Он будет валяться на пляже, он будет… Ему надо открыть этот чертов люк.
Харди повернул ручку, откинул крышку люка, выбрался наверх и, стоя на четвереньках, огляделся. Не было слышно никаких звуков, кроме глухого шума двигателей. Поднявшись на ноги, Харди прошел по проходу и заглянул в кабинет президента. Пусто. Он миновал кабинет и открыл дверь в гостиную. Потерявший сознание президент сидел в кресле.
Харди прошел по всему самолету, заглядывая в салоны, конференц-зал, комнату охраны. Все были без сознания. В кабине спал экипаж. Они должны были оставаться без сознания восемь-десять часов, вполне достаточно. Стоя позади пилотов, Харди убедился, что самолет управляется автопилотом, как, по его расчетам, и должно было быть на этой стадии полета. Потом он выключил радио, желая убедиться, что никто в данный момент не пытается связаться с самолетом. Потом Харди выбросил обоих пилотов из кресел, как будто это были мешки с картошкой, и сам уселся за штурвал. На пилотов он даже не взглянул, он был слишком занят проверкой того, все ли в порядке.
Харди посмотрел на часы. Газ в самолете должен был уже выветриться. В отличие от подводных лодок, в которых была замкнутая циркуляция воздуха, в реактивных лайнерах забор воздуха происходил снаружи, потом воздух сжимался под давлением и нагревался или охлаждался до необходимой температуры, смена воздуха в самолете происходила каждые три или четыре минуты, а отработанный воздух выбрасывался через три специальных выпускных клапана. Уже прошло три полных цикла смены воздуха, и дышать должно было быть безопасно, но Харди не мог допустить ни малейшего риска. Вернувшись в багажное отделение, Харди достал из своей сумки маленькую белую мышку и, держа ее в руках, вернулся в кабину. Мышь оставалась в сознании, Харди подождал несколько минут и выпустил ее. Мышь принялась обнюхивать пол и бегать по своему новому убежищу. Только после этого Харди снял противогаз и вдохнул воздух.
– Борт номер один, диспетчерская Солт-Лейк-сити вызывает вас на частоте 127,25. Вы меня слышите? – заработало радио.
Харди нервно облизнул губы. «Пора начинать спектакль», – сказал он про себя, уселся в кресло пилота и щелкнул тумблером радиостанции.
– Вас понял, Солт-Лейк-сити, – сказал он с великолепным техасским акцентом, который даже ему самому понравился. Преподаватель дикции Петерсон из Лос-Анджелеса мог бы гордиться им. – Я борт номер один, слышу вас хорошо.
Воздушное пространство над Соединенными Штатами заполнено невидимой сетью воздушных трасс, и для каждой трассы имеется установленная частота радиообмена. Следуя этим правилам, реактивные лайнеры, как, впрочем, и небольшие частные самолеты, могут легко передвигаться в воздушном пространстве.
Президентский самолет следовал маршрутом для реактивных самолетов J–84. После вылета из Сан-Франциско контроль за полетом самолета осуществлял центр управления полетами в Окленде. По мере следования самолета на восток – северо-восток его последовательно вели центры Управления гражданской авиации в Солт-Лейк-сити, затем в Денвере и так далее. В каждом из этих центров положение президентского самолета, как, впрочем, и других самолетов в зоне действия центра, автоматически высвечивалось на экранах радаров. Каждый из диспетчеров мог использовать два способа радарного наблюдения. При одном из них на экране радара просто высвечивалась отметка любого самолета, проходившего через зону контроля центра. Но этот способ использовался редко, потому что на экране высвечивалось слишком много отметок, и уследить за ними за всеми было просто невозможно. Тогда поворотом выключателя диспетчер переключал радар на более часто используемый способ слежения, при котором на экране оставались отметки только тех самолетов, у которых был включен ответчик. Рядом с каждой отметкой появлялись обозначение самолета и высота его полета. Эти данные автоматически передавал ответчик, когда попадал в зону действия луча радара.
Президентский самолет перешел из зоны контроля Оклендского центра в зону контроля центра в Солт-Лейк-сити.
– Борт номер один, я диспетчерский центр Солт-Лейк-сити. К нам поступил приказ из Белого дома выяснить у вас, почему не отвечает телефон прямой закрытой связи.
Харди понял, что кто-то пытается дозвониться президенту по закрытой связи, но телефон не отвечает.
– Я борт номер один, – ответил он. – Вас понял. Сейчас мы тут в кабине заняты, но через несколько минут я пошлю кого-нибудь проверить.
– Я диспетчерский центр Солт-Лейк-сити, вас понял. Харди бросил взгляд на часы. Ему еще довольно долго придется водить их за нос. Он переключил радиостанцию на частоту, обычно не используемую Управлением гражданской авиации, и начал вызывать:
– Виктор? Ты меня слышишь? Это Чарли.
