Люблю не только простые радости жизни, но и воспоминания о них. — Она откупорила еще одну бутылку и налила пива в бокал.
Я тоже помнил.
Зимой, два года тому назад, сестра приехала в Нью-Йорк получать какую-то награду за гуманитарную деятельность от международного женского сообщества. Речь она произносила в раззолоченном зале «Уолдорф Астории», я уже однажды бывал в нем на приеме в честь возвращения «Янки» с весенних тренировочных матчей. Тысяча гостей ела цыплят под сливочным соусом и груши, а Вэл расхаживала по залу, как какая-нибудь проститутка из Лас-Вегаса, и меня заставляла таскаться следом, представляя гостям, и никакого, надо сказать, удовольствия я от этого не испытывал.
Затем выяснилось, что после речей и обеда она договорилась встретиться с какой-то подругой из Джорджтауна, тоже монахиней, служившей последнее время в Риме. Она взяла меня за руку.
— Ты должен с ней познакомиться, вы сразу возненавидите друг друга! — И засмеялась тем же противным хитрым смешком, что так хорошо был знаком мне с детства.
Подруга оказалась сестрой Элизабет, и первое, что я заметил, так это то, как они похожи, две эти девушки, стоящие рядом в темно-синем вестибюле «Уолдорф» под огромными, богато изукрашенными часами, которые показывали ровно десять вечера. Густые вьющиеся волосы, живые глаза, обе загорелые, так и пышут здоровьем. Только у Вэл лицо овальное, а у ее подружки — сердечком. Мы с сестрой Элизабет обменялись рукопожатием, при этом она улыбнулась немного ехидной иезуитской улыбочкой, слегка склонив голову набок, точно бросала мне вызов. Вэл смотрела выжидательно и с надеждой, сразу было видно, что эти двое людей значат для нее очень много. Затем сестра Элизабет окинула меня с головы до пят испытующим взором.
— Ну, вот наконец-то повстречалась с падшим иезуитом.
Я покосился на Вэл.
— Наши семейные гены подпортил какой-то болтун.
Элизабет рассмеялась, но ирония была скрашена теплотой.
— Но мы же не будем ненавидеть друг друга, верно?
— В любом случае предупреждение мы получили, отрицать этого нельзя.
И мы отправились на вечеринку с коктейлями, которую устроил друг каких-то иезуитов, поклонников моей сестры. Окна квартиры выходили на Грэмерси-парк. Вино, сигаретный дым, игривые разговоры, язвительные шутки в адрес Папы. И в центре всего этого моя бедная Вэл.
Я подошел к приоткрытому окну, откуда веяло приятной прохладой. Только что отпраздновали День благодарения, но днем над городом разразился снежный буран. Все кругом было белым-бело, и из окна Грэмерси-парк походил на рождественскую открытку. Ко мне подошла сестра Элизабет и спросила, как мне кажется, обидится ли кто-нибудь из присутствующих, если мы потихоньку ускользнем и погуляем по снегу. Я ответил, что вряд ли кто обидится. А когда мы вышли в прихожую, отец Джон Шихан, доктор юридических наук, которого я знал много лет, окинул мою спутницу одобрительным взглядом. А мне подмигнул и сложил указательный и большой пальцы колечком. Он же не знал, что она монахиня.
Снег был глубокий, и она радовалась, как маленькая девочка, пинала сугробы носком кожаного ботинка, лепила мягкие снежки, бросала их через изгородь, целясь в деревья. Парк напоминал безмолвное снежное царство, изредка на белом фоне проскальзывали тени редких прохожих, темные, напоминающие монахов. Мы прошли мимо тускло светившегося огнями бара при местном клубе, затем подошли к «Ирвинг Плейс». На капотах и крышах выстроившихся возле него в ряд автомобилей красовались белые сугробы.
И вот наконец мы зашли в бар «Пит» и, остановившись у старой исцарапанной деревянной стойки, взяли по кружке пива. Синатра строго и с укоризной смотрел на нас со снимка, точно икона или аббат, выполняющий здесь некую особую миссию. Она рассказала мне о своей работе в Риме, о журнале, я поведал о том, как странно чувствовать себя в окружении католиков. Она спросила, как поживает моя жена Антония, я ответил, что Антония больше не является мне женой. Элизабет молча кивнула, отпила глоток пива, и над верхней губой у нее остались усики от пены.
Выйдя из бара, мы столкнулись с Вэл и Шиханом, и вот уже вчетвером, с хохотом, дурачась и резвясь как малые дети, пошли по Лексингтон. Мы ни разу не подумали о Вэл как о кандидате на Нобелевскую премию мира. На какой-то блаженный миг к нам вновь вернулось детство, и мы притворялись, что конец этой сказки непременно будет счастливым. Но он таковым не был, моя сестра погибла.
— Ладно, Бен, пора перейти к делу. Я любила твою сестру. Но еще не плакала о ней. Я не знаю, что произошло и почему. — Сестра Элизабет стерла пену с верхней губы, затем скатала салфетку в маленький шарик.
— И я тоже. Возможно, она не хотела бы, чтоб мы...
