Если что и знала, то только понаслышке. А теперь, как я уже упоминала, карандашный рисунок превратился в картину, и мне хотелось поделиться открытием с сестрой.
Когда я сказала Френсису, что хочу поехать к сестре, он подумал, что у меня точно съехала крыша. Впрочем, мужчины, считающие себя просвещенной частью человечества, с незапамятных времен пребывали в убежденности, что женщины постоянно балансируют на грани нормы и безумия, Поскольку этому предрассудку как минимум две тысячи лет, за пару десятилетий избавиться от него не удалось. Но я полагаю, у Френсиса были основания для подобных умозаключений. Я прожила с ним целую жизнь, всячески пытаясь избежать глобальной конфронтации, и вот теперь, на этапе, когда мы обладали всем необходимым и достаточным для спокойной, безмятежной старости, я не только начала выкидывать фортели в домашней обстановке, но и собралась на войну с сестрой.
Он это и сказал. Предположил, что такие идеи не способствуют спокойной жизни.
– А может, не будем все усложнять и просто отправимся в Индию? А уж по возвращении будем разбираться?
– Я должна с ней встретиться, – не отступалась я. – Мне это нужно.
– Но ей-то точно не нужно. – Он печально смотрел на меня. Но спорить больше не стал. – И что ты собираешься сделать? Поедешь к ней или… – легкая пауза, уловить которую могла только я, прожившая с ним столько лет, – пригласишь ее сюда?
– О Господи, – простонала я. – Только не это…
– Бедняжка. И все-таки я думаю, что тебе лучше подождать. – Тут он самодовольно улыбнулся. Потом хохотнул. – О, Дилис, что бы ты ни сделала, все будет неправильно.
– И?..
– А потому делай что хочешь. В этом случае хоть кто-то будет счастлив.
Тут уж я вскинулась.
– Я понимаю, что трагедии положено быть совсем рядом с комедией, – ответила я. – И это не совпадение, что все великие греческие пьесы, Медеи, Агамемноны, Антигоны, замешаны на семейных делах. Но это не смешно.
– Да перестань, Дилис. – Он внезапно рассердился. – Не надо преувеличивать. Жизнь хороша, не так ли?
Я смотрела на него. Не слышала, чтобы он говорил таким тоном с той поры, когда Джеймс, посаженный под домашний арест за побег из школы, пригрозил, что позвонит по «детской линий». На его лице читалась злость, а взгляд стал ледяным.
– Ты и твоя сестра не тянете на героинь греческой трагедии. В твоей жизни был тяжелый период. Он остался в прошлом. Так с чего вдруг вновь возвращаться к нему? Господи, да что же с тобой творится?
Именно этого я и хотела. Чтобы Френсис показал когти. И как же вовремя он это сделал. Из дома он ушел хмурясь, с силой захлопнул за собой дверь. Наблюдая, как отъезжает его автомобиль, я дала себе слово, что после разговора с сестрой сразу расскажу ему о себе и Мэттью. А уж потом, расставшись с прошлым, смогу идти в будущее, начав новую жизнь с чистого листа. Пойду туда, где мне хочется жить, в доме под тенистыми ивами. Вот о чем я думала, когда он погнал автомобиль по улице. Больше никакой лжи. Никаких секретов. Эмоциональный всплеск Френсиса решил все вопросы. Очень уж трудно идти против доброты. С того момента, как я встретила Мэттью, мне хотелось, чтобы мой муж перестал выказывать по отношению ко мне только доброту и заботу. Лишь в этом случае я могла заставить себя покинуть его. Вот он и перестал.
Главная проблема в отношениях с сестрой заключалась в следующем: мне надо было выбрать меньшее из зол. В данном конкретном случае мне предстояло позвонить ей, сказать, что я хочу встретиться с ней за ленчем, и:
а) подождать, пока она скажет, что я могу приехать к ней домой и она угостит меня ленчем;
б) предложить ей приехать в Фулем и пойти в ресторан, где платить буду я;
в) предложить ей приехать в Фулем и пойти в ресторан и не предлагать, что платить буду я;
г) предложить, чтобы она приехала ко мне на ленч;
д) предложить приехать в Фулем и пойти в ресторан, где мы будем платить каждая за себя;
е) предложить, чтобы я приехала к ней, где мы пойдем в ресторан и будем платить каждая за себя;
ж) предложить, что мы пойдем на ленч в ресторан у нее в городе и платить буду я;
з) предложить взять сандвичи и где-нибудь посидеть;
и) предложить обойтись без ленча, взять с собой полные фляжки и поговорить за водкой;
к) предположить, что ей будет не вредно похудеть, и забыть о встрече.
Все это было неправильно. Как и сказал Френсис. Но что было самым неправильным? Я прошлась с ним по всему списку, после того как мы поужинали и извинились друг перед другом. Он очень расстроился из-за того, что сорвался. Я извинялась без лишних эмоций.
Но перемирие мы заключили.
Дойдя до конца списка, он с суровым видом указал, что есть еще один вариант.
– Какой? – с нетерпением спросила я.