Ему немедленно ответил голос с испанским акцентом.
– Виктор слушает.
Харди, сверившись с приборами, продиктовал свои координаты, но на тот случай, если бы их вдруг кто-то услышал, он добавлял ко всем характеристикам впереди цифру 5. Он добавил эту цифру перед показаниями времени, курса, высоты, скорости, а также перед четырьмя цифрами, обозначавшими код ответчика. Если кто-то и услышит их, то этой простенькой уловки будет достаточно, чтобы никто не понял этих данных и того, что на связи борт № 1. Возможно, это были и излишние меры предосторожности, так как вряд ли кто-нибудь из знакомых с местоположением президентского самолета мог прослушивать эту, не используемую в гражданской авиации частоту, а для случайного человека эта информация не имела бы никакого смысла. Но Харди не мог допустить ни малейшего риска.
На борту другого «Боинга 707» его передачу слушали кубинцы. Глория Каролло ввела переданные цифры в бортовой компьютер, рассчитавший курс, которым им надо было следовать. Самолет с кубинцами начал уходить со своей теперешней высоты пятнадцать тысяч футов на высоту полета президентского самолета двадцать восемь тысяч футов. Как только самолет пересек отметку высоты восемнадцать тысяч футов, он вошел в контролируемое воздушное пространство: летя выше этой отметки, они должны были включить ответчик и заполнить флайт-план. Но радары контролируют не все воздушное пространство Соединенных Штатов, и вторжение самолета в зону осталось незамеченным. Хотя безусловно, рано или поздно их должны были обнаружить.
Харди переключил радиостанцию на другую частоту и снова продиктовал свои координаты, опустив на этот раз код ответчика. В нескольких сотнях миль отсюда, к западу от Денвера над темными облаками, на высоте не контролируемой центрами управления полетами, кружила «Пантера» Мохаммеда Асри. Асри считал, что Харди передал ему координаты президентского самолета с борта самолета-разведчика, и теперь ему предстояло самому, без помощи компьютера, рассчитать лучший курс для перехвата. Однако это было не так сложно. Из Сан-Франциско на Вашингтон было всего две воздушные трассы для реактивных самолетов. Из-за благоприятных воздушных потоков обычно пользовались трассой J–32, возле которой как раз сейчас и находился самолет Асри. Но Харди передал, что президентский самолет следует трассой J–84, поэтому Асри плавно развернул свой самолет и отлетел на сто миль к югу. Там он снова стал кружить в небе, как стервятник, высматривающий жертву.
71
– Самолет президента пересек границу Калифорнии и на сотню миль углубился в воздушное пространство штата Невада, – доложила Элис. – Центр управления полетами в Солт-Лейк-сити поддерживает с ним связь, и похоже, что все в порядке.
– А почему президент не отвечает на вызов по прямому телефону? – спросил Вертер.
– Пилот сейчас это выясняет, он свяжется с Солт-Лейк-сити, и они перезвонят нам.
Вертер нахмурился.
– А кто пилот президентского самолета? – спросил он.
– Не знаю, – ответила Элис. – Я позвоню на базу Эндрюс и выясню.
Она вышла из кабинета, а Вертер, нахмурившись, так и остался сидеть.
– Что вы об этом думаете?
– Наверное, то же самое, что и вы, – ответил Мельник. – Мне это не нравится, но я не знаю что делать. Может, поднять перехватчики?
Вертер покачал головой.
– А что это даст? Я могу себе представить только три возможности: или все в порядке, или в самолет подложена бомба, или Харди находится на борту самолета. У вас есть что-нибудь другое?
Мельник покачал головой.
– Значит, если все в порядке, то нам ничего не надо делать. Но если в самолет подложена бомба, то что смогут сделать военные самолеты? То же самое, если Харди находится на борту. Что они смогут сделать? Пристроиться рядом и застрелить его из дальнобойной винтовки?
– Но ведь на борту находятся агенты службы безопасности, разве не так?
Вертер кивнул.
– Если там появится Харди, то они должны с ним справиться. Не мог же он протащить на борт самолета целую группу наемных убийц.
– Может быть, стоит предупредить службу безопасности по радио?
Вертер покачал головой. Мы не можем сказать по радио ни единого слова о еще одной возможной попытке покушения, если, конечно, у нас не будет очень весомых причин считать, что Харди находится на борту президентского самолета. Из-за одного нашего подозрения мы не имеем права ввергать всю страну в панику.
Мельник не ответил. Он никогда не афишировал своих подозрений, он предпочитал действовать в соответствии с ними.
– Когда у нас появится возможность связаться с самолетом по закрытой линии, мы сможем предупредить их о Харди. Но, с другой стороны, если в самолет заложена бомба, то у нас, по крайней мере, есть немного времени. Харди не мог точно знать время взлета президентского самолета, а так как полет длится шесть часов, он, возможно, установил ее на два или три часа вперед, чтобы быть уверенным, что она не взорвется до того момента, как президент прибудет к самолету.
