Πампир. Да ты истинный философ, почище самого Фалеса, ежели на это способен!Гликион. Если душа омрачится неприятным чувством, а это в жизни смертных бывает очень нередко, я решительно гоню его прочь, будь то гнев или незаслуженная обида.Полигам. Но есть такие обиды, которые и самого кроткого приведут в негодование; частый тому пример — грубость слуг.Гликион. Я ничему не позволяю засесть в душе надолго. Если можно исправить дело, исправляю, а если нет, говорю себе: «Что мне за польза хмуриться и злиться — ведь от этого к лучшему ничего не переменится». Иначе говоря, я позволяю разуму быстро добиться от меня того признания, которого спустя немного все равно добьется время. Право, нет такого огорчения, которому я позволил бы лечь со мною в постель.Евсевий. Ничего удивительного, что ты не стареешь, храня такое расположение духа.Гликион. И еще признаюсь (чтобы не утаить от друзей ничего): я всегда особенно остерегался любого бесчестного поступка, который мог бы опозорить меня или моих детей. Нет ничего беспокойнее нечистой совести. Если чувствую за собой какую-нибудь вину, не лягу спать, пока не примирюсь с богом. Источник подлинной безмятежности, или, если выразиться по-гречески, ευθυμίας — это согласие с богом. Тем, кто ведет такую жизнь, и люди бессильны повредить всерьез. Евсевий. А страх смерти никогда не мучит? Гликион. Не в большей степени, чем заботит день рождения. Я знаю, что смерти не миновать. Страх перед нею может, пожалуй, отнять несколько дней жизни, но прибавить, во всяком случае, ничего не может. Пусть уж об этом тревожатся боги; а я тревожусь лишь об одном — чтобы жить достойно и приятно. Ибо лишь тогда жизнь приятна, когда она достойна.Πампир. Но я бы состарился от скуки, если бы пробел столько лет в одном городе безвыездно, доведись мне жить хотя бы и в Риме!Гликион. Конечно, перемена мест — немалое удовольствие, однако же дальние путешествия не только прибавляют знаний, но и чреваты бесчисленными опасностями. Мне представляется более надежным объезжать мир по карте, и думается, что из сочинений историков я узнал и увидел даже и побольше, чем если б, следуя примеру Улисса, целых двадцать лет носился по всем морям и землям. Есть у меня именьице, не дальше чем в двух милях от города. Там время от времени из горожанина я становлюсь мужиком и, отдохнувши, возвращаюсь в город незнакомцем, чужеземцем — принимаю приветствия и отвечаю на них так, словно приплыл домой с недавно открытых островов.Евсевий. А лекарствами здоровье не укрепляешь? Гликион. С врачами знакомство не вожу. Никогда не отворял себе кровь, не глотал пилюль, не пил отваров. Если вдруг почувствую слабость, гоню ее прочь умеренностью в пище или деревенским воздухом. Евсевий. А ученые занятия совсем забросил? Гликион. Нет, ведь это первая услада в жизни. Но я именно услаждаю, а не изнуряю себя занятиями. Впрочем, для удовольствия ли я занимаюсь или для житейской пользы, главное — что не напоказ. После еды либо сам читаю, либо слушаю чтеца и никогда не провожу за книгами больше часа; потом поднимаюсь, беру лютню и, медленно прогуливаясь по комнате, напеваю или повторяю про себя то, что прочел, а если рядом случится гость, пересказываю ему; потом возвращаюсь к книге.Евсевий. Скажи мне по чести, неужели ты не ощущаешь ни одной из тягот старости, которым, как говорится, числа нет?Гликион. Сон стал похуже, память не такая цепкая, если нарочно не напрягать. Ну, вот я и сдержал слово — открыл вам все магические средства, которыми поддерживаю свою молодость. Теперь пусть Полигам так же откровенно поведает, откуда к нему такая ранняя старость.Полигам. От верных друзей ничего не скрою.Евсевий. К тому же дальше наших ушей твой рассказ не уйдет.Полигам. Как мало отвращения к Эпикуру испытывали мы в Париже, вы знаете сами.Евсевий. Да, помним, конечно. Но мы полагали, что эти замашки ты оставил в Париже вместе с юностью.Полигам. Из многих девчонок, которых я там любил, одну я увез с собою домой. Она была беременна.Евсевий. И привез в отцовский дом?Полигам. Прямехонько! Но солгал, будто это супруга кого-то из моих друзей и он вскоре за нею приедет.Евсевий. И отец поверил?Полигам. Четырех дней не прошло, как он уже все пронюхал. Пошли жестокие ссоры. Но и тем временем я не переставал таскаться по пирушкам, играть в кости и вообще не потерял вкуса к низменным забавам. Что много говорить? Отец бранился, не умолкая, кричал, что не желает кормить этаких курочек-француженок в своем доме, и все угрожал родительским проклятием, — тогда я ушел в изгнание: вместе с курочкою переселился петушок в другой город. А она мне родила нескольких цыплят.Πампир. А деньги откуда брались? Полигам. Кое-что потихоньку давала мать, а кроме того, долгов наделал уйму.Евсевий. И еще находились такие дураки, чтобы ссужать тебе в долг?Полигам. Есть люди, которые никому не ссужают с большей охотою.Πампир. И что же в конце концов?Полигам. В конце концов, когда отец уже не на шутку готов был меня проклясть, вмешались друзья и примирили воюющих на тех условиях, чтобы я взял в жены девушку из нашего города, а с француженкою развелся.Евсевий. А он а была тебе женой?Полигам. Уговаривались мы с нею на будущее, но в одну постель легли не откладывая.Евсевий. Как же удалось с нею развестись?Полигам. После я узнал, что у моей француженки есть муж-француз, от которого она сбежала.Евсевий. Значит, теперь ты женат?Полигам. Женат. В восьмой раз.Евсевий. В восьмой? Да, вещее дали тебе имя, Полигам-Многоженец. Верно, все жены умирали бездетными.Полигам. Наоборот, не было ни одной, чтобы не оставила щенят в моем дому.Евсевий. По мне — так лучше восемь несушек, чтобы клали яйца в моем дому. И не надоела тебе полигамия?Полигам. До того надоеда, что умри нынче эта восьмая, я б послезавтра взял девятую. Нет, мне только одно досадно, — что нельзя иметь по две или по три жены разом, а у петуха вон сколько кур под началом — и пожалуйста.Евсевий. Теперь я не удивляюсь, петух, что ты такой тощий и такой старый. Ничто так не подгоняет старость, как разнузданное пьянство, неумеренность в любовных удовольствиях и ненасытная похоть. Кто же, однако, кормит твою семью?Полигам. После смерти родителей осталось скромное состояние, и сам работаю не покладая рук.Евсевий. С науками, стало быть, распрощался бесповоротно?Полигам. Да, как говорится, с коня пересел на осла, семь свободных искусств променял на одно ремесло.Евсевий. Бедный, столько раз ты вдовел, столько раз носил траур!Πолигам. Никогда я не вдовел дольше десяти дней, и всегда новая супруга освобождала меня от старого траура. Вот вам, честно и откровенно, итог моей жизни. Теперь хорошо бы, если бы и Пампир рассказал нам свою историю. Ему преклонный возраст, как видно, не в обузу, а ведь, если не ошибаюсь, он на два или три года старше моего.Пампир. Конечно, расскажу, раз нечем заполнить досуг, кроме как этаким вздором.Евсевий. Что ты! Нам будет приятно тебя послушать.Пампир. Едва я вернулся домой, тут же старик-отец принялся требовать, чтобы я приискал себе какое-нибудь доходное занятие, и после долгих обсуждений я выбрал торговлю.Полигам. Странно, что такой образ жизни привлек тебя больше всякого другого.Пампир. От природы я был жаден до новых впечатлений, хотел увидеть чужие земли и города, узнать чужие языки и нравы, а наилучшие возможности для этого давала, как мне казалось, торговля. К тому ж из обилия новых сведений рождается опытность, благоразумие.Полигам. Но горестное благоразумие: ведь за него большею частью надо платить слишком дорого.Пампир. Не спорю. Итак, отец отсчитал мне изрядную сумму, чтобы, с изволения Геркулеса и с милостивой поддержкою Меркурия, я приступил к делу. Одновременно стали мне сватать невесту с громадным приданым и такую красавицу, что она и бесприданницею могла бы выйти за кого угодно.Евсевий. И успешно ты торговал?Пампир. Так успешно, что не довез до дому ни барыша, ни отцовской ссуды.Евсевий. В кораблекрушение, верно, попал.Пампир. Да, в кораблекрушение. Наскочили на утес, губительнее всякой Малеи Мыс Малея — юго-восточная оконечность полуострова Пелопоннес. Близ него часто гибли морские суда.