– Предложи ей приехать на ленч к нам домой, а потом попроси заплатить за него. – И расхохотался.
«Еще один гвоздь в твой гроб, муженек», – мрачно подумала я. Ни у кого нет нормальной семьи. Но не надо задирать нос, если у кого-то семья куда как хуже твоей.
В итоге я пошла напролом. Позвонила Вирджинии и сказала:
– Послушай, мне надо приехать в Кингстон. Могу я угостить тебя ленчем? Ты окажешь мне большую услугу.
– А чего это ты собралась в Кингстон? – вкрадчиво спросила она.
– Не спрашивай, – ответила я, решив, что до нашей встречи успею что-нибудь придумать.
Но задача оказалась не из легких. Не могла же я сказать, что хочу купить что-то особенное, продающееся исключительно в Кингстоне. Меня бы осудили сразу по двум пунктам: и за снобизм, и за возможность сорить деньгами.
В конце концов я попросила Петру подыскать мне в тех краях хороший вегетарианский ресторан, а потом ее благословения на невинную ложь: она ищет новые рынки сбыта и попросила меня провести маркетинговое исследование. Я думала, что это блестящая идея, в такой ситуации возразить практически нечего, но Петра, как и большинство вегетарианцев, страсть как не любила лгать. В результате все-таки сдалась, но поджала губки, как делала всегда, если ее дети вдруг сбивались с пути истинного.
Френсиса явно смешили мои потуги. «Бесчувственный негодяй, – думала я, – только и ждешь моего провала».
– Ну ты даешь. – Он покачал головой, его губы дрогнули в легкой улыбке. – Я и представить себе не мог, что ты такая изощренная лгунья.
– Должно быть, унаследовала эту черту от тетушки, – резко ответила я.
– Слава Богу, что мне никогда не придется допрашивать тебя в суде.
Мне следовало воспринимать эти слова как намек? Какая разница? До полной свободы оставалось совсем ничего. Я обворожительно улыбнулась, надеясь, что улыбка эта полностью скроет мое черное, черное сердце. Он улыбнулся в ответ, как мне показалось, с облегчением. Сумасшедшая жена возвращается на свое место на кухне.
– Если станет совсем невмоготу, подумай об Индии и душевном успокоении. – Он продолжал улыбаться. – Порекомендуй такую поездку своей сестре. Ее душе успокоение точно требуется…
В день встречи с сестрой, за завтраком, он выложил на стол несколько буклетов и новых путеводителей толщиной в пару дюймов.
– Не забудь, перед поездкой нужно сделать прививки.
– Так я же их сделала.
Он вскинул на меня глаза.
Прокол: я говорила не с тем мужчиной и не о той поездке.
– Когда мы летали с тобой в прошлый раз, – уточнила я не моргнув глазом. Улыбнулась. – Но я проверю, не кончился ли у них срок действия.
Потом он, слава Богу, поехал на работу, а я, слава Богу, в Паддингтон… Крюк, конечно, учитывая, что собиралась я в Кингстон, но иначе не получалось.
Разумеется, все мои намерения сесть напротив Мэттью за стол и обговорить ситуацию растаяли в жарком огне желания: все-таки мы не виделись практически целую неделю. Он тоже готовился к поездке в Индию, но обходился без Глянцевых буклетов и толстенных путеводителей.
– Я составил список необходимых вещей и лекарств. Ты сможешь заглянуть в него позже. – Он засунул лист бумаги в мою сумку. – Ты увидишь настоящую Индию, но мы не будем останавливаться в гостиницах типа «Холидей инн», поэтому надо соблюдать осторожность.
– Я никогда не бывала в «Холидей инн»! – с притворным негодованием воскликнула я. – Мы останавливались исключительно во дворцах махараджей!
– Ну, индийские трехзвездочные отели отличаются от европейских.
Его глаза сверкали, как звезды, улыбка не имела ничего общего с заразными болезнями. Он напоминал мне ребенка в кондитерском магазине, и я рассмеялась. Я уже стаскивала с него рубашку.
– Мне все это без разницы, пока я с тобой. – Я попыталась его поцеловать, но он отстранился.
– Ты уже поговорила?..
Но Индия, Френсис, все прочее могли подождать.
– Сегодня вечером.
– Я серьезно.
– Я тоже.
Я уже забыла, каково это – вновь становиться молодой, чувствовать, что именно такой ты и хочешь быть. Мэттью был прав. Когда мы были вместе, я всегда знала, что он прав. Нет, с этим следовало заканчивать: не имело смысла жить и не быть рядом с человеком, который позволял чувствовать, что ты живешь.
– Мы друг у друга на подозрении, – потом сказал он, – я существую только в крохотном уголке твоей жизни, а остальная жизнь, большая часть твоих дней и ночей для меня полная тайна. То же можно сказать и о тебе. Никто из тех, кто играет в твоей жизни важную роль, не знает обо мне, никто из тех, кого знаю я, мои друзья или моя семья, не знают о тебе. Не знают, замужем ли ты, умираешь ли от неизлечимой болезни, одна у тебя голова или три… Некоторые думают, что ты – малолетка, другие – что тебе под девяносто, кое-кто считает, что ты – знаменитость. Чего они только не выдумывают, вот я и хочу, чтобы ты встретилась с ними и они узнали, какая ты… Как в нормальной жизни… ты помнишь, когда жила нормальной жизнью?
