– Битьем ничему не научишь, только посеешь страх, – возразила я. – А чрезмерная строгость вызывает у подростков только сопротивление.– Значит, вот здесь я и живу. Нравится? – Я ценила в Амаури то, что он никогда не спорил и не дулся. Спускал все на тормозах – пусть каждый остается при своем мнении.– Очень мило.– Пойдем сюда. – Он провел меня в переднюю спальню, крохотную комнату, куда умудрились забить три двуспальные кровати. – Я живу здесь с Освальдо и Джонатаном. Полагаешь, это мило?Я так отнюдь не полагала. Комната показалась мне тесной, мрачной, но опрятной. В углу были свалены книги на испанском языке. Вообще вся квартира была хорошо ухожена и отделана по возможностям семьи, наполнена теплыми запахами вкусной еды на плите и музыкой.– Могло быть куда хуже, – ответила я.– Не думай, что нам здесь плохо. Эти дети явились из такой дыры, что здешняя квартира кажется им дворцом. Ничего другого они не видели. Никогда не бывали в таких домах, как у моих клиентов в Ньютоне. Или в таких квартирах, как у тебя.Мы вернулись в гостиную. Вскоре там появилась Нэнси в полистироловой форме охранника. Мокрые волосы прилипли к голове.– Я пошла, – устало вздохнула она и побренчала ключами. И громче крикнула Куке: – Слышишь, я пошла! Ya me voy.Когда дверь за Нэнси закрылась, Амаури объяснил, что сестра работает в двух местах – бегает с одного на другое каждый день, кроме воскресенья. С утра убирается, заскакивает на часок домой, потом сидит охранницей в Северо-Восточном университете и освобождается только к полуночи. Муж занят не меньше ее. Но Амаури тем не менее приходится покупать им мебель и еду.– И еще я помогаю с квартирной платой. Понимаешь, о чем я? Эта страна безжалостна.– Господи!– В свободное время Нэнси изучает компьютеры. И английский. Но их постоянно нет дома – это плохо для детей. Некому, кроме Куки, учить, что хорошо, что плохо. Поэтому я с ними так строг. – Амаури закатил глаза и перешел на шепот. – Кука – свекровь Нэнси и немного того. – Он покрутил у виска пальцем.Появился Освальдо с пустой коробкой из-под изюма. Заднюю часть он разодрал, чтобы прикрепить к поясу только что надетых штанов. Мальчику было не больше восьми. Он переступил порог и стоял перед нами, широко улыбаясь. Освальдо воображал, что коробка из-под риса – пейджер, и снял ее с пояса точно так же, как это делал его дядя. Que lo que. – Теперь он играл в телефон и положил крохотную ручонку на крохотную ширинку.Амаури вырвал у него коробку и отшвырнул в сторону. Затем присел, чтобы его глаза оказались на уровне глаз племянника.– Никогда так не делай! Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не подражал мне? Ты понял меня? Где твоя домашняя работа?Освальдо рассмеялся и убежал, сыпля английскими ругательствами. Было слышно, как он хлопнул дверью спальни. Амаури сел на диван, поставил локоть на бедро и оперся подбородком о ладонь.– Теперь видишь, что и как? Что мне прикажешь со всем этим делать? Они считают меня крутым. Я всеми силами скрываю это, но они понимают, чем я занимаюсь. Третьего дня этого самого Освальдо выгнали с уроков за то, что он играл в торговца наркотиками. Учитель поймал его с пакетом стирального порошка. Освальдо воображал, что это кокаин. А в школе решили, что он в самом деле продает наркотик первоклашкам. Такое уже случалось, сказал учитель.– Господи!– Вот так. – Амаури откинулся на диване, положил руки за голову и тяжело вздохнул. – Иди сюда. – Я послушалась. Мы сидели на диване его сестры и слушали музыку, пока Кука не позвала всех к обеду.