– Тебе приходилось тяжело работать.– Как и всем нам.Она попыталась вырвать руку, но он держал ее крепко.– Ничего страшного, кое-какая домашняя работа мне нравилась.Она подняла глаза к его лицу, на котором читалось удивление.– Тебе трудно поверить, что мне нравится домашняя работа?– Конечно. Большинство высокородных дам предпочитают ничего не делать.– Я не большинство, – пробормотала она.Он наблюдал за ней и видел, что на нее снизошло какое-то странное спокойствие, и вдруг осознал, какое бремя она несла весь прошлый год. Одна, посреди войны, управляющая огромным поместьем при недостатке денег и самого необходимого. Когда он опрашивал ее домашних, все они отзывались о своей леди с похвалой, и ясно было, что говорят они с искренним чувством.– Ты видел мои цветы?Он посмотрел на нее. Улыбка укрылась в нежных ямочках по углам ее рта. Цветы? Он покачал головой.Улыбка Гвиневры стала шире, и ему показалось, что от этой улыбки раздвинулись стены комнаты и ветерок, проникающий сквозь ставни, стал свежее.– Как я уже говорила, кое-какую домашнюю работу я люблю.В его взгляде забрезжило понимание:– Твои цветы?Она радостно кивнула, и черные локоны запрыгали по плечам.– Это хорошо, – откликнулся он задумчиво, глядя на маленькие пальчики, зажатые в его руке. Он погладил каждый из них, почувствовав при этом, какие они тонкие и хрупкие и как изящно изогнуты, когда так вот покоятся в его ладони.– Ты и должна продолжать заниматься тем, что любишь. А что касается остального, для этого найдутся другие.Ее только что доверчиво обращенное к нему лицо замкнулось. Когда она снова попыталась высвободить руку, он ее выпустил. Она подошла к окну и раздвинула ставни.Ночь была чернильно-черной и ветреной. В воздухе чувствовался запах дождя.– Нам ужасно нужен дождь, – пробормотала она, будто они вели пустую светскую болтовню о погоде. – Я не могу перестать заниматься своей работой, – продолжала она невыразительным тоном. – Поля надо вспахивать, даже когда мужчины участвуют в войне.Он смотрел, как она провела рукой по гобелену возле окна.– Когда юноши погибают в бою, остаются женщины обрабатывать поля, но в замке не хватает людей, а сорняков с избытком.Ее голос обрел жесткость. Она заговорила быстро и с горечью, повернувшись к нему спиной.– Просто надо об этом позаботиться.Его охватило ощущение родства с ней. В сердце его что-то шевельнулось, вопреки его намерению. Желание властвовать и вожделеть уступило место сочувствию и пониманию, хотя, казалось, эти чувства были сейчас решительно ни к чему.Так почему же он прошел через комнату и встал у нее за спиной? И склонился к ее уху, чтобы пробормотать что-то нежное и ласковое?– Ты не должна больше заниматься этим одна, миледи.Он принялся разматывать шелковый шарф, вплетенный в ее волосы, спускавшиеся на спину тяжелым жгутом. Провел пальцами по непокорным локонам, цепляясь за них огрубевшей кожей. Ее дыхание едва заметно участилось, и он, склонясь к ее уху еще ближе, прошептал:– Теперь у тебя есть муж, который во всем станет тебе помогать.– В прополке сорняков? Просто тебе придется признать, что я хорошо заботилась о доме.Пальцы Гриффина вдруг сжались в кулаки, и только так он мог выразить желание, снедавшее его восемнадцать лет. Заботилась? Заботилась?! Она процветала, живя на его земле, ездила на его лошадях по его холмам, вдыхала воздух леса, пока он плавал в мире политики и кровопролитий, мечтая о доме, а она могла ему предложить за все это только спокойную и вежливую фразу, не значившую для него ровно ничего.По жилам его заструилась такая ярость, что у него на мгновение помутилось в глазах.Она хорошо заботилась о его землях?Гвин смотрела на него, оцепенев. Ото лба и до подбородка лицо Гриффина представляло образ мучительной острой боли. Кровь от него отхлынула, и все краски сошли, если не считать полуприкрытых веками глаз, в которых горело лихорадочное пламя, выжигая дымчато-серую радужку до цвета непрозрачной сажи. На щеках его заиграли желваки.И им предстояло жить в браке?Господи, что такого она сказала?Ни жива ни мертва она стояла на месте, слишком испуганная, чтобы бежать, и слишком потрясенная, чтобы остаться.Он поднял голову. Господи, зачем мучить такое прелестное создание? И прошелся ледяным взглядом по ее лицу, от этого кровь в ее жилах заледенела.– Сколько тебе было, Гвин, когда ты поселилась в «Гнезде»? – спросил он тихо и провел кончиком пальца по ее обнаженной ключице. От его рассчитанной сдержанности ей стадо еще хуже. Не было ничего более тревожного, чем эта нарочитая ласка. То, что он мог обуздать свою ярость и говорить спокойно, свидетельствовало о таком самообладании и воле, что ей стало страшно. Но все ее внимание было сосредоточено на его мощном указательном пальце, которым он поглаживал ее шею.