– Она и сейчас у меня нормальная. Более чем.
– Что ж, нам потребуется какое-то время, чтобы найти свою норму, и это будет нелегко. Мы же не слишком торопимся. С момента нашего знакомства прошло шесть месяцев.
– Почти.
– Ты уверена, что сможешь вырваться из силков среднего класса? – Он бросил на меня озорной взгляд. Мы уже играли с ним в эту игру. – Сможешь прожить без всех этих благ?
– Не просто смогу, проживу. Вечером сделаю решительный шаг. Но сначала мне нужно разобраться с Вирджинией. Не порвав с прошлым, я не могу начать жизнь с чистого листа. Впрочем, в душе я уже готова к этому.
Он скептически посмотрел на меня. Однако я говорила правду. После визита тетушки меня начало тошнить от вещей. От ухоженного интерьера дома, аккуратной дорожки к входной двери. От удобных, стильных кресел и диванов. Книжных шкафов и баров, музыкальных центров и телевидения. Ковров и портьер. Обоев и краски пастельных тонов, от итальянских ламп, рассеивающих свет. Фотографий счастливой семьи, развешанных в рамках по всему дому. Картин и гравюр, бронзовых кранов, стекла, фарфора, столовых приборов для обычных дней и для званых обедов. Полированной, полированной мебели…
Я оглядела спальню Мэттью. И увидела, что следовало увидеть в минимуме его одежды, в постерах, приклеенных скотчем к дверям, в отсутствии безделушек-сувениров, в книгах, стопками сложенных у стен (Жаклин забрала книжные полки, а новые Мэттью так и не купил): из этой квартиры можно съехать в любую минуту, требовался лишь повод. Я имела дело с одним из тех немногих чудаков, все пожитки которого умещаются в рюкзаке да в карманах. На подоконнике пыльного окна стояли наши подставки для яиц. Единственный символ наших будущих совместных приобретений. Стояли по полному праву, потому что несли в себе глубокий смысл. Они не имели ничего общего с теми вещами, купленными на всю жизнь, которыми мы с Френсисом заставили наш дом. Я смотрела на свою юность – юность и первую любовь, к которым я повернулась спиной, сказав в Хенли: «Да».
Я могла понять смысл историй про любовь и раньше, но и представить себе не могла до Мэттью и этой спартанской спальни, как же хорошо Шекспир знал влюбленных женщин, всегда видел их соловьем – не жаворонком… Но необходимость встречи с сестрой не давала мне покоя. И несмотря на сильное желание задернуть занавески, выключить телефон и оставаться в кровати весь день, мне пришлось подняться. Я смыла с тела следы нашей незаконной любовной связи, пообещала моему любовнику вечером решить все проблемы и отправилась в Кингстон, изо всех сил пытаясь стереть с лица самодовольную ухмылку. Все буклеты и другие материалы про Индию засунула на самое дно сумки. Если б моя сестра узнала, что я собираюсь в очередное экзотическое путешествие, наше общение прекратилось бы как минимум до Рождества.
– Расскажи ей обо мне, – услышала я от Мэттью на прощание. – Пусть узнает первой. Она будет довольна.
Я одарила его королевской улыбкой и уехала. Боль холодной иглой пронзила мой позвоночник при мысли о том, что она скажет после того, как я расскажу ей о нем.
Мы сидели друг против друга за столиком из сосны, покрытым клетчатой льняной скатертью, в окружении чистеньких официанток и успокаивающей музыки, пили клюквенный сок, когда Вирджиния спросила:
– Ты похудела?
В ее словах, конечно же, слышалась не озабоченность, а зависть.
– Может, чуть-чуть, – пробормотала я в стакан с клюквенным соком, напитком женщин, и едва не добавила, что в будущем это не повторится. Вместо этого сделала первый выстрел. Знала, что это опасно, но в этот день меня так и тянуло на подвиги. – Похудеешь тут, три дня бегая с Френсисом, тремя старыми утками и дорогой кузиной Элли.
– Ты сама на это напросилась, – отрезала Вирджиния.
– Я говорю это не в упрек тебе, Джинни. – «Шутки в сторону, – сказала я себе, – помни, что по яйцам лучше ходить на цыпочках».
– Я надеюсь, что нет.
Но мне показалось, что тень угрызений совести все-таки пробежала по ее лицу.
– Мы мало общались, как друг с другом, так и с родственниками, – посыпала она пеплом голову.
– Мало, – согласилась я.
– Ты должна признать… «Началось», – подумала я.
– …что с карьерой и семьей для меня в твоей жизни осталось совсем ничего, и…
– У тебя тоже семья. Такая же, как и у меня.
– Но у тебя была Кэрол, – напомнила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38