Коробке передач действительно была хана. На ремонт машины требовалось два или три дня, так мне объяснили арабы и техник-смотритель. Выяснилось также, что они знают, где находится древний монастырь под названием Инферно. Хотя все единодушно заявили, что ехать туда — полное безумие. Но поскольку от намерения своего я не отказался, мне обещали водителя Абдулу на грузовике, который должен был приехать утром, и уж мне предстояло уговорить его, за приличную сумму, разумеется. На ночь я могу остановиться в комнате наверху. У меня не было сил болтать с новыми друзьями. К тому же их вряд ли интересовали мои проблемы. И вот, осушив еще пару бокалов коки со льдом, я поднялся наверх и лег спать.
Но сон долго не приходил. Я поменял повязку на ране, растянулся на узенькой койке, ощущая, как впиваются в кожу песчинки, забившиеся между простыней и матрацем. Натянул одеяло до подбородка, в пустыне ночами бывает холодно. Но уснуть все никак не удавалось.
Я без конца перебирал в уме все, что рассказала мне Габриэль Лебек о своем отце, о его грязной сделке с нацистами, о мужчинах на снимке, о таинственной жизни, что вели они на протяжении четырех или пяти десятилетий. Все это было так сложно, так запутано. И еще никак не удавалось связать все эти события с убийством Вэл. Именно поэтому я и хотел отыскать Лебека. Я нутром чувствовал: этот человек на грани полного отчаяния, а потому можно попробовать его расколоть, застать врасплох, надавить, припугнуть... и тогда, возможно, он расскажет больше. Кто-то же должен рассказать мне больше, чем знаю я. А я уже много знал, много чего наслушался, и если он согласится, я могу узнать, почему убили мою сестру. Мне придется поработать над этим Лебеком, но дело того стоит. Если б он не удрал в пустыню, было бы проще. Но раз удрал, я должен идти по его следу.
* * *
Дорогу эту построили сорок с лишним лет назад, во время Североафриканской кампании, с тех пор она простиралась под солнцем и ветрами, никто ею не занимался, и всякий раз, когда машина подпрыгивала на камнях и ухабах, толчки болью отзывались в спине. Я стиснул зубы, вцепился в ржавый и пыльный борт так, что побелели костяшки пальцев, и молил Бога облегчить мои страдания. Грузовик Абдулы тоже являл собой раритет, был брошен отступавшими итальянскими частями. И правильно сделали, что бросили, и следовало признать, что годы ничуть не красили эту колымагу. Рубашка липла к спине, то ли от пота, то ли от крови. Нет, оставалось лишь уповать на милосердие Всевышнего, что это не кровь.
— Долго еще? — крикнул я, наклонясь над кабиной.
Но Абдула, вцепившийся обеими руками в рулевое колесо, лишь буркнул в ответ что-то невнятное и продолжал посасывать вонючую, давно потухшую сигару. Щурясь, смотрел я вперед, через облепленное мертвыми мухами ветровое стекло, но дорогу впереди скрывали клубы песка и пыли. Даже сквозь темные очки я чувствовал, как глазные яблоки прожигает солнце. Опаленный ветром, унесенный песками, я достал из-под скамьи жестяную банку, дотронулся до раскаленного алюминия кончиками пальцев. Потом дернул кольцо и начал глотать горячую воду, стараясь не обжечь губы о края. Ехали мы вот уже семь часов. И я не знал, сколько еще смогу выдержать. И еще удивлялся, что некоторые люди забираются в эти места по собственной воле.
Крылья капота перед нами хлопали при каждом толчке, на каждой ухабине, время от времени лысые шины буксовали в песке, и тогда приходилось вылезать и подталкивать машину сзади. Грузовик, побитый песками с дюн, выглядел не лучше какого-нибудь простреленного пулями автомобиля времен гангстерских войн в Чикаго. Если он доберется до монастыря и там окончательно развалится, на чем я буду добираться обратно? А может, мне вообще придется остаться там, раз обратного пути нет? Или же там ждет меня уже седовласый священник с острым кинжалом, и о возвращении можно не думать?...
И тут вдруг я увидел это. За занавесью песка показалось какое-то приземистое строение. Плотно приникшее к земле, с острыми зазубренными краями, цвета дюн серо-коричневого оттенка, что убегали вдаль, насколько хватало глаз. Мелькнуло, а потом снова исчезло.
Не сбавляя скорости, Абдула указал пальцем вперед, пробормотал что-то, потом надавил на останки тормозов, раздался леденящий душу металлический скрежет, и машина, покачиваясь и содрогаясь всем корпусом, остановилась. Я медленно вылез из кабины, протер глаза грязной промасленной тряпкой, которую протянул мне Абдула, и снова надел солнечные очки.