Мы расположились за шатким столом на холодной кухне и ели с совершенно не подходящих к месту пластмассовых тарелок. Кука приготовила mofongo, мешанину из залепухи, мясо с чесноком, нечто вроде фрикасе из жирной курятины с белым рисом и красной фасолью. Еда была восхитительной, и Амаури, проглотив несколько кусков, как будто отмяк. Дети стали рассказывать ему о своих делах, а девочка-подросток сообщила, что намерена испытать себя в школьной пьесе.– Это хорошо, – похвалил он и спросил: – Ты прочитала книгу, которую я тебе дал?– Нет еще.– Почему?– Занята.– Была занята, – поправил Амаури.– Заткнись, – огрызнулась она. Мне были вполне понятны ее чувства.Амаури посмотрел на девочку с сомнением и закончил трапезу. Когда все поели, девочка убрала со стола и начала мыть посуду над раковиной под струйкой холодной воды. Когда она отворачивала кран, прежде чем ожила труба, из стены раздался звук, способный разбудить и покойника. Я предложила помощь, но Амаури одернул меня:– Пойдем отсюда.На лестнице мы столкнулись с мужем Нэнси, он вернулся с первой работы, где служит механиком. Он выглядел таким же усталым, как и его жена. Поздоровался со мной и поковылял наверх.– Сколько лет твоей сестре? – спросила я Амаури, когда мы сели в машину.– Двадцать восемь.– Неужели? Моего возраста. А выглядит на сорок.– Да.– А детям?– Девочке четырнадцать, а ребятам восемь и десять.– Она родила, когда ей было четырнадцать?– Обычная история в Санто-Доминго.– Господи! От одного мужчины?– Господи! – передразнил он меня. – Не от одного.Не хочу об этом говорить.– Понятия не имела, что такое бывает.– Знаю. И поэтому привел тебя сюда. Теперь ты меня понимаешь? Понимаешь, почему я занимаюсь тем, чем занимаюсь?– Да.– Вот и хорошо.– Но должен же быть какой-нибудь выход. Амаури пожал плечами:– Если что-нибудь придумаешь, поделись со мной.– Сколько ты зарабатываешь в неделю?– Пять сотен долларов без налогов.Я рассмеялась словам «без налогов». Амаури получал гораздо меньше, чем я предполагала. И тут я сообразила.– У меня есть знакомая в звукозаписи.– Да? Поздравляю.Мы оставили машину у тротуара рядом с моим домом напротив счетчика. Амаури должен был забрать свою до шести, иначе угрожал штраф. Мы молча подошли к подъезду и уже в квартире, за столом, я продолжила:– Третьего дня она звонила мне и спрашивала, не найдется ли у меня человечек для ее уличной команды.– Уличная команда – что это такое?– Спроси ее сам. Что-то в их бизнесе звукозаписи. Думаю, это значит организовывать вечеринки, играть ее диски, раздавать друзьям и заводить улицу ее музыкой.– И за это платят?– Клянусь. Амаури рассмеялся:– Нравится мне эта страна. – Он казался заинтересованным.Я позвонила Эмбер домой. Она ответила на неизвестном мне языке. Наверное, нахуатл. К своему удивлению, я услышала в трубке музыку Шакиры.– Привет, Эмбер. Это Лорен.– Пожалуйста, называй меня Квикэтл, – попросила она, как всегда, без капли юмора. – Это мое новое имя.– Попытаюсь, если сумею выговорить. – Эмбер не рассмеялась. С тех пор как она связалась с Мексиканским движением, чувство юмора у нее пропало начисто. Как-то звоню Эмбер, а она чихает в трубку. Я ей – salud – есть такое испанское слово, значит: «будь благословенна», то есть будь здорова. А она принимает все буквально и отвечает: «Я здорова – нечего мне так говорить». Брр… – Я звоню по поводу того, о чем мы с тобой говорили – насчет уличных работников для твоих записей.– Ты кого-нибудь нашла?– Сколько за это платят?