Но как ни хорошо было там, на свежем воздухе, Деля предпочитала работать в своей мастерской.
«У кого клаустрофобия, боязнь замкнутого пространства, а у меня клаустрофилия, любовь к замкнутому пространству…
Интересно, существует ли такой термин или я его сочинила сама?» — раздумывала она, просматривая за завтраком утреннюю почту.
Платон выписывал «Московский комсомолец», восхищался хулиганством мальчишек и девчонок, нахально создающих свой стиль русской желтой прессы, и Деля продолжала выписывать эту газету, хотя и морщилась брезгливо от ее вопиющей безграмотности.
Кроме газеты, сегодня доставили толстое письмо из Италии, но Деля отложила конверт, потому что решила, что в письме скорее всего есть фото, и ей хотелось рассмотреть их не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Она уселась поудобнее в старое кресло Платона с протертыми подлокотниками и распечатала конверт. Действительно, в письме она обнаружила десяток фотографий, толстенное письмо, написанное каллиграфическим почерком Лены с Аниной припиской и ее же вставками и даже смешными рисунками.
Дочитав письмо до половины, Деля сообразила, что оно адресовано не только ей, но и Наташе. Она бросилась звонить подруге.
Наташка оказалась дома, сказала, что немедленно примчится, что умирает от любопытства и что у нее новости и что вообще черт знает, сколько не встречались, хотя она, видит Бог, несколько раз звонила Деле, хотела пригласить ее на дачу, где Дим Димыч построил новый потрясающий бассейн…
— Интересно, о чем мы будем говорить, если ты все новости выпалишь мне по телефону? — спросила Деля.
Наташка захохотала и повесила трубку.
Через двадцать минут она буквально влетела к Деле — она теперь сама водила машину и делала это с великолепной лихостью и одновременно с чисто женской осторожностью.
…Они читали письмо — каждая про себя, потом отдельные места вслух, рассматривали фотографии, обсудили Марио и нашли, что он хорош, но наша Анька лучше, взгрустнули, что не могут прямо вот сейчас купить по туру и махнуть в Италию: Наташа — из-за репетиций и приближающейся премьеры — она получила главную роль, хоть и во втором составе, но буквально заходилась от восторга, а Деля — из-за нескольких заказов.
— Кстати, — спохватилась Наташа, — может быть, у тебя нет денег? Так я возьму у Дим Димыча.
— Деньги есть… — протянула Деля. — Понимаешь, последнее время работы Платона так выросли в цене, что я просто боюсь держать их дома. Ты заметила? Я стальную дверь поставила.
— Заметила и удивилась. Платон всегда издевался над ними — мол, для профи раз плюнуть, а лох не полезет.
— Все-таки спокойнее… А картины я отдала в хорошую галерею — почему они должны стоять у стенки?
Пусть смотрят люди, — сказала Деля и сама немного смутилась от торжественности фразы «смотрят люди».
— А свои тоже продаешь?
— И свои. У меня даже агент появился. Несколько портретов сделала.
— И как?
— Вроде заказчики довольны, рекомендовали меня новым русским. Я, знаешь, работаю в такой несколько стилизованной под старину манере. Даже самой любопытно — как эдакая современная русская физиономия…
— Скажи прямо — морда!
— Ну, морда вдруг преображается от колорита. Но я бросила.
— Почему?
— Разные причины. Противно. Но главное… Пришел как-то через знакомых один. Любопытное лицо. Я сделала подмалевок. А он исчез. Месяц нет, два. Дело не в том, что время затрачено, просто я не люблю вот так оставлять что-то незавершенным. Позвонила тому, кто рекомендовал меня, а он говорит, его убили. Как это — спрашиваю? Так, говорит, обыкновенно, киллеры подстерегли и вечером в подъезде убили тремя выстрелами. На месте и скончался. — Деля встала, пошла в мастерскую, вернулась с небольшим холстом на подрамнике, на котором можно было различить незаурядное волевое лицо с тонкими губами.
— Интересный мужик, — оценила Наташа.
— Ты знаешь, они все интересные… по-своему. Их окультурить нужно. Костюмы, лосьоны, маникюр, очки в золотой оправе — внешнее. Где-то я читала, что цивилизованный человек — это дикарь, посеребренный сверху. А они — позолоченные. Вот Платон был сверху дикарь, а внутри — Сократ.
— Почему не Платон внутри?
— Уж кем-кем, а Платоном или даже платоником он никогда не был.
Деля заметила по глазам Наташи, что ей все равно — что платонизм, что диалектика Сократа, и перевела разговор:
— Так что, видимо, Аньку мы не дождемся.
— Наверное. Дай ей Бог в мужья такого же, как и Ленке. Франко за короткий приезд в Москву произвел на всех самое лучшее впечатление.
— А какая у тебя новость? — спросила Деля. Наташка мечтательно улыбнулась.
— Получила главную роль?
