Ему сейчас очень трудно, Бен. Он не вечен и...
— Да, знаю.
— Я занес ему пару своих книг и очень настойчиво просил, чтобы он их прочел. Они поднимут ему настроение, прибавят адреналина. — Затем он еще раз попросил меня отказаться от опасной затеи, надел шляпу, махнул на прощание рукой и вышел.
Санданато просто умолял меня выйти из этой игры.
— Вы же сами убедились, на что они способны. Готовы нанести удар из-за угла в любой момент. — Темные глаза мрачно смотрели из-под красноватых век, он курил одну сигарету за другой. — Господь дал вам сестру...
— Дал, а кто-то другой отнял ее у меня...
— Состояние вашего отца почти критическое. А вы подставляетесь, выскакиваете на поляну под пулю, точно кролик. Баста! Это не ваше сражение. Вы даже не католик.
В конце концов он улетел в Париж, где похоронили Кёртиса Локхарта, там у него жили какие-то родственники. Санданато так был потрясен этим убийством и нападением на меня, что, казалось, вот-вот сломается. Но я не слишком за него волновался. Мне доводилось видеть таких людей и прежде, могущих переносить самые страшные стрессы и невзгоды. Они жили этим. На прощание он просил меня хотя бы немного повременить, предполагал прежде выяснить, что собираются предпринять в Риме. На что я ответил, что лично мне все равно, чем они там займутся в Риме. Проблема была в самом Риме.
Отец не уставал меня удивлять. Врачи говорили, что ему стало хуже, когда он узнал о случившемся со мной несчастье, точно оно было последней соломинкой. И еще они сказали, что это подорвало в нем всякое желание бороться с болезнью.
Подобная реакция меня удивила. Ну ладно бы, если б он так убивался из-за Вэл. Но чтобы из-за меня?... К тому же я остался жив.
Но, едва увидев его, я понял, что врачи не врали. Лицо пергаментно-бледное, лежит совершенно неподвижно, к книжкам отца Данна, что валялись рядом на тумбочке, даже не прикоснулся. Я почти пожалел, что зашел к нему.
— Знаешь, порой мне кажется, я скоро умру, Бен. И оно к лучшему. Вдруг почувствовал себя таким одиноким...
— Но, папа, это просто смешно, сам знаешь! Мало того, что твоего звонка и слова ждет целая армия друзей, ты ведь у нас человек верующий. Разве в таких случаях вера не приходит на помощь?
Похоже, он меня не слышал.
— Ошибаешься. При чем здесь одиночество и люди?... Люди ничего не значат. Я устал, я потерял контроль над собой и окружающим миром, я не понимаю, что происходит... о, я даже толком не понимаю, что хочу сейчас сказать. Хотел сказать что-то очень важное и забыл. Прежде со мной такого не бывало. — Он ни словом не обмолвился о вере. Возможно, просто не хотел обсуждать это с неверующим сыном.
— Послушай, ты перенес несколько тяжелых потрясений подряд. Но я верю, ты обязательно выкарабкаешься и...
— Надеюсь, ты прав, Бен. Надеюсь, что смогу. И вообще я рад, что ты рядом. Вместе мы как-нибудь справимся. Знаешь, я хочу, чтобы ты пока не уезжал из дома. Приятно сознавать, что там меня ждешь ты. Дополнительный стимул. Фирма может предоставить тебе отпуск на полгода... Возможно, мы вместе съездим куда-нибудь, ну, скажем, в Лондон. Побудем там, пока я окончательно не оправлюсь... — Он даже оживился немного при мысли об этом. Остальная часть беседы прошла не столь гладко.
Он категорически не хотел, чтобы я продолжил поиски убийцы Вэл, он не хотел, чтоб я узнал, чем занималась Вэл, почему ее убили. Он назвал меня безответственным болваном, сказал, что я не только трачу время даром, но и рискую головой. Неужели мне не хватает ума понять, что это было предупреждение? Неужели я до сих пор не понял, как мне сказочно повезло? Неужели я не осознаю, что отворачиваюсь от отца в том момент, когда больше всего ему нужен?...
Я никогда еще не слышал, чтобы отец просил меня об одолжении, просто умолял. Казалось, передо мной вовсе не знакомый человек. Что ж, тем легче будет от него уехать. Не легко. Но гораздо легче. Я был сыном своего отца, я знал, как поворачиваться к людям спиной. Тут вдруг я увидел, как из полузакрытого глаза медленно выползла слеза.
— Прости, папа. Но я должен ехать. И я вернусь, обязательно, и, может, тогда мы с тобой действительно...
— Ты обезумел, Бенджамин. Ты в одном шаге от полного безумия и не желаешь этого понимать. Ты никогда не вернешься, Бен. — Он нервно сглотнул и отвернулся. — Ты не вернешься, — уже шепотом повторил он.
Слезы катились по серым щекам. Кого он оплакивает? Себя или Вэл? Возможно даже, отбившуюся от стада овцу, своего сына. Нет, последнее просто невозможно. Я почувствовал, что на сегодня сантиментов с меня хватит.
