Но что-то зеленое продолжало вторгаться в него, зеленый цвет; и это не были листья или трава.
Рианнон, пока она наблюдала за поединком двух мужчин, охватило настолько новое для нее чувство, что она сначала не смогла его распознать. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что она борется с яростью. Эта ярость была белой, как гребни волн во время шторма, и черной, как грозовая туча, в ней не существовало оттенков, никаких нюансов. Гнев пожирал ее. Ее руки сжались в кулаки. Она могла убить. Вот что было внутри ее: ей хотелось убить кого-нибудь прямо сейчас.— Нам не следовало сюда приезжать, — тихо произнесла ее мать. — Мы делаем их слабее.Не это ей хотелось услышать.— Он сам дрался бы на этом поединке, если бы тебя здесь не было.— Его бы остановили, — возразила Энид.— Они бы попытались. Но ты — единственная, кто это мог сделать. Ты это знаешь.Мать посмотрела на нее, казалось, хотела что-то сказать, но промолчала. Они наблюдали за мужчинами внизу. Сейчас картина была сверхъестественно ясной и четкой.Мужчины внизу. Что такое женщина? — в ярости подумала Рианнон мер Брин. Что такое ее жизнь? Даже здесь, на земле сингаэлей, знаменитой — или печально известной — своими женщинами, кем они могли надеяться стать и что сделать в такое время, как это? В решающее время.Очень просто, с горечью думала она под звон мечей. Они могли наблюдать и ломать свои изящные ручки, ее мать и она сама, но только если сначала нарушат ясные и строгие инструкции держаться подальше и спрятаться. Прятаться, прятаться! Иначе они могли стать объектом нападения, их могли изнасиловать, убить или захватить и продать в рабство, а потом их бы оплакивали и прославляли в песне. “В песне!” — гневно думала Рианнон. Певца она тоже могла бы убить.Женщины остаются детьми до первого кровотечения, потом выходят замуж, чтобы рожать детей, и — если Джад будет милостив — их дети будут мальчиками, которые могут работать на земле и защищать ее или отправятся сражаться. С ними десятилетний мальчик с маленьким серпом. Десятилетний!Она стояла рядом с матерью и видела, что Энид до сих пор дрожит (что ей несвойственно), потому что она была так уверена, что Брин выйдет драться и умрет. Возможно, была какая-то цель или какой-то замысел в том, что ее мать спасла рыжебородого эрлинга от смерти на дворе фермы в ту ночь, предъявила на него права, а теперь этот человек взял на себя поединок Брина.Возможно, какой-то замысел существует. Рианнон все равно. Сейчас все равно. Она хотела, чтобы они все погибли, эти эрлинги, просто потому, что они могут приплыть на своих кораблях, со своими мечами и топорами, потому что они радуются убийствам, крови и смерти в бою, чтобы их боги навечно отдали им в награду желтоволосых дев.Рианнон жалела, что не обладает могуществом древних богинь Сингаэля, тех, которых им запрещено даже упоминать с тех пор, как они приняли веру в Джада здесь, на западе Жаль, что нельзя помолиться черному камню и дубу, самой прикончить эрлингов и бросить их изрубленные на куски тела на поживу воронам. Пускай желтоволосые девы потом собирают их воедино. Если захотят.Настроение, в котором Рианнон прожила все это долгое лето, полностью исчезло, его унесло, как туман уносит ветер: это тоскливое, болезненное, лишающее сна чувство, что все идет не так. Это правда, правда. Но из этого следовало извлечь урок: любовь и томление — не главное в жизни на северных землях. Теперь она это поняла. Она это видит. Мир слишком суров. Необходимо и самой стать тверже.Она стояла рядом с матерью, с бесстрастным лицом, не выдающим ничего из того, что бушевало в ее душе. При взгляде на Рианнон, залитую этим ярким светом, можно было принять ее за темноволосую деву печали. За эту мысль она могла бы убить, если бы сумела.
