Коснувшись щеки, лезвие плавно скользнуло внутрь. Нож, видимо, был хорошо заточен. Сначала она не почувствовала боли, ее удивил лишь странный звук, услышав который, она догадалась, что лезвие коснулось зубов — значит, он разрезал щеку насквозь. Потом еще, и еще… Соленая жидкость заполнила рот, она уже не могла ни кричать, ни сопротивляться. Его лицо медленно таяло в розово-красной дымке. В тот момент, когда кровь полностью залила глаза, Саша потерла сознание.
— Вещь, свято хранимая? — Сергей Анатольевич, приподняв голову, кивнул Владимиру и тут же попытался вовлечь его в процесс разгадывания кроссворда. — Восемь букв, третья «л», предпоследняя «и»?
— Реликвия, — механически ответил Владимир, — дядя Сережа, вы Сашу не видели?
— Точно. Реликвия, — довольно хмыкнул дядя Сережа. — Ре-лик-ви-я. А вот еще… Японский император?
— Вы Сашу не видели, дядя Сережа?
— Сашу? Видел Сашу, конечно. Десять минут назад ушла. Опоздал, сынок. Так не знаешь японского императора?
— Десять минут назад? А она ничего не сказала?
— Ничего не сказала. Ох, молодежь, — дядя Сережа махнул рукой и снова погрузился в кроссворд. Владимир вышел из вестибюля.
— Саша! — снова громко прокричал он, но ответа не услышал. Быстрыми шагами он прошел вдоль аллеи туда и обратно, потом остановился и замер, прислушиваясь. Тревога нарастала с каждой минутой. Ему показалось, что откуда-то слева донесся приглушенный звук, он бросился туда, но там никого не было. Снова прислушавшись, различил будто бы звук с другой стороны, но и там ничего не нашел. Он опять замер на месте, беспомощно оглядываясь по сторонам. И наконец совершенно отчетливо услышал стон, доносящийся из ближних зарослей.
— Саша! — закричал он и бросился туда, откуда доносился стон. Он был совершенно уверен в том, что сейчас увидит ее.
Она лежала на земле, под липой. Владимир едва смог разглядеть ее в темноте.
— Саша! — он опустился на колени и хотел приподнять ее, но в ту же секунду застыл, не понимая, не в силах объяснить себе того, что видит.
Саша лежала на спине, раскинув руки в стороны, но — лицом вниз.
Это было совершенно необъяснимо, но лица не было. Лишь темное пятно — слишком темное даже для того, чтобы принять его за волосы. Волосы у Саши были светло-русыми…
Владимир чувствовал, что руки отказываются повиноваться. На мгновение он ощутил какой-то первобытный страх и неотступное желание убежать прочь, подальше от дикого, страшного и необъяснимого — страх, подобный тому, который испытывали древние люди перед неведомыми им силами природы. Но через секунду страх прошел, уступив место единственному стремлению — помочь ей, спасти ее. Он наклонился ниже.
— Сейчас, Саша. Саша… О, господи! — закричал он и отдернул руки, поняв, что темное пятно на месте лица — это и есть оно. То, что было когда-то Сашиным лицом…
Ее голова безвольно упала, ударившись о землю.
— О, господи, — снова повторил он и закрыл лицо руками, — господи…
Некоторое время он сидел без движения, тупо уставившись в пространство. А потом вдруг вскочил на ноги, поднял Сашу и понес ее. В этот момент чья-то тень легла на дорогу. Владимир остановился и, слегка покачнувшись, замер.
Девушка приближалась медленно, с каждым шагом ступая все неувереннее, как будто боялась приблизиться и в то же время не могла остановиться, повинуясь какой-то потусторонней силе. Он крепко прижимал к себе Сашу и смотрел вперед, почему-то надеясь, что сейчас все изменится. Как будто эта незнакомая девушка подойдет, толкнет его в плечо и разбудит от страшного сна. Он откроет глаза и снова увидит лицо Саши — то самое лицо, которого теперь у нее не было.
Приблизившись почти вплотную, она остановилась. Владимир видел, каким бледным было ее лицо, видел ее взгляд, полный ужаса, и медленно расширяющиеся, словно от боли, зрачки.
И вдруг она закричала. Закричала громко и пронзительно. Он даже зажмурился от этого крика. А потом, открыв глаза, снова увидел перед собой Сашино лицо и почти физически ощутил, как надежда покидает его душу. Все было по-прежнему, это был не сон, ведь от такого громкого крика он не мог не проснуться.
— Что ты с ней сделал? Подлец, подонок, чудовище…
Она отступила на шаг, а потом снова приблизившись к нему и, размахнувшись, наотмашь ударила в плечо. Казалось, она вложила в этот удар все свои силы, но он получился слабым, беспомощным — Владимир едва почувствовал прикосновение ее руки.
Смысл ее слов не сразу показался ему понятен. А она все продолжала кричать, размахивать руками, всхлипывать… Но в какой-то момент ему вдруг стало ясно, что нужно делать.
