Он снова счастлив. Все это раз за разом прокручивается у тебя в голове. Результат – маленькое чудо, ты не можешь есть. Крохотный кусочек мозга, еще способный функционировать, нашептывает тебе, что потеря веса – это компенсация за потерю любовника. Беда в том, что пить ты можешь. Так что вес не теряется.
И только когда Френсис говорит в среду вечером:
– Слушай, вроде бы я на прошлой неделе купил бутылку джина… – я прихожу в себя. Джин с тоником в половине десятого утра – идея не из лучших. Ты еще больше ненавидишь себя, когда твой муж высказывает озабоченность по поводу твоего состояния, а ты отвечаешь:
– Ничего страшного, грущу вот по моей безвременно ушедшей подруге Кэрол.
Френсис мгновенно успокаивается, подозрения, если они и возникли, исчезают. Таков уж этот любовный роман. Стремясь сохранить его, ты обманываешь и предаешь всех и вся, идешь даже на то, чтобы бесчестить мертвых.
А потом твой любовник звонит, потому что и он не может вынести разлуки. Он дает тебе право отложить принятие решения и извиняется за то, что принуждал тебя к этому. К тому времени ты уже написала письмо, которое он получает следующим утром. Ты это знаешь, потому что на следующее утро, когда приносят почту, находишься с ним, в его постели. Ничто не закончено. Все только нарастает. Все становится хуже. Этому надо положить конец. Этому невозможно положить конец. Ты соглашаешься, что нужно на какое-то время разбежаться, чтобы хорошенько все обдумать. Твой любовник уезжает к своей сестре в Бридлингтон в невысказанной надежде, что несколько дней все решат. Ничего они не решают. Ни для тебя, ни для него. О черт. Разлука, пусть даже добровольная, только усиливает страсть. Ты говоришь мужу как бы между прочим, без всякой задней мысли, что хотела бы пожить, какое-то время в сельской глубинке, ненавязчиво упоминаешь Бридлингтон. Твой муж, у которого уже голова идет кругом от глубины твоей депрессии и переменчивости настроения, отметает эту идею. Твой муж, твой бедный муж не знает, что и думать, но ему понятно: с тобой что-то не так.
Твой любовник возвращается, и вы сливаетесь в экстазе. Неожиданно ты и дома становишься другим человеком. Твой муж подозрительно на тебя смотрит. Ты, которая днями не мыла голову и не без труда разогревала пиццу, разительно меняешься. Красишься и одеваешься, как супермодель, готовишь мужу палтус под маринадом, тогда как он в лучшем случае ожидал кусок хлеба с сыром, да еще при этом поешь.
Ты вновь любишь мир. Энергия бьет в тебе ключом. Тебя любят, и ты счастлива. Тебе хочется любить мир. Поэтому ты предлагаешь семейный ленч, включая родителей Петры, ее брата и его жену, соседей с обеих сторон. Чтобы показать Богу, какая ты хорошая. Двенадцать взрослых, четверо детей и квартирант соседей, студент из Мадраса.
И вся твоя семья, белые представители среднего класса, буквально все внимательно следят за каждым своим словом, чтобы, упаси Бог, не сказать чего-то отдаленно расистского. Ты вспоминаешь разговор со своим любовником, когда он указал тебе на твой квазилиберализм. Ты очень стараешься, чтобы кто-нибудь из родственников Петры что-нибудь не ляпнул. Потому что они определенно расисты. Уильям, отец Петры, называет всех небелых исключительно цветными. Трапеза быстро превращается в дискуссионный клуб. Стоит родителям Петры или ее брату и его жене открыть рот, чтобы обратиться к студенту из Мадраса, ты или Френсис или вы оба немедленно встреваете в разговор. Идеально прожаренное мясо уже не доставляет им удовольствия, потому что на них набрасываются, даже если они хотят сказать самое невинное: «Передайте мне, пожалуйста, соль». В какой-то момент мать Петры встает, и ей тут же предлагают сесть и ты, и ее зять. Ей приходится объявить во всеуслышание, что она должна посетить туалет. Тебе остается только гадать, что думает студент из Мадраса о таких вот особенностях английского этикета. Френсис сверлит тебя взглядом.
Уильяму удается произнести начало предложения:
– Вы знаете, к две тысячи тридцатому году цветных будет больше, чем нас…
При этих словах Френсис взглядом спрашивает тебя: «Ты сошла с ума?» И тут, когда ты ставишь на стол яблочный пирог, твоя младшая внучка спрашивает студента из Мадраса, почему у него кожа другого цвета. Сидящие за столом готовы провалиться сквозь землю. За исключением, естественно, студента из Мадраса. Ад на земле. Ты пьешь.
Как и предсказывал твой муж, твои усилия выходят боком. Плюс похмелье.
– Никогда больше так не делай, – сурово говорит твой муж. И тут же ругает себя за то, что позволил отругать тебя, лежащую. Он, правда, тоже не в очень хорошей форме. – Не понимаю, что на тебя нашло, – говорит он, а лицо его кривится, как от боли.
