Все было затянуто серой туманной дымкой. Листва с деревьев облетела, вода в прудах и озерах отражала свинцово-серое небо, даже коричнево-серых уток, что во множестве водились здесь, не было видно: или попрятались по своим домикам, или улетели в теплые края. Он вздохнул, опустил бинокль, налил себе еще одну чашку кофе из термоса, что стоял на столе. Спал он сегодня всего часа три, не больше, и отчаянно зевал. Письменный стол и журнальный столик были завалены бумагами с заметками и набросками. Он сочинял сюжет под названием «Дело Дрискилов». Это семейство было повсюду! Все сходилось на них. Просто удивительно!
Да и само дело было весьма необычным, превосходило по затейливости все написанные им романы. Чего, к примеру, стоит одна совершенно дикая готическая история которую поведала ему сестра Мария-Ангелина. Старая маленькая монахиня с удивительными огромными глазами, нашедшая последний приют в провинции, в заброшенном монастыре. Она так спокойно — или почти спокойно — рассказывала ему о том, что произошло почти полвека тому назад. Он внимательно выслушал и поблагодарил. А что еще он мог сказать? В какой-то момент ему даже захотелось, чтобы она замолчала — такие воспоминания не каждый день услышишь. И потом, он не знал, верить ей или нет. Хотя вроде бы рассуждала старушка вполне здраво, но кто их разберет... По опыту он знал: на свете не так много людей в здравом рассудке, которые могли бы так долго хранить подобную тайну, а потом, в конце жизни, вдруг выложить ее за здорово живешь. Он не знал, что и думать, а потому просто поблагодарил ее и заехал по дороге в Принстон в гостиницу «Нассау», перекусить. Туда, где, собственно, и началась вся эта заварушка примерно месяц тому назад. И, жуя бургер, вдруг решил, что необходимо получить хоть какое-то подтверждение этой истории. А это будет непросто, потому как Мэри Дрискил уже давно на том свете, отца Говерно тоже нет в живых, а сам он просто не может заставить себя войти в палату к Хью Дрискилу и начать расспрашивать его о сестре Марии-Ангелине и всей этой истории.
Так к кому же обратиться? Должен же быть какой-то иной способ.
Он вернулся в Нью-Йорк уже затемно, сел за стол и начал прикидывать, как ввести факт смерти отца Говерно в сюжет, разработкой которого занимался. Правда, пока что то был еще не сюжет, а какая-то каша, и Данн не знал, с чего лучше начать. Нужно упорядочить его, выстроить четко, как во всех остальных романах.
И вот наконец он повалился в постель и проспал часа три без сновидений. Проснулся в семь и включил телевизор, посмотреть выпуск новостей. Корреспондент «Эн-би-си» сообщал из Рима: во-первых, в Ватикане продолжается скандал, связанный с банком, что, по его мнению, должно привести к массовым самоубийствам. И второе: слухи о пошатнувшемся здоровье Папы Каллистия можно считать сильно преувеличенными. Да, на людях он все лето появлялся мало, но весь последний месяц никаких сообщений об ухудшении состояния не появлялось. Официальный диагноз, острое респираторное заболевание верхних дыхательных путей, вызывал у корреспондента язвительный комментарий. Данн тихо застонал, но не мог не улыбнуться. Римской курии придется считаться с действительностью. Странно, что им так долго удавалось морочить людям голову.
Попив кофе, он ожил, мысль снова работала четко. И ответ на один вопрос он нашел. Ему нужен некто, кто мог бы подтвердить историю Марии-Ангелины. Он понял, кто. Дрю Саммерхейс. Если уж он не знает правды, тогда ее не знает никто. Дрю всегда был наставником, советчиком и другом Хью Дрискила.
Данн узнал номер компании «Баскомб, Люфкин и Саммерхейс» и поговорил с секретарем великого человека. Нет, сегодня его уже не будет, но завтра в два — добро пожаловать. Данн согласился.
Звоня по телефону, он мельком отметил про себя, что слишком замотался и не удосужился проверить вчера вечером автоответчик. Заинтересовало его лишь одно сообщение, от Персика О'Нила из Нью-Пруденса, поступившее два дня тому назад. Затем он послал еще два, в тот день, когда Данн ездил в монастырь под Трентоном. Наверное, Персик зол на него, и, не став тратить времени даром, Данн позвонил ему домой.
Они договорились пообедать в «Джинджер Мэн», ресторане неподалеку от Линкольн-центра, назначили встречу на час дня. Отец Данн сидел за столиком и попивал сухой мартини, когда с улицы, где правили бал дождь, холод и ветер, дующий с Гудзона, вошел Персик. Дождь хлестал в окна, от крупных капель пузырились лужи. Персик вошел, отряхивая плащ и шмыгая покрасневшим от холода носом.
— Что за срочность заставила тебя, мой юный друг, примчаться сюда в такую мерзопакостную погоду? — спросил Данн, откинувшись на спинку стула.
— Ха! Одно высказывание, если можно так выразиться.