— Люди всегда так говорят. Может, так оно и есть. Но как бы там ни было, я слишком разъярена, чтоб плакать.
— Я тоже, сестра.
Она хотела знать все, и я ей рассказал. О Локхарте, Хеффернане, Вэл, отце. И еще об отце Данне и его версии священника-убийцы. В общем, все.
— Да, — протянула она. — Насчет портфеля ты, пожалуй, прав. То был вариант моего ноутбука. Она везде таскала его с собой. Портфель был при ней, когда мы виделись последний раз. Битком набитый бумагами, записными книжками, ксерокопиями, ручками, маркерами, какими-то историческими атласами, там даже ножницы были. Всю свою работу носила в этом портфеле.
— Они убили ее, украли портфель. Над чем же таким важным она работала?...
— Главное, важным для кого? Почему Локхарт, Хеффернан и Вэл представляли для них такую угрозу?
— И что было на уме у Локхарта и Хеффернана?
Она окинула меня удивленным взглядом.
— Да, ты действительно утратил всякую связь с Церковью! Поверь мне, эти двое говорили о выборах нового Папы. В Риме сейчас все разговоры только об этом, а Локхарт с Хеффернаном всегда забирали Рим с собой, куда бы ни отправлялись. Кого они поддерживали? У Локхарта всегда было свое, особенное мнение. И еще люди говорили, он мог склонить чашу весов в нужную ему сторону. Нет, правда.
— Но при чем же здесь Вэл? Или же ее поддержка одного из кандидатов сыграла роль смертельного поцелуя?
Она пожала плечами.
— Как знать... Она была близка с Д'Амбрицци, началось это еще в детстве, ваш отец, Святой Джек и вся эта история...
— Ну, до сих пор не знал, что она участвует в церковных политических играх.
— Зато эти игры были полем боя Локхарта.
— Но портфель-то принадлежал Вэл.
— Верно, — ответила она. — Что правда, то правда.
— Может, Хеффернана устранили просто как свидетеля? А истинной целью убийц были Вэл с Локхартом?
— Если так, если Локхарт действительно был их мишенью, почему понадобилось убивать его в столь неподходящем месте? Нет, правда, ты только вдумайся, Бен, выходит, убийца знал о встрече во дворце? Ведь это же очевидно! Это уже о чем-то говорит! — Элизабет говорила быстро, возбужденно, глотая слова, я едва поспевал за ходом ее мысли. — Потом еще секретарша, так уверенно показавшая, что это был священник. Возможно, она и права. Кто, как не священник, мог, не вызывая подозрений, узнать о встрече между Локхартом и Хеффернаном? Вэл говорила, что Локхарт — самый скрытный человек на свете, исключение составлял разве что ваш с ней отец. Будучи замешан в такие дела, Локхарт вынужден быть скрытным. — Она перевела дух, потом продолжила: — Так что вряд ли он говорил кому-либо об этой встрече. А Хеффернан, старый хитрый лис, прирожденный игрок в покер, был близок к инвестициям. Да, эту, с позволения сказать, работу выполнил кто-то свой. — Она умолкла, точно испугавшись собственных выводов. — Убийство было в традиции старой Церкви. Но сейчас мы вспоминаем об этих вещах, как о давней истории. Не верим, что такое может случиться в наши дни.
— Она была напугана, когда звонила мне. Хотела о чем-то поговорить. Персик сказал, что она занималась какими-то сложными исследованиями и что-то в них ее беспокоило. Вы были близкими подругами. Чего она боялась? Может, она хоть намекнула?
— Последний раз мы виделись с ней в Риме. Примерно три недели тому назад. Она работала как одержимая. В Париже, в Риме. В библиотеке Ватикана, в секретных архивах. Над чем конкретно работала, не говорила. Единственное, что я знала, это было связано с давно минувшими временами. Четырнадцатый, пятнадцатый века, историческое исследование, вот и все, что она мне сказала.
— Но кому, черт побери, понадобилось убивать ее за это? И что она делала в Париже? Я думал, ее новая книга относится к временам Второй мировой войны...
— Она проработала там все лето. Моталась туда-сюда. Приезжала в Рим, сидела в архивах, потом снова возвращалась в Париж. И когда мы с ней виделись последний раз, сказала, что летит в Египет, в Александрию. И тогда я пошутила, обозвала ее Лисом Пустыни, как Роммеля, по чьим следам она, видимо, шла.
— Четырнадцатый век, Вторая мировая, повесившийся у нас в саду священник... Кстати, о нем она когда-нибудь говорила?
— Нет, никогда.
— И тем не менее она приезжает домой и первым делом звонит Сэму Тернеру и расспрашивает его об этом давнем самоубийстве. — Нетерпение мое нарастало, я не мог с собой справиться.
— Перед тем как она оправилась в Египет, я устроила ей допрос с пристрастием. Сказала, что не отстану, пока она не расскажет мне, за чем охотится. И тут она вдруг отшила меня, резко и грубо. Сказала, чтоб я не смела совать свой нос, что лучше мне вообще ничего не знать. «Так безопасней, Элизабет, — сказала она, — тебе безопасней не знать ничего этого». Она меня берегла, но от чего? Получается, что от смерти... И еще все это как-то связано с Церковью. — Руки ее сжались в кулаки, глаза сузились. — Что-то внутри нее... что-то неладное и страшное... И ей удалось это раскопать.