— Телефон, — почти прокричал он, чтобы заглушить ее крик, — у вас есть с собой телефон?
— Телефон? — неожиданно тихо переспросила она, удивленно вскинув брови.
— Телефон, — терпеливо повторил он, — нужно вызвать милицию и скорую помощь. Ее нужно в больницу, срочно, как можно быстрее…
Некоторое время она смотрела на него, как ошарашенная.
— О, господи. Господи, — тихо прошептала Кристина, медленно обретая способность реального восприятия. — Конечно, телефон…
Дрожащими пальцами она достала из сумки мобильник и набрала «ноль-три». Спустя некоторое время они уже сидели в машине «скорой помощи». Кристина плакала навзрыд, за всю дорогу не произнеся ни единого слова. На все вопросы врачей отвечал Владимир. Но, собственно, он тоже почти ничего не знал.
Они долго стояли в больничном коридоре, не говоря друг другу ни слова. Владимир сидел на корточках, глядя в пол и нервно вздрагивая каждый раз, когда открывалась дверь операционной. Кристина стояла, отвернувшись к окну, дышала на стекло и рисовала на запотевшем прямоугольнике знак бесконечности. Перевернутая восьмерка появлялась и исчезала, потом снова появлялась и снова исчезала. Наконец из операционной вышел высокий седой врач, и они бросились к нему, не сговариваясь, словно по команде.
— Доктор… — выдавил из себя Владимир и стразу же замолчал. Он даже не знал, что сказать. Но в жизни врачей подобные ситуации — не редкость, поэтому доктор не стал ждать, когда вопрос будет сформулирован.
— Никакой опасности для жизни нет. Для здоровья — тоже. Единственным серьезным осложнением может быть… Может быть последствие шока, который она испытала. Придется подлечить нервы. На первое время я выпишу ей успокаивающее, но не могу исключать, что потребуется помощь специалистов из кризисного центра. Но что касается ее лица…
В этот момент совершенно некстати зазвонил мобильный телефон. Кристина долго не снимала трубку, почти не осознавая, откуда идет этот звук. Но доктор был лаконичен — закончив последнюю фразу, он быстро зашагал по коридору и скрылся в дверях ординаторской.
— Я слушаю, — тихо произнесла она. Владимир видел, как побледнело еще сильнее ее и без того бескровное лицо.
Денис со злостью отшвырнул от себя телефонную трубку. Она ударилась об угол стола, кувыркнулась вниз и беспомощно затрепыхалась в воздухе, подпрыгивая вверх и опускаясь вниз — как детский набитый опилками мячик на резинке. Но протяжные гудки были слишком громкими — казалось, эти звуки заполнили весь гостиничный номер.
— Где же ты, Саша. Где ты? — в очередной раз произнес он тихо и почти беспомощно, потом аккуратно поднял трубку и положил ее на аппарат. Но гудки не смолкали. В наступившей тишине они звучали все так же громко, так же отчетливо и настойчиво. От них невозможно было скрыться.
Беспомощно оглядевшись вокруг, он нашел пульт от телевизора и нажал на кнопку. На одном из каналов шли новости. Денис опустился в кресло и попытался сосредоточиться на том, что происходит в мире. Но минуты шли — он слышал слова диктора, но совсем не понимал их смысла.
— Где же ты, Саша?
Он снова поднялся. Часы показывали половину второго. Ночь. Если до этого времени она не пришла домой, то, вероятно, уже и не придет. Скорее всего, она заночевала у подруги, возможно, у Кристины. Конечно, это было странно, потому что она должна была быть дома и ждать его звонка. Но, может быть, ей стало страшно, или слишком тоскливо, или, возможно, была какая-то другая причина, которая не позволила ей в тот вечер остаться дома…
В какой-то момент он ощутил настолько острую необходимость услышать ее голос, что ему стало трудно дышать. Он снова поднялся, выключил телевизор и опять взялся за телефонную трубку. После семи или восьми гудков она наконец услышал сонный голос Федора.
— Спишь?
— Дрова рублю, — раздраженно ответил тот, — что случилось?
— Послушай, ни к чему хамить. Ты же понимаешь, если я позвонил в половине второго ночи, значит, не просто так…
— Если звезды зажигают, как говорится, — более миролюбиво и немного встревоженно произнес приятель, — так что случилось?
— Мне нужен номер телефона Кристины.
— Что тебе нужно? — Федор, казалось, едва не захлебнулся от негодования. — Номер телефона Кристины? А номер психбольницы тебе не нужен?
Денис молчал. Шутки в тот момент до него в принципе не доходили.
— Мне нужен номер телефона Кристины.
— Я что-то не понимаю, — начал было почти проснувшийся Федор, но Денис, предугадав смысл его дальнейшей фразы, не дал ему договорить:
— Я тебе потом все объясню. Давай потом, дядя Федор.
— Ты… У тебя все в порядке?
— Не знаю, — честно признался Денис и снова замолчал.
— Записывай. Есть домашний, есть сотовый.
