваш рейд и более того.Но на это он знал ответ.— Ивар, — сказал он. — Нам платит Рагнарсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64