Другая молодая женщина, в Эсферте, далеко на востоке, хорошо поняла бы эти мысли, многие разделила бы, хотя в ней горел иной огонь и она прожила с ним всю жизнь, а не открыла в себе внезапно.Горечь женской доли, беспомощность, с которой смотришь, как братья и другие мужчины скачут к славе с железом у бедра, не были для нее чем-то новым. Джудит, дочери Элдреда, хотелось битв, власти и лишений не меньше, чем любому пирату-эрлингу, бороздящему моря на ладье с драконом на носу и высаживающемуся на берег в полосе прибоя.Вместо этого она готовилась этой зимой выйти замуж за мальчика в Редене. В этот день она трудилась над вышиванием вместе с матерью и своими дамами. От высокородной дамы ожидают, что она принесет в дом мужа определенные навыки и умения.В отличие от них обеих младшая дочь короля Элдреда видела мир совсем иначе, хотя и это тоже менялось с каждой минутой в последние дни позднего лета.Сейчас, чувствуя боль в глазницах и видя нахлынувшие образы, хаотичные и неуправляемые, как искры костра, Кендра понимала только то, что ей необходимо снова найти сингаэльского священника и сообщить ему нечто важное.Его не оказалось в королевской церкви и в той маленькой часовне, где он был раньше. Ее охватило настоящее отчаяние. Предвечерний солнечный свет заставил ее заслонить глаза рукой. Ей пришла в голову мысль, не происходит ли то же самое с ее отцом, когда у него начинается приступ лихорадки, но у нее не было ни жара, ни слабости. Только боль, и с ней пугающее, невозможное сознание того, что на западе идет бой, мысленный образ меча, взлетающего и падающего, и снова сверкающего, опять и опять.Именно брат нашел для нее Сейниона. Гарет, срочно вызванный гонцом, бросил лишь один испуганный взгляд на Кендру, сидящую на скамье в маленькой церкви (она пока не в состоянии была выйти на свет), и убежал, на ходу призывая других людей искать вместе с ним. Он вернулся (она не знала, сколько прошло времени) и отвел ее под руку по улицам в светлую (слишком светлую) и просторную комнату, которую ее отец построил для священников, переписывающих для него книги. Она не открывала глаз, позволяя Гарету вести себя.Король был там, среди работающих писцов, и Сей-нион вместе с ним, к счастью. Кендра вошла, держась одной рукой за брата, а другую руку прижав к глазам, и остановилась в отчаянии, не зная, что делать дальше в присутствии отца.— Отец. Мой господин верховный священнослужитель. — Ей удалось это выговорить, потом она замолчала.Сейнион взглянул на нее и быстро встал. Было видно, что он тоже принимает решение.— Принц Гарет, будь так добр, пошли слугу принести из моей комнаты коричневый кожаный мешочек. Твоей сестре срочно необходимо лекарство, которое я могу ей предложить— Я сам его принесу, — ответил Гарет и поспешно вышел. Сейнион тихо что-то сказал. Три писца, сидящие в комнате, встали из-за столов, поклонились королю и вышли, пройдя мимо Кендры.Отец остался к комнате.— Госпожа, — спросил Сейнион, — это снова то самое, о чем мы говорили раньше?Она колебалась, испытывая боль и нечто большее, чем боль. Ведьм сжигают за ересь. Она взглянула на отца. И услышала, как Сейнион Льюэртский сказал серьезно, еще раз изменив положение вещей:— Здесь нет греха. Твоему царственному отцу тоже знаком тот мир, о котором ты говоришь.У Кендры приоткрылся рот. Элдред тоже встал, переводя взгляд с дочери на священника. Он был бледен, но задумчив, спокоен. Кендра чувствовала, что вот-вот упадет.— Дитя, — сказал ее отец, — все в порядке. Расскажи мне, что ты сейчас видишь из полумира.Она не упала. Этот позор ее миновал. Ей помогли сесть на высокий табурет, на котором работал один из священников. На рукописи, лежащей перед ней на наклонной поверхности стола, была изображена ярко раскрашенная заглавная буква на полстраницы: буква С, на верхней части которой дугой изогнулся грифон. Кендра увидела, что это начальная буква слова “слава”.Она сказала, стараясь говорить как можно четче и осторожнее:— Они прошли через лес призраков. Или прошел принц сингаэлей, Алун аб Оуин. Это его я могу… видеть. Обнажены мечи, идет бой.— Где?— Я не знаю.— Ательберт?Она покачала головой. От этого движения стало больно.— Я его… не вижу, но я никогда его и не видела. Только сингаэля, и я не понимаю почему.— Почему мы должны понимать? — спросил через секунду отец голосом ласковым, как дождик. Он взглянул на Сейниона, потом снова на нее. — Дитя, прости меня. Это перешло к тебе от меня, полагаю. Ты получила дар или проклятие, которое ношу я, — видеть то, от чего избавлено большинство из нас. Кендра, в этом нет твоего греха или порока.— Тогда и в тебе тоже, мой господин, — твердо сказал Сейнион, — если это правда, а я в это верю. И нет нужды наказывать себя за это. Существуют цели, которых мы не понимаем, как ты сказал. Добру и воле бога служат в разных обличьях.Кендра увидела, как ее отец посмотрел на седовласого священника в светло-желтых одеждах бога. Яркий цвет этих одежд резал ей глаза.— Они сражаются? — спросил отец, снова поворачиваясь к ней.— Кто-то сражается. Я вижу мечи… и еще один меч.— Закрой глаза, — попросил Сейнион. — Тебя здесь любят и охраняют. Не прячься от того, что тебе дано. Я не верю, что в этом есть зло. Доверься Джаду.