Понедельник ты проводишь в постели. Своей постели. Потому что твой любовник отправился на собеседование: собрался-таки устроиться на работу. И вдруг осознаешь, какая же ты старая.
О нет, совсем не старая. Во вторник ты очень громко включаешь диск Чарли Паркера и кружишься по гостиной. Так громко, что и Джесс может потанцевать, не выходя из дома.
Среду ты проводишь с любовником.
Со сверкающими глазами в четверг усаживаешь своего мужа на диван и делишься с ним своими планами украсить сад декоративными каменными горками. Каменными горками? С чего? Потому что вчера днем ты, лежа в кровати с любовником, смотрела телепередачу о садоводстве, и тебя покорили маленькие Альпы.
В пятницу ты бегаешь по магазинам, хватая все подряд: щипцы для ресниц, эротическое нижнее белье, не просто нижнее белье, а именно эротическое, си-ди, в том числе «Величайшие хиты "Иглс"». Через полчаса, проведенных дома, ты уже знаешь все слова «Desperado» и даже можешь подпевать с правильными интонациями. Позже ты это демонстрируешь, в результате чего муж бежит от тебя в кабинет, хлопнув дверью.
Ты выискиваешь, что пишут об аменорее на сайтах, посвященных женскому здоровью, и, как обычно, решаешь, что у тебя имеют место быть все причины, ее вызывающие: рак, беременность, климакс и так далее, отчего снова впадаешь в минорное настроение. Но ты держишься и никому ничего не говоришь. Это не так и трудно, потому что сказать, собственно, некому. Тебе приходит в голову забавная мысль: если ты родишь ребенка, у него будет племянница двумя годами старше. Ты ставишь видеокассету с фильмом «Короткая встреча» и плачешь в одиночестве.
В субботу и воскресенье настроение у тебя заметно улучшается: у тебя схватывает живот, и ты молишься, чтобы эти схватки свидетельствовали о том, что ты не беременна. Здравый смысл говорит тебе, что это абсурд. Но тебе не до здравого смысла. Ничего не происходит. Схватки означают одно: все тело у тебя так напряжено, что мышцы начинают жаловаться.
– Если вы думаете, что вам плохо, маленькие мерзавцы, – говоришь ты им, готовя воскресный ленч, – попробуйте побыть на моем месте.
Френсис, неправильно истолковав очередной приступ плохого настроения и поглаживания нижней части живота, участливо спрашивает:
– Опять месячные?
– Нет, – отвечаешь ты, и тут из глаз льются слезы. У тебя подгорает подлива, что в кулинарии равносильно Армагеддону. Ты рыдаешь.
– Успокойся, – говорит Френсис. – Что случилось?
В этот момент ты и говоришь Френсису, что ты, возможно, беременна. Его реакция предсказуема. Он пугается. Потом на его лице читается недоумение. Это ловушка? Если он скажет: «О Боже, нет», впадать тебе в истерику? Если он скажет: «О Боже, да», впадать тебе в истерику? Ты оставляешь его в испуге. Но по крайней мере ты уже замела следы. И конечно же, хочешь, чтобы он об этом знал. Как вор, возвращающийся на место преступления, ты хочешь, чтобы он точно знал, где и когда ты заметала следы. Поэтому; чтобы расставить точки над i, ты говоришь как бы походя:
– Наверное, это случилось в Бате.
Он, конечно, неправильно тебя понимает, смеется, говорит, что ты всегда нравилась ему в ванне. Ты доходчиво объясняешь ему, что тебе не до смеха.
Беременна, Френсис. Какая уж тут ванна.
Ему удается сказать, что решать проблему надо лишь после ее возникновения. Он не убежден в правильности твоего диагноза. Ты тоже. Ох уж эти маленькие демоны.
– Сходи к врачу, – мягко предлагает Френсис.
– Только не смей говорить Тиму, – строго предупреждаешь его ты.
Неудивительно, что Френсис, ища выход из этой дикой ситуации, вспоминает что-то такое, о чем ты говорила ему раньше, и приходит домой вечером следующего понедельника, чтобы объявить, что он снял коттедж в Дорсете на четыре недели. На весь июль. С тем, похоже, чтобы держать там свою обезумевшую жену. Он говорит, что сделал это, потому что ты в стародавние времена выразила такое желание, сказав: «О, как бы я хотела уехать отсюда и пожить подольше в сельской глубинке…» Разумеется, тогда речь шла о Бридлингтоне.
Тебе в голову приходит мысль и о том, что он хочет увезти тебя как можно дальше от сада. Ты слишком долго говорила о каменных горках, не потому, что они тебе так дороги, но, всякий раз, заводя о них разговор, ты словно возвращаешься в постель к своему любовнику и, улыбаясь мужу в лицо, думаешь, что ему этого секрета никогда не узнать. Это жестоко, бесчестно, но ты ничего не можешь с собой поделать. Такое ощущение, что тебе хочется бродить в опасной зоне, на грани разоблачения. Френсис, мол, этого не узнает. На него идея каменных горок, этих маленьких Альп, о которых ты говоришь с такой любовью, просто навевает ужас. Пока твой сад – царство растительности и весь в цвету. Он так и спроектирован. Большая лужайка, тут и там разбросанные кусты, пруд, который Френсис и мальчики вырыли сами, им они очень гордятся, выложенный камнем внутренний дворик, где так приятно посидеть в хорошую погоду. Это сад для сидения. Не для работы. И уж конечно, не для каменных горок.