– Зависит от того, сколько проделано работы. Я рассказала ей все от начала до конца. Эмбер выслушала и ответила:– Буду рада помочь, Лорен. Обычное дело. Нас стараются втянуть в криминал. Это глобальный план европейцев по уничтожению нашего народа.Я сочла несвоевременным возражать ей и говорить, что Амаури скорее всего не индеец. В Доминиканской Республике и Пуэрто-Рико испанцы извели всех индейцев подчистую. Пусть считает, что он Raza, какая мне разница.– Поговори с ним сама, – предложила я. – Он здесь, рядом со мной. Передаю ему трубку.Амаури беседовал с ней по-испански минут пятнадцать. И так быстро, что я не поняла и половины. Только разобрала, что он дал свой адрес и правильное написание фамилии. А потом вернул мне трубку.– Ну как? – спросила я.– Зачислен. Он мне подходит. Только ты прочло следи, чтобы он все исполнял. Я пришлю электронную почту с требованиями к члену нашей уличной команды.– Спасибо Эмб-Квикэтл.– Не за что. Всегда рада помочь nuestra gente Наш человек (исп.)

. Кажется, он славный парнишка.«Кажется, он славный парнишка»… Я была рада это слышать. Ни одна другая sucias не сказала бы такого об Амаури.Мы попрощались. Амаури улыбался. Он снял пейджер, раскрыл его перочинным ножом и разбил внутренности.– Что ты делаешь?– Ухожу. – Он поднялся, сверкнув ослепительной улыбкой. – Ты меня убедила: я начинаю новую жизнь. ЭЛИЗАБЕТ Я как-то перестала размышлять о том, насколько трудно иммигранту. В последнее время волна иммигрантов так возросла, что мы забываем, сколько нужно мужества, чтобы проститься со своим домом, своим языком, друзьями и родными – и сколько испытывают от этого страха и отчаяния. Но в самом деле, как непросто некоторым из нас начинать новую жизнь – не знаешь, как заплатить в магазине в кассе, послать письмо, разобраться со счетом и заказать в институтском баре «Маргариту». Из колонки «Моя жизнь» Лорен Фернандес Наконец я ушла. На это потребовались месяцы. Надо было посмотреть, повлиял ли скандал на мой рейтинг. Оказалось, что в конечном счете нет. Люди по-прежнему смотрели нашу передачу. Но он повлиял на меня. Я больше не хотела оставаться в новостном вещании. Особенно в телевизионном – считала пустой тратой времени. И вот ушла. Без колебаний.Пока я работала перед камерой, Джон Ярдли, потный от нервов, ходил из угла в угол, словно посаженный в клетку мокрый зверь. А потом пригласил к себе в кабинет. Он уже чувствовал, что назревало – у меня больше не лежала душа к этой чуши.Когда я сообщила ему о своих планах, Джон подошел к окну и посмотрел на группку придурков, которые никак не могли уняться со своими протестами. Каждое утро как штык являлись под окно. Неужели им не надо ходить на работу? На противоположной стороне улицы такие же идиоты трясли плакатами в мою поддержку. Они приходили сюда с такой же настырностью. Здесь, в центре Бостона, я стала объектом моральной войны между крайне правым крылом христиан и крайне левым крылом гомосексуалистов. Об этом сообщалось даже в национальных новостях – только прибавлялось число манифестантов. Больше всего меня коробили двое голубых, которые являлись в полной красе – в образе огромнейших, волосатейших, отвратительнейших на свете баб. Мне их выходка никак не могла помочь.Я все чаще вспоминала о Колумбии и размышляла, не вернуться ли мне туда.Я не знала, как успокоить свое сердце при виде расстроенного Джона – потненького, толстенького новостного директора-коротышки. На что нужны такие мужичонки?