— В четырнадцатом веке? — спросил я. — Кто-то является из четырнадцатого века и убивает мою сестру? Или же ее устраняет какой-то сумасшедший, возмечтавший стать новым Папой? Кто, Элизабет?...
— Если это дело рук Церкви, нам никогда не узнать, Бен. Церковь, она как спрут. Не достанет тебя одним щупальцем, тут же тянет другое. Кстати, именно так и называлась новая книга — «Спрут».
Я вздохнул, затем попробовал рассуждать логически.
— Если б мы точно знали, что она обнаружила, тогда узнали бы и мотив. Тебе она ничего не говорила, не хотела подвергать опасности. Собиралась сказать мне, но не успела, ее убили. Возможно, она говорила Локхарту...
— Или же они подумали, что говорила. Что в принципе одно и то же.
— Тогда, может, они подумали, что она успела сказать и мне. Ну, скажем, по телефону. Да, утешительная мысль. Локхарт и Вэл... Насколько они были близки?
— Думаю, она собиралась уйти из Ордена и выйти за него замуж. Человек он хороший. И мог дать ей все, в чем она нуждалась: защиту, любовь, свободу писать и заниматься наукой. Был, правда, немного пуглив, но...
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ну, все эти влиятельные люди, секреты, которые он знал. Достаточно причин быть осторожным. Вэл же никогда такой не была, она обожала чувство опасности. Кстати, он и мне тоже очень помогал. Нашел квартиру в Риме, представил разным людям... даже кардиналу Инделикато, который другим практически недоступен. И еще у Локхарта были очень доверительные отношения с Д'Амбрицци. — Она вскинула вверх руку, растопырила четыре пальца. — Локхарт, Д'Амбрицци и тень кардинала, Санданато. И наша Вэл. Всякий раз, когда Локхарт бывал в Риме, эта четверка проводила время вместе. И от брака с Локхартом ее удерживал только один человек. Вернее, мысли о его реакции.
— Отец...
— Да. Она не знала, как решить эту проблему.
— Но ведь ей вовсе не требовалось его благословение.
— Она жаждала его, Бен!
Было почти два ночи, порывы ветра сотрясали дом, точно на него накинулось целое войско гоблинов.
— А кстати, — спросила она, — как влез во все это Арти Данн?
— Случайно. — Я рассказал ей о встрече с Данном и Персиком в «Нассау Инн». — Тебя что-то смущает?
— Этот Данн. Джокер в колоде.
— Ты его знаешь?
— Как-то брала у него интервью в Риме. Ну, спрашивала о романах, о том, как они вписываются в его концепцию веры. Бойкий на язык человек, с большими связями. Строит из себя простого и свойского парня, а кардинал Д'Амбрицци посылает за ним лимузин. Всех знает. В том числе и Папу. И знаешь, мне как-то не верится, что Арти Данн мог оказаться здесь случайно.
— Да нет, я совершенно случайно встретился с ним в...
— Уверена, что так. Ты — случайно. Я имела в виду другое: он не так прост, как кажется. И еще не знаю ни единого человека, который бы толком знал, чем он действительно занимается.
— Да, пожалуй. Не далее как сегодня вечером задавал ему вопросы и не получил ответа ни на один.
Оба мы иссякли. Прибрались на кухне, потом я взял ее сумку и повел наверх, в гостевую комнату. И стоял в дверях, пока она осматривалась.
— Рада, что я сейчас с тобой, Бен. И еще... мне страшно жаль, что так вышло с Вэл. — Она поцеловала меня в щеку.
Я притворил дверь и пошел к себе, спать.
* * *
После знакомства с Элизабет, всех этих наших гулянок в баре Пита и заснеженном парке Грэмерси, мы встретились с Вэл за завтраком в нижнем кафе «Уолдорф». Элизабет еще спала. Вэл спросила, хорошо ли я провел вчера время. Я сказал, что просто отлично.
— Тогда почему физиономия такая вытянутая?
Я отмахнулся.
— По утрам приходит суровая реальность. Наверное, слишком уж веселился вчера. Возможно, недоволен тем, что нельзя и дальше продолжить в том же духе. А может, не нравится, что старею.
— А вы с Элизабет, похоже, поладили, — с улыбкой заметила она. — Я рада. Порой мы с ней настолько близки, что это даже пугает. Работаем на одной волне. Она — моя вторая половинка или обратная сторона, Бен. Мы с ней легко могли бы махнуться жизнями.
— Она красивая, как и ты, — усмехнулся я.
— Мужчины, — пробормотала она. — Мужчины всегда «западали» на Элизабет. Это не ее вина, но такое внимание начинает докучать. Самая красивая девушка среди представителей прессы Рима. Да к тому же еще монахиня, что придает ухаживаниям особую остроту и занимательность в глазах всех этих парней. Это ее просто бесит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96