.Евсевий. В каком море этот утес и как он зовется?Пампир. Море назвать тебе не могу, а утес, печально прославленный гибелью многих и многих, зовется по-латыни «Кости». Как вы именуете его по-гречески, не знаю.Евсевий. Ах ты глупец!Пампир. Но еще глупее мой родитель, который доверил столько денег мальчишке.Гликион. Что же ты сделал потом?Пампир. Делать уже было нечего, и я стал подумывать, не удавиться ли мне.Гликион. Неужели отец был совершенно неумолим? Ведь деньги можно и снова нажить, а первая провинность всегда и повсюду прощается.Пампир. Ты, вероятно, прав, но тем временем я, несчастный, лишился невесты. Родители девушки, как узнали, с чего я начал, тут же расторгли помолвку. Я был влюблен без памяти.Гликион. Жаль мне тебя. И что ты решил?Пампир. Что остается решать, когда все пропало? Отец меня проклял, деньги погибли, отовсюду я только и слышал: «Кутила! Мот! Расточитель!» Коротко говоря, я всерьез раздумывал, удавиться мне или уйти в монастырь.Евсевий. Жестокое решение. Но я вижу, что ты выбрал смерть помягче.Пампир. Наоборот, я выбрал то, что мне казалось тогда самым жестоким: до такой степени я себя ненавидел.Гликион. А ведь очень многие уходят в монастырь, чтобы жить сладко и беззаботно.Пампир. Наскреб я денег на дорогу и тайно бежал подальше от отечества.Гликион. Куда именно?Пампир. В Ирландию. Там я сделался каноником, из числа тех, что снаружи льняные, внутри шерстяные. То есть вступил в обитель черных (уставных) августинских каноников (как уже сказано выше, к этому ордену принадлежал и сам Эразм), которые носили льняную рясу поверх шерстяной рубахи.