— Я запомню.
Денис дал отбой сразу же, как только услышал последнюю цифру. Нажал на рычаг и тут же снова принялся вращать упругий круглый диск допотопного гостиничного телефонного аппарата.
Домашний номер не отвечал. Денис чувствовал, как ускользает последняя надежда, и почти с замиранием сердца принялся набирать сотовый. Опять — долгие и протяжные гудки. Десять, одиннадцать, двенадцать. Денис уже начал сбиваться со счета, когда совершенно неожиданно вдруг услышал ее голос.
— Кристина? Это Денис…
Связь внезапно оборвалась, и он снова принялся отчаянно крутить круглый диск. Но на этот раз никаких гудков не последовало. Девушка-автомат сначала один, потом второй, третий, четвертый раз однотонно сообщала, что аппарат абонента отключен. Денис звонил спустя час, спустя два часа, но дозвониться так и не смог.
Когда они наконец вышли из кабинета следователя, было уже почти три часа ночи. Кристина впервые подняла взгляд на Владимира.
— Я должна перед вами извиниться…
В ее глазах была только мука. Владимир видел, чувствовал, что у этой девушки просто не осталось никаких сил. Он остановил ее — лишь взглядом, и молча подал руку, когда они спускались по ступенькам. Они долго молчали, не зная, что сказать друг другу. Куда идти, что делать. Милицейский «УАЗик», подкативший к крыльцу, должен был развести их по домам. Но Владимиру почему-то меньше всего хотелось в тот момент снова оказаться в сопровождении людей в форме. Он посмотрел на Кристину и сразу же понял, что она не хочет этого еще сильнее, чем он. Она была испугана, она смотрела на приближающуюся машину с таким страхом, как будто никогда в жизни не видела машин. Как будто…
— Спасибо, — он выступил вперед и заговорил, не замечая, насколько сильно изменился его голос, — спасибо, мы доберемся сами…
В ту же секунду он почувствовал тепло ее ладони, благодарно сжимавшей его пальцы. И это тепло отозвалось где-то внутри, вызвав ответную волну тепла и неожиданной нежности.
В тот момент, когда Саша обрела сознание, солнечный луч скользнул в больничную палату, медленно и робко двинувшись по направлению к ее кровати. Но почему-то остановился, не дойдя нескольких сантиметров, улегся на подушке и стал медленно исчезать, словно так и не решившись коснуться ее. Саша чувствовала его тепло, но не видела его. Что-то мешало, какая-то мгла окружала пространство, ограничивала его своей серой, хоть и не строгой, расплывчатой рамкой. Но она с раннего детства привыкла чувствовать солнце, и поэтому сильно удивилась, когда тепло растаяло, исчезло, испарилось, словно его и не было. Видимо, всему виной были шторы на окнах. Солнце пробилось сквозь щель, осветило то пространство, которое только было ему доступно, и снова скрылось — просто потому, что дальше его не пускали.
Саша вспомнила бабушку.
«Солнце-солнышко, разбуди нашу сонюшку», — ласково и тихо говорила она по утрам, пытаясь поднять с постели заспавшуюся маленькую Сашу. Саша любила бабушку как, наверное, любила бы маму, если бы она у нее была. Но мамы у Саши не было, и папы тоже — ее родители погибли во время схода горного ледника вместе со всеми остальными членами геологической экспедиции, поэтому Сашу воспитывала бабушка.
Бабушка умерла уже давно, и Саша уже привыкла к тому, что ее нет. Но в тот момент, еще не успев вспомнить, что с ней произошло, не осознавая ситуации, она почему-то очень остро ощутила тоску по утраченному близкому человеку.
— Солнце-солнышко, — пролепетала она одними губами, и удивилась, что не чувствует губ. Ей почему-то стало больно, было такое ощущение, что лицо стянуто маской. Маской из белка — наверное, именно такое ощущение испытывает женщина, когда накладывает на лицо стягивающую маску. Но Саша никогда в жизни не делала масок.
— Солнце-солнышко, — снова проговорила Саша и ясно почувствовала боль. Инстинкт заставил ее приподнять ладонь и дотронуться до лица. Она дотронулась.
Кожа была какой-то странной. Как будто и не кожа вовсе, а шершавая материя с грубым плетением или кусок пергамента. Саша снова дотронулась до лица, проверяя свои ощущения. Дотронулась — и в тот же момент поняла, что это не лицо. Это бинт. Она провела рукой дальше, пытаясь найти хотя бы маленький островок кожи, но кожи нигде не было — только бинт. Один бесконечный, сплошной бинт. Эти мутные сероватые круги перед глазами, ограничивающие пространство, — тоже бинт.
Она изо всех сил пыталась заставить себя не думать. Забыть о том, что было, даже не успев вспомнить. Но память не хотела идти на компромисс, не умела делать выбор между черным и белым.
«Я все-таки жива. Жива, а это самое главное, — подумала она после того, как картина вчерашнего вечера полностью оформилась в ее сознании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35