Мельник кивнул.
– Поблагодарим судьбу за эту небольшую удачу.
– В любом случае, мы обязательно должны выяснить, почему не работает телефонная линия прямой связи.
– Меня как раз и беспокоит, – сказал Мельник, – что не отвечает телефон закрытой связи. Ведь у него должна быть дублирующая система, не так ли? Эта линия слишком важна, чтобы допускать ее выход из строя из-за какой-то неисправности.
Вертер не знал что сказать. Мельник был прав, но пилот доложил, что все в порядке. Внезапно в голове у него промелькнула смутная идея.
– Элис! – крикнул он. – Свяжитесь с пунктом управления полетами в Солт-Лейк-сити и разыщите кого-нибудь, кто знал бы голос пилота президентского самолета!
– Вы думаете… – начал Мельник. Ему было совершенно ясно, что за идея осенила Вертера, и он был прав. Харди был летчиком-истребителем в морской пехоте, и сегодня утром он уже обманул их, когда, говоря по телефону, выдал себя за другого.
Они сидели и несколько минут смотрели друг на друга, потом в кабинет вошла Элис.
– Я связалась с Солт-Лейк-сити, но у них никто не знает голос полковника Линдгрена.
– Чей?
– Полковник Роберт Ли Линдгрен. На базе ВВС Эндрюс мне сказали, что он является пилотом президентского самолета.
Вертер вскочил и вышел из-за стола.
– Я иду на узел связи, – сказал он. – Передайте им, что сложилась чрезвычайная ситуация. Пусть установят прямую радиосвязь с президентским самолетом. Далее, позвоните снова на базу Эндрюс и выясните все что можно о Линдгрене, особенно, нет ли в его голосе какого-нибудь акцента, или других ярковыраженных примет.
С этими словами Вертер удалился в сопровождении Мельника.
Когда Вертер ворвался на узел связи, он застал там Эда Бегли, начальника узла собственной персоной, расположившегося с наушниками на голове перед шкалой настройки.
– Ты уже связался с ними? – спросил Вертер.
– Остынь, парень, – ответил Бегли, сняв наушники, но продолжая смотреть на шкалу настройки. – С этой аппаратурой мы не можем связаться с Калифорнией.
– Но он сейчас летит над Невадой.
– Невада, Калифорния – какая разница. Оба штата далеко, земля круглая, а радиоволны распространяются по прямой. Помнишь, чему тебя учили в университете?
– Ты хочешь сказать, что мы отсюда не можем связаться с ними?
– Ты слушай меня и тогда поймешь, что я хочу сказать. Обычными средствами связи ничего не выйдет, поэтому я пытаюсь связаться с ними через спутник. – Бегли повернулся к Вертеру. – Но это нарушение правил, парень, и я надеюсь, черт побери, что ты знаешь, что делаешь.
– Поверь мне, – сказал Вертер. Бегли кисло улыбнулся.
– Верить людям, когда они просят тебя нарушать установленный порядок, это не самый лучший путь к будущей карьере в ФБР. – Но Бегли снова надел наушники и защелкал тумблерами. Через минуту он сказал:
– Ага, вот они. – Он снял наушники, повернул выключатель и комната наполнилась треском радиопомех. Бегли начал говорить в микрофон, который держал в руке.
– Борт номер один, говорит штаб-квартира ФБР в Нью-Йорке. Прием. – Затем он протянул микрофон Вертеру.
На высоте двадцать девять тысяч футов над пустыней Невада Харди тоже включил микрофон.
– Нью-Йорк, я борт номер один, – ответил Харди. – Чем могу быть полезен?
– Обычная проверка, – сказал Вертер. – Что случилось с телефоном прямой связи?
– Мне сказали, что вроде бы ничего страшного, минут через десять заработает. Хотите, чтобы я что-нибудь передал?
– Нет. Как проходит полет?
– У меня все отлично. А у вас были еще какие-нибудь проблемы на земле?
Вертер нахмурился.
– Нет, никаких проблем. Счастливого полета.
– Спасибо, я борт номер Один, конец связи.
Мельник посмотрел на Вертера, но тот покачал головой.
– Нет, это не тот голос, который говорил со мной утром.
В этот момент в помещение узла связи торопливо вошла Элис.
– Я снова связалась с базой Эндрюс. Линдгрен техасец, и у него такой сильный акцент, что они все смеются над ним по этому поводу.
Вертер посмотрел на Мельника и пожал плечами.
– Мне кажется, что это был он, все в порядке. – Он посмотрел на часы. – Мы подождем, пока наладят прямую связь, и попросим их сесть в Солт-Лейк-сити или в Денвере, где ближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65