– Мне было два года, Гриффин, – сказала она приглушенным голосом.Теперь его рука лежала на ее затылке, держа прелестную голову в нежном плену.– А мне, Гвиневра, было восемь, когда я покинул свой дом. И я ничего не забыл, никакой малости. Как и тебя.Его пальцы скользнули вниз и отпустили ее:– Ступай.– Что?– Иди. Иди в свою комнату.– Но у меня нет ком…– В солар. Иди.– Что, дьявол побери…– Не говори так, – предостерег Гриффин, и его глаза снова опасно блеснули. Он указал на дверь: – Иди. Сейчас же. Пока это безопасно.Она нерешительно попятилась. За ее спиной его рука обхватила холодное железо дверной ручки, повернула ее и открыла дверь. Дверь распахнулась так быстро, что Гвиневра сделала большой шаг, чтобы обрести равновесие и выпрямиться.Что с ним происходило? Что происходило с ней? Что происходило с ними обоими?Прежде чем повернуться и уйти, она мельком снова увидела Гриффина. Он стоял, опустив голову, уставившись в пол, и его кулаки молча сжимались и разжимались в неведомом ей приступе глубокого страдания. Глава 12 Ночь как-то загадочно светилась, казалась зеленовато-черной, а сновавшие по небу облака своей ослепительной белизной контрастировали интенсивной окраской всего остального и спешили скрыться в безопасной гавани.Несмотря на яростный ветер, Гвин не стала закрывать ставни. Огонь в жаровне был слабым. Ей хотелось прогуляться по крепостному валу. Она постоянно так поступала, когда ее мучило беспокойство и она не могла заснуть.Приняв решение, она встала, стараясь не производить ни малейшего шума и дыша медленно и размеренно. Она выглянула в окно посмотреть на ветер, но узкое окно не позволяло видеть всего, а слезы уже жгли веки и грозили пролиться.– Пойдем.Это слово прозвучало как раскат грома. Как могло быть в этом голосе столько жара, пока она пыталась угадать, что ее ждет, если она взглянет на него?Она обернулась. Ее юбки закружились вокруг лодыжек, а потом покорно легли волнами. Его глаза горели так, что способны были прожечь дорожку в темной комнате.– Милорд?– Вернись.Она без возражений прошла к нему через комнату, ступая намеренно медленно, и, приблизившись к затененной фигуре, остановилась.– Мы не причиняем друг другу ничего, кроме неприятностей, – сказала она.Он кивнул темноволосой головой:– Верно. Ничего, кроме неприятностей.– И все-таки ты предпочитаешь, чтобы я была с тобой?– Предпочитаю.Она остановилась лицом к нему и ощутила жар, распространяющийся вдоль всей ее спины, и чувствовала этот жар все время, пока они спускались по лестнице мимо фонарей, укрепленных в выемках стен, и пока молча шли по холодным каменным коридорам и комнатам лорда.Он закрыл за ними дверь, и глухой стук показался ей угрожающим. Но Гриффин не одарил ее ни одним взглядом. Он отвернулся и принялся раздеваться, все еще не говоря ни слова.Гвин подошла к окну и раздвинула ставни как раз в тот момент, когда зубчатый зигзаг молнии прорезал грозовое небо и затем наступила полная темнота. В окно пахнуло холодным ветром. С ним в комнату ворвались запахи окружающего мира: запах двора и амбаров, сладкий и тонкий аромат умирающей на лугах травы.Она обернулась. Он был обнажен. Тело его было сплошной массой мускулов. В комнате горела всего одна свеча, и под ветром ее пламя затеяло дикую пляску.– Ступай в постель.Она не двинулась с места, и он заговорил снова. Слова ему давались с трудом и падали на нее тяжело:– Я не трону тебя.Он лег, не произнеся больше ни слова. Единственным звуком, нарушавшим тишину комнаты, был стон ветра.Прошел час, возможно, больше или меньше, прежде чем она наконец свернулась в постели клубочком рядом с ним и впала в сон без сновидений.Когда Гриффин проснулся, было еще темно. Лежа в постели, он мысленным взором окидывал комнату. Он был дома, и все было так, как он мечтал. Однако он ощущал пустоту, и это было странно и обескураживало.Он вдруг ясно осознал простую истину: до сих пор ему недоставало в жизни стабильности и упорядоченности, и именно такой человек, как Гвиневра, обладающая умом и здравым смыслом, могла дать ему исцеление и помощь.Она будто читала его мысли, потому что пошевелилась рядом с ним, пробормотала что-то и снова затихла.Он смотрел на нее, разметавшуюся под одеял’Ами из мехов, в платье, сбившемся и собравшемся в складки вокруг бедер. Несколько прядей выбились из прически и обрамляли ее лицо, покоящееся на подушке. Они походили на извилистые темные дороги, сбегающие вниз с холма. Она снова пошевелилась, выпростала руку из-под одеяла. Ее рука легла на его грудь, но она не проснулась. На мгновение ее голова оказалась у него на груди, потом соскользнула на меха.