Для меня, в моем маниакальном состоянии, идея Дорсета – чудо. Поначалу я надулась и пришла в ужас: меня выгоняют. Потом поняла, что в Дорсете я и Мэттью сможем проводить вместе всю неделю. Френсис приезжал бы только на уик-энды, но это можно перетерпеть. Пребывая со своим любовником с воскресного вечера до пятничного утра, остальное время я могла бы быть счастливой женой. Это было идеальное решение. Я бы успокоилась, расслабилась, пришла в себя. Это же здорово – весь июль пожить в Кейри-Хаус, в Вудлинче.
Сие также означало, что я еще месяц смогу тянуть с ответом на большой вопрос. Мэттью, узнав про Дорсет, дал задний ход и молчаливо согласился, что любое решение о будущем откладывается до августа. Как же меня это обрадовало! Словно в этом году мне пообещали не одно Рождество, а десять тысяч сразу. Я думаю, Френсис поразился неистовству моей радости.
– Если б я знал, как ты хочешь уехать из города, мы бы могли все устроить раньше, – с некоторым раздражением бросил он.
– Я сама не знала. – И попыталась не выглядеть кошкой, которой удалось полакомиться сметаной. Но все мое тело мурлыкало. Тем вечером мы трахнулись, впервые после Бата, и я вела себя, как благодарная куртизанка, получившая в подарок если не «Кохинор», то чтото не менее ценное. Не думаю, что Френсис знал, в чем причина.
– Осторожнее, а не то ты действительно забеременеешь, – удовлетворенно сказал он потом. И тут же поправился: – Даже если ты уже беременна, все равно надо быть осторожнее.
Но я об этом думать не собиралась. На следующий месяц на горизонте не просматривалось ни единого облачка.
Пришлось принять кое-какие меры предосторожности, когда он завел разговор о том, что Дорсет находится лишь в двух с половиной часах езды от Лондона. К счастью, я думала быстрее его. Уже успела созвониться с АА (чуть не ошиблась и не позвонила другим АА: «Анонимным алкоголикам», благо телефоны в справочнике стояли рядом) и узнала, дорога туда занимает почти три часа в силу большой плотности транспортного потока, а быстрее в Дорсет можно добраться только после полуночи. Так что я решительно отбросила идею Френсиса о том, что он сможет иной раз приезжать на неделе, резонно указав, что после трех часов за рулем он не сможет плодотворно работать. Когда он сказал, что сможет уезжать в понедельник утром, мне пришлось быстро шевелить мозгами. И я нашла, что ему на это ответить. Сказала, что, пожалуй, снова начну писать. На его лице отразилось удивление. Понятное дело. Я уже десять лет не заикалась о книге.
– А что? – Я подпустила в голос агрессивности. – Что в этом плохого?
– Ничего, – глубокомысленно ответил он. – Абсолютно ничего.
– Я, возможно, вновь вернусь к Давине Бентам.
– Почему нет? – Он добродушно пожал плечами.
– Или начну новую книгу.
– Это тоже вариант.
– Поэтому, если ты будешь уезжать в понедельник, я не смогу сесть за книгу. Но если ты будешь уезжать в воскресенье попозже, в шесть или семь вечера, тогда…
Он опять удивился. Идея позднего отъезда явно его не воодушевляла, но я жевала его мочку, как это легко быть маленькой шлюшкой, и он согласился со мной.
– …я смогу встать пораньше и поработать все утро понедельника.
Вновь он бросил на меня удивленный взгляд, и понятно почему: я не относилась к жаворонкам.
– Мне потребуется много времени и энергии. Особенно если я начну новую книгу.
– Хорошо, – подвел он черту. – В пятницу я буду стараться приехать пораньше, а в Лондон буду возвращаться в воскресенье. Ты довольна?
– Спасибо тебе.
– А о какой новой книге ты говоришь?
– Об обнаженной натуре, – без запинки ответила я. – Да… думаю, стоит попробовать…
Он кивнул и начал исследовать обнаженные части моего тела.
– Обнаженная натура. – Его опять потянуло на сладенькое. – Действительно, очень интересная тема.
Я могла думать лишь об одном: Мэттью останется со мной на всю неделю, больше не будет необходимости покидать его теплую постель, мчаться домой и лгать, лгать, лгать. Ложь – вот что ты не выносишь. Почему не выносишь, ты сказать не могла-, то ли по причине, что лгать плохо, то ли из-за боязни, что тебя выведут на чистую воду. И главное, ты боишься, что какая-то твоя часть, вроде той, что заводила разговоры о каменных горках, хочет, чтобы тебя вывели на чистую воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38