* * *
Среди многочисленных религий, существующих в Египте, мусульманство является доминирующей, а христианство представлено в основном коптской Церковью. Однако в Александрии всегда чувствовалось римское присутствие. Тут всегда были иезуиты, и представители Ордена, и священники с монахинями, словом, небольшой, но довольно активный католический анклав.
Я проспал шестнадцать часов кряду, просыпался только два раза, от настойчивых призывов к намазу, слышных в любом уголке города, а потом снова проваливался в сон. Окончательно проснувшись, позвонил в канцелярию Ордена, но оказалось, что это телефон католической школы. Меня соединили с сестрой Лорейн, игуменьей, которая тут же сказала, что виделась с сестрой Валентиной во время ее приезда в Александрию. Мало того, несколько дней моя сестра прожила в гостевом домике Ордена. По-английски сестра Лорейн говорила бегло, но с французским акцентом, и сказала, что будет рада меня видеть.
На выходе из отеля я поймал такси, и уже через пятнадцать минут входил в ее кабинет. В окнах открывался вид на большую игровую площадку, где бегали дети в униформе, их крики и смех взмывали в небо и служили веселым аккомпанементом, сопровождавшим ее рабочий день. По краям площадки росли пальмы.
Сестра Лорейн оказалась маленькой и хрупкой темноволосой женщиной лет пятидесяти, с огромными выразительными глазами и клювообразным, типично французским носом. На ней был синий костюм с коротким квадратных очертаний жакетом, типа тех, что ввела в моду великая Шанель, под жакетом — кремовая блузка с бантиком у шеи. В коридоре я заметил нескольких монахинь в традиционном одеянии. Однако их начальница, судя по всему, была администратором современного толка. И подобно всем француженкам, которых я знал, была наделена шармом, несмотря на всю свою некрасивость. Она была привлекательна в целом, а в детали вдаваться просто не стоило.
Не успел я закончить, как она закивала темноволосой головкой.
— Да, да, я понимаю. Я бы с радостью поведала вам все, что было у нее на уме, но, увы, знать этого не может никто, вы согласны? Но я восхищалась вашей сестрой, той огромной работой, которую она проводила. Я очень ей симпатизировала. И когда мы встретились, ваша дорогая сестра была целиком поглощена ею. И показалась мне взвинченной и усталой... и еще она словно все время оглядывалась через плечо. Вела себя настороженно, так, кажется, говорят? Ну, вы меня понимаете.
— Хотите сказать, она чего-то боялась?
— Qui, и это был весьма специфический страх. Боялась чего-то или кого-то... Но поймите, это всего лишь мои наблюдения. Ваша сестра ни словом не обмолвилась об этом страхе. А я заметила, что она все время оборачивается. Точно хочет проверить, не следит ли за ней кто. И мне было страшно любопытно, понимаете?
— А чего она от вас хотела? Только места, где можно остановиться?
— О, нет, не только. Она приехала сюда искать человека по имени Клаус Рихтер. А вот зачем он ей, мне не сказала, только упомянула, что проводит какие-то исследования. Для своей книги. Найти герра Рихтера не составляло проблем. Я знаю его лично. Это очень добрый немецкий католик, никогда не пропускает службы. — При воспоминании о немце на губах сестры Лорейн возникла немного насмешливая улыбка. — Владеет какой-то экспортно-импортной фирмой, в западной части гавани у него огромный склад. Эта гавань совсем не похожа на вашу, ту, где находится отель «Сесиль». Он очень известный бизнесмен, и репутация у него хорошая, так я слышала. Большой любитель гольфа, и в газетах часто печатают его снимки. И во всем, разумеется, типичный немец. И еще он ветеран того самого знаменитого Африканского корпуса, воевал в Египте, а потом переехал сюда жить. Члены этой старой гвардии посещают кладбища в пустыне, дабы возложить венки на могилы своих павших в боях товарищей и их храбрых врагов. Герра Рихтера очень уважают египетские власти, всегда все уважали, начиная с Насера. Мне кажется, Рихтер даже помогал ему в давние времена с оружием.
— И Вэл приехала в Египет повидаться с ним?
— Похоже на то. — Сестра Лорейн взглянула на часы. — У меня назначена еще одна встреча, мистер Дрискил. Но если у вас остались вопросы... — Она кокетливо, как истинная француженка, повела плечами. — Словом, не стесняйтесь, всегда звоните и приходите.
Она дала мне адрес офиса Рихтера. Выйдя из ее кабинета, я вдруг сразу по ней заскучал. Непременно приду еще раз и задам пару вопросов.
* * *
Огромное грязно-серое здание склада «Глобал Эджипт Экспорт Импорт» располагалось среди себе подобных по предназначению и походило на корабль. Гавань имела чисто коммерческое предназначение. У пирса толпились грузовые суда, повсюду, насколько хватало глаз, вздымались проржавевшие подъемные краны. Шла загрузка, выгрузка, грохотали, скрипели и жужжали какие-то механизмы, шел пар и дым, тошнотворно попахивало смазочными маслами и бензином, отовсюду доносились крики на арабском, слова на немецком, французском и английском, кричали все и во все горло. Стоило закрыть глаза, и можно было представить, что находишься в любом торговом доке мира. Но вот, перекрывая весь этот гам и шум, раздался уже совершенно дикий крик на арабском, и все стало на свои места.