— Джаду? Но как? Как я могу…— Доверься. Не прячься.В его голосе звучала музыка сингаэлей. Кендра закрыла глаза. Головокружение, потеря ориентации, нестихающая боль. Не прячься. Она старалась не прятаться. Снова увидела меч, тот, о котором прежде спрашивала священника, маленький, серебряный, сияющий в темноте, хотя лун не было.Она снова увидела что-то зеленое, зеленое, не поняла, а потом вспомнила, хотя все равно не поняла. Зеленое окружало все это, как лес окружает поляну. Тут она вскрикнула, от сильной боли, от горя, в светлой комнате Эсферта. И на склоне холма в Арберте, выше того места, где сошлись в смертельной схватке двое мужчин, кто-то услышал ее крик, в своей голове, и увидел то, что видела она, что она ему послала, и понял больше, чем поняла она.Она услышала, как он произнес ее имя в страхе и изумлении, потом еще одно имя. А затем, с изысканной учтивостью, принимая во внимание то, что она только что с ним сделала и что он из этого понял, он помедлил как раз столько мгновений, чтобы послать ей через реки, долины и леса четкую мысль, из одной головы в другую, о том, что ей наверняка необходимо было знать в такой дали от него.Кто может знать, кто может знать наверняка, как выбираются орудия?Кендра открыла глаза. Посмотрела на руку отца, держащую ее за руку, как он держал ее тогда, когда она была маленькой, потом подняла на него взгляд, заплакала в первый раз в тот день и сказала:— Ательберт там. Он вышел живым из леса.— О, Джад, — произнес ее отец. — О, дети мои. * * * Если хочешь победить такого противника, то перед тобой лежит узкая тропа (и ты все время передвигаешь ноги). Бранда Леофсона не сразить каким-нибудь безрассудным выпадом или рубящим ударом, и он слишком массивный, чтобы одолеть его силой. Тебе необходимо достаточно времени, чтобы разгадать его, понять его склонности, как он реагирует на твои попытки, как проводит собственные атаки, что говорит. (Некоторые люди слишком много разговаривают.) Но летящее мимо время разит в обе стороны: викинг из Йормсвика быстр, и он моложе тебя. Ты обманываешь себя самым роковым образом, если думаешь, что можешь медлить, чтобы разобраться, что можешь утомить его.Приходится наблюдать быстро, делать выводы, если можно их сделать, использовать против соперника то, что ты узнал. Например, привычку — о которой ему явно никто не сказал — поворачивать голову влево перед тем, как нанести рубящий удар слева, чтобы следить здоровым правым глазом за клинком. И он любит подрезать снизу, прием морских пиратов: человек, раненный в ногу, выбывает из боя, его просто обойти.Итак, ты узнал две вещи, и довольно быстро, и если хочешь победить такого человека, ты имеешь представление о том, что нужно делать. И тебе вполне по силам это сделать, хотя прошло уже двадцать пять лет с того времени, как ты был в наилучшей форме.Не стоит себе самому лгать. Торкел Эйнарсон уже давно этим не грешил. На его лице застыло жесткое выражение, когда он снова отступил и еще раз угадал низкий удар слева. Он его отразил и постарался, чтобы это не выглядело слишком легким. Снова описал круг, спустившись ниже. А потом вернулся назад, на тот же уровень, не пуская соперника выше, куда тот стремился. Нетрудно, пока это действительно нетрудно. Он все еще знал, что делает. Его можно лишить сил, он устанет, но не слишком быстро, если Леофсон будет так явно позволять предугадать половину своих ударов. Можно применить определенную последовательность действий, когда знаешь, что твой соперник предпочитает удар слева.Свет и правда очень яркий, он — составляющая этого боя, заходящее солнце освещает их склон, заливает лучами сражающихся, деревья, траву, зрителей выше и ниже их. Никаких облаков на западе, темные тучи сгрудились на востоке, и из-за них, подсвеченных снизу, вечернее небо кажется еще более ярким. Торкел знал, что такие вечера особенно ценят сингаэли, возможно, потому, что эти холмы и долины обычно окутаны дождем и туманом.Земля, к которой могут привыкнуть некоторые люди, но он не из их числа, разве что в Льюэрте, у западного моря. Ему необходимо море, всегда было необходимо; соль в крови остается навсегда. Он отбил удар сверху вниз (тяжелый удар), затем сделал ложный выпад справа, чтобы посмотреть, что будет делать Леофсон. Его реакция оказалась чересчур бурной — ударов с этой стороны он больше опасается из-за глаза. Только наносить такие удары трудно из-за боли в бедре. Жена ап Хиула перечислила недуги мужа. Это было бы забавно, в другом месте. Торкел мог бы перечислить свои. У него мелькнула мысль, где сейчас Фригга, как живут его две дочери, внуки, которых он никогда не видел. Берн здесь. Его сын здесь.Это была достаточно долгая жизнь, подумал Торкел Эйнарсон.Но он получил свою долю наград. Джад — или Ингавин и Тюнир, кто бы его ни ждал, — проявлял к нему доброту. Он мог это утверждать. Ты сам прядешь нить своей судьбы и сам совершаешь ошибки.Если хочешь победить такого человека, как этот… Тут Торкел улыбнулся и начал. Пора.Эрлинг, стоящий перед ним, запомнит эту улыбку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64