— Это тоже. Но я не шибко обольщаюсь. Сыграю пару раз по замене. Я ведь по сути не героиня. Мне бы хороший эпизод. Но театр спонсирует Дим Димыч, и директор решил сделать как лучше, ну ты понимаешь… А какой кайф на репетициях, ты себе представить не можешь! И самое главное, режиссер говорит, что у меня получается, что просто я многое упустила в свое время, что нет базы, основы, ну вот как ты когда-то говорила, что основа основ — техника мазка.
Деля не помнила, что бы она могла сказать такое, но раз в Наташкину голову врезалось, спорить не стоит.
— А главная новость, — продолжала восторженно Наташа, — я беременна! — Последнее слово она буквально выпалила.
— Господи! И ты столько времени молчала! Да ведь начинать надо было с этого, дуриша моя ненаглядная! — Деля бросилась обнимать подругу, потом деловито, словно опытная, рожавшая женщина, спросила: — Мутит? Запахи мучают?
— Ничего не мучает, ни-че-го. Я здоровая русская баба, и меня ничего не мучает. Только жрать все время хочу до неприличия.
— А как же Дим Димыч? Ты говорила, он не хотел детей.
— Знаешь, с Дим Димычем что-то произошло, сама поражаюсь. Мне кажется, он меня любит.
— То есть как? Вы столько времени вместе, а ты только сейчас говоришь такие вещи? — удивилась Деля.
— Не считай меня глупее, чем я есть, подружка. Просто сначала он в меня влюбился, потом попривык, ну а сейчас полюбил. Я чувствую. Он в таком восторге, что будет ребенок, даже предложение мне сделал по-настоящему, всерьез.
— Так он ведь женат.
— Ну, женат — не женат, какое имеет для него значение! Дал полмиллиона зеленых отступного — вот и вся жена. Как в Голливуде. Он стал таким ласковым, чуть не каждый день подарки делает, вот и с театром помогает…
Деля едва успевала за скачками Наташиных мыслей.
— А сколько месяцев уже?
— Не месяцев, а недель. Шесть.
— Слушай, это надо отметить.
— Мне нельзя, — очень серьезно возразила Наташа.
— Капельку сухого можно. Символически.
— Ну разве что…
Они выпили и потом еще долго сидели, болтали. Наташа рассказывала, где она собирается устроить детскую, и какие занавески подберет, и как заставит Дим Димыча бросить курить — хотя бы в доме, а то будто паровоз. И что теперь будет все свободное время слушать музыку — уже купила записи Чайковского, Моцарта, Рахманинова, ну и других, пусть детеныш сидит там, в животе, и слушает. Все говорят, что страшно полезно…
Наташа отобрала себе несколько фотографий и заторопилась:
— Мне еще нужно заехать в «Елисеевский», купить кое-что — Дим Димыч собирался встретиться дома с одним из партнером по бизнесу, хочу приготовить свой фирменный салат. Не исчезай, звони! — Она ушла так же стремительно, как и пришла. Деля закрыла все хитрые запоры на двери, постояла, прислонившись к косяку, подумала, что у нее никогда не будет детей, и побрела в мастерскую. Собственно, это была бывшая бабушкина комната, которую она приспособила для работы. Она собрала кисти и принялась делать то, что так хорошо успокаивало ее: мыть их…
Утром Олега разбудил телефонный звонок. Чертыхаясь, он снял трубку, кляня себя за то, что вчера не отключил телефон.
— Алло!
— Олежек, — раздался знакомый хрипловатый голос чиновной дамы из комитета по кино, близкой подруги Ирины. — Дай мне Ирину, пожалуйста:
— Ирины нет в Москве.
— Понятно.
— Что тебе понятно?
— Я вчера весь вечер названивала, никто не отвечал, следовательно, ты почувствовал себя на свободе. Где она?
— Уехала на Куяльник.
— Куда-а?
— Ну Куяльник, под Одессу, долечивать свой артроз.
— Она же собиралась в Кисловодск.
— Не будь занудой. Что ей делать в Кисловодске? А в Одессе ее встречала половина города, и теперь она валяется в грязи.
— В какой грязи? О чем ты?
— Лечебной, лечебной, успокойся.
— А ты, значит, свободен, — еще раз повторила Маша — так звал ее весь комитет вот уже скоро тридцать лет. Она относилась к тому типу существующих во всех творческих организациях одиноких женщин без возраста, которые работают как лошади, выкуривают по две пачки «Беломора» в день, тянут воз и за себя, и за начальника и потому вечны при любых переменах власти. Они всегда знают все обо всех и порой не прочь переспать, если человек хороший.
— Как ветер, — ответил Олег и с грустью подумал, что теперь уже не удастся доспать.
— Ясно, — мрачно заключила собеседница.
— Ничего тебе не ясно! — взорвался наконец Олег. — Я был вчера у сына.
— А-а… Как он?
— Спасибо, в порядке.