Клаусу Рихтеру было под шестьдесят, если не больше, но сложен он был, как «Мерседес». Такой же надежный и мощный. Густые коротко подстриженные ежиком седые волосы, наверное, точно такую же прическу носил он в годы службы в Африканском корпусе. Загар темный, а брови выгорели на солнце до желтоватого цвета. На крепком запястье золотые швейцарские часы, которые показывали все, кроме разве что счета в последнем матче чемпионата по бейсболу. На ногах высокие кожаные ботинки на шнуровке фирмы «Кларкс». И еще на нем была старенькая, но безупречно чистая и отглаженная куртка цвета хаки, а под ней — светло-голубая рубашка с расстегнутым воротом, в вырезе которой, над верхней пуговкой, виднелись вьющиеся седые короткие волоски. На брюках цвета хаки идеальная стрелка. Когда мы с секретаршей зашли в кабинет, он, размахивая коротенькой клюшкой для гольфа, целился в невидимый мячик на травянисто-зеленом ковре. Мы с секретаршей так и остолбенели, он убрал клюшку в узкий металлический футляр. При этом раздался столь характерный и знакомый мне звук: пинг.
— Клюшка Джулиуса Боро, — сказал я.
Он поднял глаза и широко улыбнулся.
— Джули подарил мне эту клюшку лет двадцать тому назад. Я как-то привел его на аукцион каких-то рыцарских доспехов, он сделал выгодную покупку и подарил мне одну из своих клюшек. Лучше у меня не бывало. — Он все еще улыбался, но глаза смотрели вопросительно. — У вас ко мне дело, мой друг? Или будем говорить о гольфе?
Немецкий акцент очень сильный, но я был уверен, он владеет еще несколькими языками. Я представился, сказал, что по личному делу, и он кивком приказал секретарше оставить нас.
Потом пересек комнату и уложил футляр с клюшкой в сумку для гольфа.
— Играл в гольф буквально везде, где только можно. Хорошие связи в Шотландии. А где живу? В самом жутком в мире захолустье! — Очевидно, то было расхожей шуткой, и он сдержанно улыбнулся. Потом выглянул из окна на корабли, краны, подъемники, суетящихся внизу работяг и снова обернулся ко мне. — Чем могу служить, мистер Дрискил?
— Насколько я понял, моя сестра навещала вас недавно. Монахиня, сестра Валентина...
— О мой Бог! Так она ваша сестра! О мой дорогой друг, я читал о ее смерти...
— Убийстве, — поправил я его.
— Да, да, конечно. Какая ужасная трагедия, просто слов не хватает! Да, она была здесь у меня, вот в этом самом кабинете. Всего за неделю или около до того, и потом о ее гибели объявили все газеты и по телевизору тоже. Замечательная женщина. Вы должны гордиться ею. — Он уселся за стол, заставленный моделями кораблей, заваленный счетами, каталогами, какими-то разноцветными брошюрами и проспектами по гольфу. Стены кабинета украшали сотни фотографий, зафиксировавших все памятные моменты его жизни. Я быстро выделил среди них несколько больших снимков совсем еще юного Клауса Рихтера. На одном он стоял рядом с танком в пустыне, залитой ослепительным солнцем, на другом — на фоне пирамиды, на третьем гордо поднимал в руке серебряный поднос, приз гольф-клуба. А на столе в золотой рамке красовался снимок двух мальчиков, очевидно, его сыновей.
— Сочувствую вам всем сердцем, мистер Дрискил. Искренне. Но пески времени, увы, нельзя повернуть вспять, я прав? — Словно иллюстрируя эти свои слова, он взял со стола песочные часы, приподнял примерно на фут, перевернул и наблюдал за тем, как песок тончайшей струйкой перетекает вниз. — Я повидал немало смертей. Здесь, в Западной пустыне. Погибали люди в самом расцвете лет, совсем еще юные. С обеих сторон. Мы гибнем так рано ради лучших времен, кажется, так? Песок в этих часах, он как раз из Западной пустыни, мистер Дрискил. Он всегда со мной, дабы я не забывал павших. — Он поднял на меня глаза. — Да, я встречался с вашей сестрой.
— Зачем она к вам приходила?
Он приподнял светлые брови, на лбу собрались морщины. Через редкие и короткие седые волосы просвечивал блестящий загорелый череп.
— Так, дайте вспомнить. — Он погрузился в кожаное кресло с высокой спинкой, погладил каменный подбородок. — Да, это мой добрый и дорогой друг, сестра Лорейн позвонила и прислала ее ко мне. Надо сказать, я был удивлен и даже польщен, что ваша сестра вдруг проявила интерес к старому солдату. Вы, наверное, знаете, она писала книгу о роли Церкви в трудные для всех нас годы войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96