— Здесь дорога кончается, — объяснил мой водитель, смахивая с губы прилипшую коричневую крошку табака. — Отсюда идти пешком, друг. — Он громко и зловеще расхохотался и сплюнул в дыру, где прежде находилось боковое стекло. — Я возвращаться завтра. Я не ждать. Давай, друг. Платить мне сейчас за то, чтоб я вернуться завтра. Абдула не сейчас родиться, я не такой дурака. — Он снова захохотал, явно в восторге от своего остроумия, и я протянул ему пригоршню денег.
— Да, дураком тебя трудно назвать, Абдула, — заметил я.
— Пробовать раз, будешь жалеть, — буркнул он в ответ и включил мотор.
Я взял сумку и обернулся, среди дюн пролегала еле заметная тропинка. Грузовик тронулся с места, из-под колес вылетели фонтанчики песка и пыли, обдав меня с головы до пят, но мне уже было все равно. Я оказался в самой жуткой на свете дыре и выглядел соответственно.
Монастырь лежал в руинах. И охраняли его останки танка.
Утопая в песке до середины гусениц, он стоял под углом к главным воротам. На борту был едва различим опознавательный знак Африканского корпуса Роммеля, длинный ствол пушки держал под прицелом дорогу, точно в ней сохранился один, последний снаряд. Словно пушка в последний раз с огнем и громом приготовилась салютовать великому Паттону. На секунду показалось, что я вижу какой-то дурной сон, что гусеницы этой машины в крови, а кругом раздается несмолкаемый треск очередей. Но пушка была нацелена в пустоту, кругом одни пески да несколько хилых, скособоченных от ветра пальм. Враг давно исчез. История и время примирили всех, оставив это реликтовое сооружение, выглядевшее столь же одиноко и печально, как последняя елка на рождественской распродаже.
Откуда-то из тени, из углубления в низкой стене вокруг монастырских зданий, выползла тощая собака. Резко остановилась, принюхалась, потом окинула меня разочарованным взглядом и снова отошла в тень. И сидела там, встряхивая кудлатой головой и отгоняя назойливых мух. Мухи здесь были огромные, размером чуть ли не с мой мизинец, казалось, пес играет с ними в какую-то бесконечную игру. И еще казалось, они готовы сожрать живьем этого несчастного пса и все вокруг, с таким агрессивным жужжанием налетали они на него. Но вот несколько дюжин отделились и все с тем же невыносимым жужжанием последовали за мной во двор монастыря, очевидно, учуяв более соблазнительную добычу. Они кружили у меня над головой, а солнце палило столь немилосердно, что перед глазами поплыли красноватые круги. В эти минуты я казался себе маленькой мошкой, застрявшей в раскаленной добела электрической лампочке.
Вокруг ни души. Над лужей мутной воды склонялась одинокая пальма, на пятачке ее тени разместилась еще одна собака. Ветер посвистывал в разрушенных стенах старого здания, и свист сливался с жужжанием мух. Но вот мне почудился еще какой-то звук. Приглушенный рокот голосов, обрывки их подхватывал ветер и уносил в сторону. Я пошел на этот звук и оказался у задней стены. Здесь голоса стали громче, они походили на причитания, а затем дружно смолкли, как только я приблизился к покосившимся воротцам, что держались на обрывке веревки. Я прошел в них, остановился в тени и увидел монахов.
Они кого-то хоронили.
Щурясь, я наблюдал за тем, что происходит на монастырском дворе, и фигуры людей расплывались и дрожали в волнах раскаленного воздуха. Потом завернул руку назад и пытался пощупать рану, убедиться, кровоточит она или нет. Но никак не мог дотянуться. Повязка прилегала слишком плотно, спине было жарко, боль жгла огнем. И еще весь я был липким от пота. И тогда я оставил эти попытки, прислонился к стене и наблюдал за тем, что делают монахи, пытался разглядеть каждого по очереди. И увидеть высокого монаха с серебристыми волосами и глазами, напоминавшими бездонное жерло пушки.
Нет, конечно, его там не было. Там были маленькие костлявые мужчины, некоторые с брюшком, другие сутулые или ссохшиеся от старости. В стороне стоял еще один, с бородой и резкими чертами лица, напоминавший персонаж из Ветхого Завета, веривший, что огонь можно победить только огнем. Он стоял отдельно от остальных и, видимо, тоже заметил меня. Почетный гость покоился в закрытом деревянном ящике рядом с глубокой ямой, выкопанной в рыхлой песчаной земле. Маленькое кладбище украшали простые деревянные кресты. Покосившиеся, торчали они из песка под разными углами, и каждый говорил о прошлом, отмечал конец очередной главы печального повествования. Пока я смотрел, бородатый подошел к могиле и заговорил. Я находился слишком далеко, чтобы слышать его слова, но приближаться мне не хотелось.
Сплошные похороны. Покойники проносились перед моим мысленным взором, точно миражи. Сестра... потом Локхарт... Пот высох на лице, высушил его ветер, и теперь кожу стягивала сухая солоноватая корочка с примесью песка. Казалось, я весь покрыт этой хрустящей лопающейся коркой, что стремлюсь вылупиться из нее, как из кокона, подобно насекомому, а трещины зарастают, не пускают, и тут же появляются новые.