– Рейтинги, – начал он и вынул из стола подшивки за четыре месяца. – Если сравнить, сразу видно, что они растут. Кто бы подумал, что скандал пойдет нам на пользу? Разве что лесбиянки? И мои приятели?– Мне об этом не обязательно говорить.– У нас нет предрассудков, связанных с вами. Мы здесь все такие же, как вы, Лиз. Ваши друзья. Я пошутил.– О!– Да, черт возьми! Не могу поверить, что вы уходите. Мы всегда были рядом с вами, несмотря на… Вы нам кое-чем обязаны.– Несмотря на что?– Недавние баталии. Я только об этом. Отправляйтесь домой и спите хоть с собакой. Мне безразлично, что или кто вас трахает. Я занимаюсь новостями, и меня интересуют только рейтинги. А рейтинги идут вверх. Людям просто разговаривать с вами, понимаете, что я имею в виду? Не могу сказать отчего – по причине вашей сексуальности или ханжеского отношения к религии – такое тоже нравится. Это Бостон, Лиз. Либеральность. Но вас любят. Я не спрашиваю за что. Иногда мне объясняют, иногда нет. Одним вы не нравитесь из-за вашего произношения, другим – потому, что обесцвечиваете волосы. Есть тысяча причин не любить вас. Но большинству вы по душе. И вы нам нужны. Прошу вас.– Извините.– Хотите, мы сделаем вас продюсером? Или режиссером? Скажите, как нам удержать вас? Мы сделаем все, что угодно.Я недолго раздумывала. Мне казалось огромным облегчением никогда здесь больше не появляться. Музы побуждали меня заняться чем-нибудь иным, лучше распорядиться своей жизнью. Я хотела писать стихи. В Колумбии. Хотела вернуться домой.– Нет, спасибо, – ответила я. – Я ценю ваше отношение, но намерена покончить с этим занятием.– Подумайте.– Простите, нет.– Лиз, вы же понимаете, вам предстоит работа по другую сторону камеры. Вечных ведущих не бывает, если только вы не Баба Вава или не Кэти Курик. Несколько морщинок, двойной подбородок, прядь седых волос – и все. Обычное дело.– По-моему, вы меня не поняли. Я больше не хочу иметь никакого отношения к новостям.– Займитесь продюсированием. Нам нужен человек вроде вас.– Вроде меня?– У вас большой опыт. Много хороших идей. И вы говорите по-испански.– Извините, Джон. У меня возникло ощущение, что пора распорядиться своей жизнью по-другому. И оно возникло с тех пор, как мы взяли себе рекламу: помните – баритон вещает: «Мы освещаем погоду, как новости, потому что погода и есть новости». Но все равно, спасибо.– Значит, уходите?– Значит, ухожу. Джон вздохнул:– Мне в самом деле чертовски жаль, Лиз. Вы были хорошей ведущей. А у большинства вместо мозгов дерьмо.– Согласна.– Обратитесь к Ларри в отдел кадров – он разберется с вашими деньгами. Заплатим вам за несколько месяцев. Мы можем сделать это для вас.– Спасибо.Я пожала Джону руку.– Вы на нас не сердитесь? – спросил он.– Нисколько. Желаю вам только всего хорошего. Мне было с вами интересно.– Если понадобится хорошая рекомендация, всегда к вашим услугам.Я решила позвонить Ларри позже, а теперь как можно скорее выбраться из здания. Воздух внутри был пропитан сладковатой атмосферой смерти. Я даже не сняла грим. Схватила пальто, шляпу и без сопровождения и охраны кинулась к лифту, ведущему в гараж. Выехала с подземной стоянки и, как привыкла в последнее время, на полной скорости рванула от вопящих несусветную чушь придурков. И вскоре уже неслась по магистрали. Оттуда позвонила Селвин на работу.– Помнишь, ты говорила, что можешь взять отпуск? – Я запыхалась так, словно пробежала милю.– Да.– И когда возможно уехать?– Хоть сейчас. Летние занятия начнутся только через пару дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44