Гликион, Значит, там и зимовал, спрятавшись от холода в шерсти?Пампир. Нет, побыл с ними два месяца и уплыл в Шотландию.Гликион. Что тебе у них не понравилось?Пампир. Только одно: устав, на мой взгляд, был слишком мягок — не по заслугам тому, кому надо бы удавиться, и не один раз.Евсевий. Что ты назначил себе в Шотландии?Пампир. Из льняного обернулся кожаным — у картезианцев Картезианцы в те времена одевались в рясу из кожи.

.Евсевий. Эти люди полностью умели для мира.Пампир. Да, так мне представлялось, когда я слышал их песнопения.Гликион. Как? Они и после смерти поют? Сколько месяцев ты провел у этих шотландцев?Пампир. Без малого шесть.Гликион. Каково постоянство!Евсевий. Что тебе там пришлось не по нраву?Πампир. Их жизнь показалась мне слишком вялой и медлительной. Вдобавок, я повстречал многих, пошатнувшихся в уме, — от одиночества, я полагаю. А я и сам не слишком-то был тверд в уме и опасался, как бы совсем не спятить.Полигам. И куда ты улетел?Пампир. Во Францию. Там я нашел монахов, черных с головы до пят, — из ордена святого Бенедикта Святой Бенедикт из Нурсии в Средней Италии (480 — ок. 542) был основателем первого в Западной Европе монашеского ордена и первых монастырей.

. Цветом платья они свидетельствовали, что погружены в траур в этом мире. Среди них были и такие, что вместо верхнего платья надевали рубаху из козьей шерсти, редкую, вроде сети.Гликион. Тяжкое истязание плоти!Пампир. У них я оставался одиннадцать месяцев.Евсевий. А что помешало остаться навсегда?Пампир. Я нашел у них больше пустых церемоний, чем истинного благочестия. Кроме того, я слыхал, что есть другие, которые живут намного более свято; их вернул к строгим правилам Бернард Бернард Клервоский, едва ли не самый авторитетный церковный деятель и писатель первой половины XII в., главный вдохновитель Второго крестового похода, был одновременно и реформатором монашества. Черепашье мясо либо ешь досыта, либо не ешь вовсе, — Греки считали, что черепашье мясо в большом количестве полезно, а в малом — вызывает рези в животе.

, темное платье они переменили на белое. Там я провел десять месяцев.Евсевий. И что не понравилось?Пампир. Ничего в особенности; они оказались добрыми товарищами. Но не давала покоя греческая пословица: δει τας χελώνας η φαγειν, η μη φαγειν Черепашье мясо либо ешь досыта, либо не ешь вовсе.

.И я решил либо вообще не быть монахом, либо стать образцовым монахом. Знал я, что существуют некие бригиттинцы Орден, основанный святой Бригиттой Шведской (ок. 1302—1373), имел монастыри преимущественно на севере Европы (Швеция, Дания, Норвегия, Померания). Стр. 233…набрел я как-то на крестоносную братию. — Изображение креста на одежде и на латах носили все (или почти все) рыцарствующие монахи. Каждый орден отличался от всех других формою или цветом креста.

, люди словно с небес спустившиеся, к ним я и направился.Евсевий. И сколько месяцев пробыл?Пампир. Два дня, да и то неполных. Гликион. Так полюбился тебе их образ жизни? Π ампир. Они принимают только тех, кто сразу связывает себя обетом. А я еще не настолько лишился рассудка, чтобы покорно надеть узду, которую после никогда уже не сбросишь. И всякий раз, как я слышал пение монахинь, сердце терзала память о потерянной невесте.Гликион. А потом что?Пампир. Душа алкала чистоты и нигде не могла насытиться. Странствуя, набрел я как-то на крестоносную братию. Знамение креста очень меня привлекало, но пестрота затрудняла выбор: на одних был белый крест, на других зеленый, на третьих разноцветный; у одних простой, у других двойной, у иных даже четверной и всевозможных иных очертаний. Чтобы ничего не пропустить, я перепробовал почти все. Но на деле убедился, что носить крест на плаще или на рубахе — это одно, а в сердце — совсем-совсем другое. Наконец, истомившись в поисках, я рассудил так: чтобы ухватить всю святость разом, подамся-ка я в Святую землю и вернусь домой, сгибаясь под грузом святости.Полигам. И отправился в Святую землю?Пампир. Конечно!Полигам. А деньги на дорогу откуда?Пампир. Удивительно, что тебе только сейчас пришло в голову спросить про деньги, а не гораздо раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82