Когда гроб опустили в яму, столпившиеся вокруг монахи отошли и стали приближаться ко мне. Подходили они медленно, как какие-то неземные существа в фантастическом фильме. Длинные рясы, двое в старых штанах, заплатка на заплатке, один в полинялых почти добела джинсах. Люди без возраста, сильно загорелые, многие с серыми бородами. Он них пахло потом и песком, у которого тоже есть свой специфический запах.
Тот, кто говорил у гроба, приблизился ко мне первым.
— Я здешний аббат, — сказал он. Голос был на удивление мягок и тих и совсем не сочетался с грозной библейской внешностью. Я пытался ответить, но во рту пересохло, не удавалось вымолвить ни слова. — У вас кровь, — добавил он, глядя куда-то мне за спину.
Я обернулся. Стена, к которой я прислонился, была измазана кровью. Хотелось выругаться, но язык точно прилип к небу.
— Идемте со мной, — сказал он.
И я последовал за ним в темные помещения монастыря Святого Христофора.
Высокий и толстый монах, которого я у могилы не заметил, велел мне лечь на живот на стол в скудно обставленном кабинете аббата. Здесь было прохладно, стены фута в три толщиной, и солнечный свет проникал лишь сквозь узкие окна. Звали этого монаха братом Тимоти, щеки и подбородок украшала семидневная щетина, глаза красные, а нос в красновато-синих прожилках, как у заядлого пьянчуги. Зато руки у него были на удивление нежные и ловкие, прямо как у ангела милосердия. Он стянул с меня липкую рубашку, снял повязку, промыл рану и заметил, что ему доводилось видеть случаи и похуже. А потом тихо хохотнул и добавил:
— Правда, все они теперь покойники!
Аббат, стоявший у стола, заметил:
— Брат Тимоти у нас большой шутник. Чем заметно облегчает нам существование.
Я лежал неподвижно, страшно хотелось спать. Монах соорудил новую повязку, ловко приладил ее на рану с помощью липкой ленты. Потом критически обозрел свою работу и, видимо, остался доволен. Помог мне сесть, затем принялся укладывать свои инструменты в докторский саквояж из потрескавшейся от времени кожи. Громко высморкался и утер нос рукавом полинялой сутаны.
Аббат уселся в деревянное кресло с высокой спинкой и толстой подушкой на сиденье, выложил руки на низенький дощатый столик.
— Воды для нашего гостя, Тимоти.
Толстый монах вышел, взгляд аббата, полный любопытства, устремился на меня.
— К нам сюда никто случайно не попадает, — сказал он. — Полагаю, у вас должна быть какая-то причина для этого визита, ведь вы проделали столь долгий и трудный путь. Это видно по вашему лицу. И еще вы, очевидно, едва-едва не стали жертвой убийцы, об этом говорит рана на спине. И еще сам факт, что вы здесь, доказывает, что человек вы очень решительный и целеустремленный. Что вы ищете в монастыре Святого Христофора?
— Одного человека.
— Не удивлен. Только охотник, идущий по следу человека, может преодолеть препятствия и трудности, выпавшие на вашу долю. Какого именно человека? И по какой причине?
— Человека по имени Этьен Лебек. Возможно, вы его знаете, но под другим именем. Потому как он может прятаться здесь...
— Его имя мне ничего не говорит.
Тогда я достал из сумки снимок и протянул ему. Лицо аббата оставалось невозмутимым. Я указал на Ги Лебека в надежде, что внешнее сходство подскажет. Вернулся брат Тимоти с кувшином воды и пачкой аспирина. Я проглотил сразу четыре таблетки, запил прохладной водой, потом прополоскал рот в надежде избавиться от попавших в него песчинок.
Аббат положил снимок на стол и бережно разгладил ладонью. В комнате стояла полная тишина. Ее нарушало только шуршание песка о стены да странное пение, доносившееся из пустыни. Возможно, то было завывание ветра в дюнах. И вот аббат снова откинулся на спинку кресла и окинул меня внимательным взглядом.
— Хотелось бы прежде знать, кто вы такой, — настороженно произнес он.
Загадочный и суровый человек, как сама пустыня. Я не мог избавиться от ощущения, что он вдруг стал самым главным человеком в моей жизни. Без его поддержки я был абсолютно беспомощен в этом страшном, забытом Богом и людьми месте. Странное было у него лицо, кожа туго обтягивает кости, такое впечатление, словно его на протяжении десятилетий обтачивал и полировал ветер пустыни. Он ждал, чтобы я заполнил пробелы, я ждал от него того же. Мое имя, сам факт прилета в Египет еще ни о чем не говорили. Как я оказался здесь, как узнал об этом месте? Он не собирался откровенничать со мной, это ясно. Что ж, он в своем праве, это его монастырь, он здесь главный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96