Тебе следует чаще проверять сообщения на автоответчике Я тут с ума схожу... — Персик заказал «Роб Рой» и открыл забрызганный каплями дождя черный портфель. Лицо не казалось уж столь юным. Он был простужен и выглядел скверно, Данн его еще никогда таким не видел. — Смотри не упади, Арти, — добавил он. — Думаю, удалось отыскать одну весьма любопытную вещь, правда, я еще не совсем понимаю, что сие означает. И, поскольку я всегда считал тебя человеком мудрым, есть шанс проверить это. Вот, взгляни-ка.
Он протянул ему конверт из плотной бумаги с обрывками скотча. Отец Данн осторожно открыл его и выложил на столик написанную от руки рукопись.
«Факты в деле Саймона Виргиния».
— И автор — не кто иной, как Джакомо Д'Амбрицци, — с улыбкой заметил Персик. — А потому передаю тебе официально в руки, чтобы отныне это стало твоей проблемой. — Он уже выглядел значительно лучше.
Одиннадцать часов спустя матч между «Нью-Йорк Джаэнтс» и «Филадельфия Иглз» вступил в свою завершающую стадию, игра проходила в сложнейших условиях, не поле, а болото, сплошная грязь. Персик дремал перед телевизором в кабинете отца Данна. Возможно, думал он, ад — это не что иное, как бескрайнее футбольное поле, покрытое грязью, и игра бесконечна, и ты уже не различаешь, где какая команда, и никто не знает счета, и всем на все плевать. И он окинул печальным взглядом остатки пиццы и пустые банки из-под диетической колы.
Данн поднял голову от рукописи, взглянул на Персика и усмехнулся. А потом постучал по бумаге кончиками пальцев.
— Ну и кино может из этого получиться. Супер!
— Да, да, конечно. Так что ты по этому поводу скажешь? Ты так долго читал и перечитывал, наверное, выучил наизусть.
— Да, запомнил. Хочу, чтобы завтра утром ты убрал это произведение в свой черный портфель и отвез обратно, в Нью-Пруденс. И положил бы туда, где нашел. Если эта штука всплывет... ладно, об этом даже подумать страшно. — Он приставил кончик указательного пальца ко лбу. — Лучше хранить все здесь.
— Так кто такой был этот Саймон Виргиний? И Архигерцог? Это все шпионские клички, да? Кто они были?
— Не знаю, честное слово, понятия не имею. Но собираюсь выяснить. Готов побиться об заклад, Д'Амбрицци хорошо знал этого Саймона и всех остальных.
И он заказал билет первого класса до Парижа, вылет завтра вечером.
Ему срочно нужно было разыскать одного человека. Эриха Кесслера.
* * *
Сестра Элизабет работала допоздна, хотя меньше всего ее мысли занимал в тот момент журнал и все, что с ним связано. Известие о болезни Папы, подробности которой до сих пор знала лишь пресс-служба Ватикана, начало распространяться сначала через римские газеты, затем уже прозвучало по телевидению. Заболевание, или букет заболеваний, практически не поддается лечению. Состояние критическое, об этом поведал надежный источник из курии, дав, таким образом, сигнал начать подготавливать мир к известию о кончине Каллистия IV, которая, судя по всему, не заставит себя ждать.
Она еще раз просмотрела свои заметки о Д'Амбрицци и Инделикато, пытаясь угадать темную лошадку, которая станет фаворитом, как вдруг дверь в кабинет распахнулась и влетела возбужденная сестра Бернадин. С грохотом захлопнула за собой дверь и с жалобным стоном рухнула на диван. Она только что закончила сражение с типографом и художником по макету и совершенно изнемогла от этой борьбы и споров.
— Кстати, только что подобрала тебе следующую порцию материалов для списка. — Она приподнялась и выложила на стол Элизабет папку.
Та открыла ее, пролистала бумаги.
— Есть что-нибудь интересное? — Глаза пробегали страницы, она искала что-то, хотя сама еще не совсем понимала, что именно.
— Общее между ними — это, пожалуй, возраст...
— Это мы уже знаем.
— Все они были католиками.
— И это нам известно, сестра.
— Все были убиты...
— Перестань, Бернадин! Скажи лучше то, чего я не знаю!
— И, — с улыбкой заметила Бернадин, — все они были в Париже во время войны.
Элизабет широко распахнула глаза, в этот момент она походила на персонажей мультфильма, потом растерянно заморгала, глядя на коллегу.
— Ага... А вот этого я не знала, сестра. Есть что-нибудь по Кесслеру?
Сестра Бернадин покачала головой.
— Не человек, а сплошная загадка!