Рассказывать Маше о своем сыне Олегу не хотелось. Ирину и всех ее подруг сын терпеть не мог, до сих пор вспоминал Аню с удивляющей Олега теплотой и даже девушку себе выбрал, в чем-то похожую на Аню — высокую, тонкокостную, подтянутую, с улыбчивыми глазами, всегда готовую принять шутку. Она нравилась Олегу, звали ее, впрочем, как и сына, Витя: он — от Виктора, она — от Виктории. Речи о свадьбе пока не было, но жили они вместе, в комнате сына. Правда, Виктор, занявшись бизнесом после окончания института, мог бы давно перебраться в хорошую или, как теперь говорили, престижную квартиру, но он не спешил, вкладывая все деньги в развитие дела и часто сидел «без копья», перехватывая у отца. Отношения у них были товарищеские, на первый взгляд даже прохладные, но в глубине души Олег безумно любил сына, гордился им, любовался своим произведением под метр девяносто ростом, который в последнее время во имя бизнеса стал носить костюмы английских, сдержанных фасонов и расцветок и выглядел чертовски элегантно. Встречался Олег с двумя Витями не очень часто, боялся надоесть, с советами не лез и каждый визит к сыну воспринимал как праздник. Настораживало его лишь одно: работая по четырнадцать-пятнадцать часов в день, сын почти два года практически нигде не бывал, ничего не читал и на вопросы отца отшучивался: наверстаю, когда прочно встану на ноги. Олег понимал, что в таких делах можно становиться на ноги всю жизнь и всегда впереди найдется кто-то, кто стоит еще более прочно, в том смысле, что счет в банке у него на нолик длиннее…
— Ты меня не слушаешь! — пробился в его сознание голос Маши в трубке.
— Слушаю самым внимательным образом. Уточни еще раз.
— Повторяю курсорно в надежде, что ты окончательно проснулся. Приехала группа итальянских продюсеров. Трое. Они здесь с приватным визитом, что-то вроде развлекательно-ознакомительной поездки. Я подумала, что Ирине было бы полезно встретиться с ними, тем более что по просьбе руководства я устраиваю неофициальный фуршет у себя дома сегодня днем. Я не очень быстро говорю, Олеженька?
— Конечно, уже не курьерский, но еще не как почтовый.
— Что ты сказал? Ах, да, я и забыла, что ты снимал свой шедевр в Одессе.
— А Ирина сейчас в Куяльнике, в грязи, — вздохнул Олег, — и ты думаешь, как бы устроить так, чтобы вместо нее пришел я, потому как сейчас в Москве лето и ни одной собаки нет на месте.
— Договорились!
— О чем?
— Ты приходишь вместо Ирины.
— Выходит, я напросился?
— Нет, ты догадался. Потому что умный.
— Не льсти. Номер не пройдет. Да и я, так сказать, не та замена.
— Ту замену пусть они сами себе промышляют вечерком напротив «Националя», — с привычным цинизмом бросила Маша. — Кстати, если у тебя есть итальянская задумка, можешь провентилировать. Один из продюсеров мне показался толковым.
— А какой твой интерес, коварная женщина?
— Ну-у, во-первых, просьба руководства. Во-вторых, я с удовольствием получила бы приглашение в Италию, чтобы не связываться с дурацкими турами… Значит, так — жду тебя в половине четвертого.
— О'кей, — согласился Олег, отбросив колебания, потому что в памяти всплыли давние планы и задумки.
— И прихвати бутылочку шампузы и коньяка. Не все же даме корячиться.
— Теперь все окончательно ясно, — съязвил Олег.
— Скотина, я для Ирины стараюсь.
— А разве я что-нибудь сказал?
Он положил трубку и побрел в ванную. Пикировка с Машей немного развеяла хмельной сплин — вчера они с сыном подналегли на раков с пивом, — и после душа Олег стал вспоминать те интересные задумки, которые были у него когда-то относительно совместной работы с итальянцами… Чем черт не шутит… Конечно, была еще одна идея, но она принадлежала Ане, а ему не хотелось даже имени этой женщины вспоминать. Хотя идея, надо сказать, отличная. Во всяком случае, продуктивная… И могла бы потянуть на две серии… И формулировалась она очень просто: первые гастроли Шаляпина в Италии, в Миланском театре «Ла Скала» в опере Бойто «Мефистофель»… И была в ней изюминка: лихой волжский парень Федька отказался платить знаменитой клаке театра «Ла Скала», и по всем прогнозам его ожидал небывалый скандальный провал со свистом и гнилыми апельсинами. Но он спел так, что даже клакеры устроили ему овацию. Потому что в первую очередь они были итальянцами, ощущавшими музыку всем сердцем, всей душой, всей кожей.
…Олег осторожно уложил обе бутылки в сумку и направился в тот угол главного зала «Елисеевского», где, сколько он помнил себя, стояла старинная машина для помола кофе. Увы, ее не оказалось на своем месте. Он стал растерянно оглядываться — может, перенесли в другое место? — и увидел перед собой Наташу.
— Олег! — радостно воскликнула она. — Здравствуйте!
Она была, как всегда, хороша, но на сей раз без аляповатых богатых украшений, которые так возмущали его вкус несколько лет назад, в прелестном открытом летнем платье, таком простеньком, но элегантном, что он подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43