Что ему было делать? Гвиневра была слишком женщиной для того, чтобы этот брак смог стать спокойным и предсказуемым, но дело даже не в этом. Вся сложность заключалась в том, что Гвиневра – дочь де л’Ами, и он не был уверен, что сможет когда-нибудь простить ей это.Гриффин встал с постели, подбросил дров в огонь жаровни и подошел к окну. Ветер утих, не принеся дождя, но оставил после себя мир, исполненный чуткой тишины.Он простоял так, должно быть, с полчаса. Только дважды обернулся, чтобы бросить взгляд на кровать. Пламя свечи ярко вспыхнуло, затрещало и теперь снова горело ровно.Полоса белого лунного света медленно ползла по полу.– Гриффин?Он не обернулся.– Милорд?Он слегка повернул к ней голову.– Все в порядке?Вопрос был столь всеобъемлющим, а сфера возможных ответов столь обширна, что внезапно у него возникло побуждение рассмеяться. Но вместо этого он кивнул.– Иногда в часы бессонницы я гуляю по стенам, – произнесла она.Голос ее был спокойным и тихим, а в словах не было и намека на сонную томность. Он бросил взгляд через плечо:– И часто у тебя возникает желание докучать часовым?– Часто.Он повернулся к ней всем торсом и остановился, скрестив руки на груди.– Настолько часто, что они попросили меня каждый раз приносить им чего-нибудь съестного из кухни, – сказала она тихо. – Таким образом я плачу им за то, что докучаю.Он снова обратил взгляд к окну:– Гроза так и не пришла.Гриффин услышал мягкий шелест меховых одеял:– Пойдешь со мной, милорд?Ночь была ясной, холодной до зябкости, и полная луна светила ярко.– Когда я здесь, чувствую себя как Господь на небесах, – пробормотала она, запахивая плащ на плечах.Гриффин проводил рукой по стене, пока они шли, ощущая кожей ее холод и плотность.Это был добротный замок, хороший дом. Он позволил своему взгляду скользить по открытым взору равнинам. С запада на восток дугой простирался мрак, и это означало, что там леса. Но деревья были далеко, гораздо ближе раскинулись поля и луга, в полумраке казавшиеся коричневыми и рыжими.Еще дальше, ниже гребня, на котором расположилась лагерем его армия, он видел темные горбы деревенских домов.– У меня тоже случались такие минуты, – сказал он наконец.Тоска и томление в его голосе привлекли внимание Гвин. Она на него посмотрела, но ничего не сказала. Они молча брели по крепостному валу с запада на восток. Часовые, мимо которых они проходили, молча кивали, и единственным звуком, нарушавшим тишину, был голос ветра, вздыхавшего среди камней, да шелест крыльев совы, сорвавшейся с ветки дерева в погоне за ночной добычей.Не сговариваясь, они остановились возле одного из зубцов, позволяя ветру трепать их плащи и капюшоны. Луна уже садилась. Скрытая энергия ночи иссякала. Гвин смотрела на дальние холмы, которые всегда считала своими.Ей казалось, то, что было перед ней, существовало всегда, испокон веков. Но теперь все изменилось.Гриффин в свое время навещал этот крепостной вал, возможно, так же балансировал на его камнях, демонстрируя свою отвагу и юное недомыслие, как делала это она в семилетнем возрасте, пока мать не стаскивала ее вниз, держась потом рукой за сердце.Гриффин наблюдал задолго до нее эти закаты и смеялся в лицо грозе, чувствуя себя неуязвимым за каменными зубчатыми стенами. Точно так же, как она.Это место было и ее домом. И его тоже.– Мне жаль, – сказала она печально.Темноволосая голова, маячившая рядом с ней, поднялась. Он опирался подбородком на руки и смотрел на равнины, но обернулся на звук ее голоса.– Чего тебе жаль? Этой ночи или полей?Его мягкая манера шутить смутила ее.– Мне жаль потерь, вызванных войной, и того, что тебе пришлось покинуть это прекрасное место.Он покачал головой, в темноте ночи это движение было едва заметно.– Ты снова удивила меня, и я думаю, мне и дальше будет приятно узнавать тебя.Она посмотрела ему прямо в лицо – в его усталые, трагические и прекрасные глаза.– Гриффин, я не хотела, чтобы они схватили тебя. Не я послала за тобой воинов. Это сделал Марк и его люди. Это было ужасным несчастьем. Я не сказала им ни твоего имени, ни где ты был.– Ты не говорила им?Она покачала головой, на этот раз глядя вниз через зубчатую стену.– Я пыталась…– Что пыталась?– Задержать их, – сказала она так тихо, что он не расслышал бы, если бы не стоял так близко к ней, прямо у нее за спиной.– Ты пыталась их задержать, – повторил он тихо и кончиками пальцев провел по чувствительной коже у нее на затылке.Она с шумом втянула воздух.– Почему?Гвин покачала головой:– Не знаю. Больше я ничего не знаю.Его губы прижались к ее шее, и по коже Гвин пробежала жаркая дрожь, будто звезды на ней зажглись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35