* * *
Брат Жан-Пьер добрался до деревни на границе с Испанией летом 1945-го. Во Франции настали смутные времена, неспокойно было и в двух крупнейших городах, и в сельской местности, и он, воспользовавшись неразберихой послевоенного времени, оставил Париж. Он пешком проделал весь этот путь до побережья Бретани, затем двинулся в горы и, добравшись до перевала, решил передохнуть. Да так и остался там. И считал, что ему крупно повезло. Он напросился в помощники к местному священнику в бедной деревенской церквушке. Он краснел, когда его называли церковным пономарем. Он, как мог, ухаживал за колоколом, натирал его до блеска, исполнял любую другую работу. И вскоре стал просто незаменим. Так, незаметно, пролетели сорок лет, срок по человеческим понятиям немалый, но он старался не думать об этом, не думать о том, кем некогда был и кем стал.
Он бежал из Парижа, где затем его долго искали. Из Рима даже специально приехал какой-то священник, провести расследование. Но Саймон сказал ему, что их предали, что он должен залечь на дно, затаиться. В конце концов Жан-Пьер повиновался, но очень горевал: чувствовал, что его привычный мир разлетается в прах. Саймон успокаивал его, напоминал о том, какую храбрость проявил он, когда его схватили немцы и потащили в сарай на допрос. Жан-Пьер кивал в знак согласия, но, оставляя Париж, весь так и сжимался от страха. И с виду походил на одного из многочисленных бродяг, наводнивших тогда дороги Франции.
Через пару недель после начала путешествия он поднялся по каменистому склону горы и увидел внизу уютную долину и извилистый горный ручей, на берегах которого раскинулась деревня. Достаточно большая, потому как там была церковь. И его потянуло туда словно магнитом. Он ждал наступления темноты, притаившись в густом кустарнике, наблюдал за тем, как жители занимаются своими делами. Когда в окнах маленьких домов зажегся свет и улицы опустели, он выждал еще немного и, когда взошла луна, осторожно выбрался из своего укрытия. Луна то выплывала из-за облаков, то снова ныряла в них, и он спустился с горы. Потом перебрался через ручей и приблизился к церкви сзади. Дверь была на замке. Голыми руками он отодрал несколько деревянных планок, оставив замок нетронутым.
В церкви раздавался громкий храп. Священник, толстый пожилой мужчина с всклокоченными кудрявыми волосами цвета перца с солью, спал за кухонным столом. Жан-Пьер прошел через маленькую кухню, выбрался в узкий коридор и увидел нужную ему дверь. Найти ее не составляло труда. Почти пустой встроенный шкаф для одежды. Да, вот она, сутана...
Через пять минут с узелком под мышкой он снова перешел через ручей и скрылся во мраке ночи.
* * *
И вот теперь, почти сорок лет спустя, он все еще вспоминал те дни в Париже, хорошие и одновременно страшные времена. Он отчетливо помнил, когда настали для него плохие времена: брат Кристос был убит, всех их предали, и Саймону пришлось отослать Жан-Пьера. Саймон сделал это, чтоб спасти ему жизнь. Жан-Пьер все помнил, ему часто снились сны, и еще он мечтал о том дне, когда его призовут обратно на службу. Но никто не звал; шли годы, он работал в маленькой деревенской церквушке. И не слишком переживал. Ведь Саймон сказал, что рано или поздно все это кончится, а Саймон никогда не ошибался.
Иногда ему снились те несколько зимних недель, которые он провел с Саймоном в подвале, вдыхая запах угольной пыли. Тогда Саймон спас ему жизнь. Он выхаживал его, лечил ему глаз...
Жан-Пьер был сам во всем виноват. Проявил беспечность. Немцы взяли его во время встречи с монахиней участницей движения Сопротивления. Жан-Пьер выхватил револьвер и держал их на мушке, давая уйти женщине. Монахиня вскочила на велосипед и укатила прочь. И тогда немцы набросились на него, схватили и заперли вместе с Саймоном в амбаре. И там же начали пытать его. Вернее, их обоих. Стегали Саймона кнутом, пока он не свалился без сознания, кожа на спине лопнула, он обливался кровью. И тогда они занялись Жан-Пьером.
* * *
Они издевались над ним двое суток. Били ногами, подвешивали на крюке, точно мясную тушу. Затем спустили вниз, дознаватель из гестапо раскалил нож на огне и ткнул кончиком прямо ему в глаз, несколько раз подряд. После этого решили, что с него этой пытки хватит, еще немного порезали его ножом и, истекающего кровью, оставили лежать на полу, рядом с безжизненным телом Саймона.
Но Жан-Пьер сумел подняться, взял валявшиеся у стены вилы, и когда немцы вернулись, прикончил сперва капрала, затем дознавателя из гестапо. Он вонзал в них вилы снова и снова, слышал, как трещат ребра и хрустят кости, затем растолкал Саймона, привел его в чувство, и они бежали из амбара. Им удалось добраться до маленькой церкви, где назначались конспиративные встречи, и они спрятались там в подвале...
И все равно порой он жалел, что эти дни миновали.
* * *
Прошло сорок лет. Он полировал деревянные скамьи в церкви, как вдруг скрипнула дверь и на деревянные полы упали лучи света с улицы. Он выпрямился, обернулся и увидел в дверном проеме силуэт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96