Он опустился на мою подушку, спросил обеспокоенно, нежно перебирая мои пальцы:
— Был приступ?
— Не очень сильный, — успокоила я, — быстро прошел.
— Тебе надо отдохнуть и подлечиться.
— Ты мое самое лучшее лекарство.
Я прикусила его мочку, и он щекотно поежился, втягивая голову в плечи.
— Ты правду говоришь? — Голос выдал, как он счастлив.
— Правду, Костенька.
Я повернулась на бок и обняла его.
— Ты любишь меня?
— Очень.
— И не жалеешь, что вышла за меня замуж?
— Нет.
— Никогда?
— Никогда. Если не считать пяти — семи раз…
— Лена! — возмутился мой доверчивый муж.
— Никогда. Ни разу.
— И я. Никогда. Ни разу.
Он вздохнул, крепко-крепко обнял меня. Я его поцеловала. Потом он меня, потом я, потом он, потом…
* * *
Ларисин голос в трубке был спокоен, речь обстоятельна. Как всегда.
— Лена, ты сказала, что хотела бы, чтобы Миша узнал о твоих подозрениях.
— Да, — зачем-то ответила я, хотя меня и не спрашивали.
Лариса невозмутимо продолжала, проигнорировав мою реплику:
— Или распустить слух, чтоб другие узнали. Я все время об этом думаю. Я могу тебе помочь распустить слух.
— Как? — Я задохнулась от удивления и опять была проигнорирована попадьей.
— Я советовалась с Милой. Она одобрила. Сказала, что если Миша заволнуется, то, вполне возможно, допустит ошибку и это позволит его как-нибудь прищучить.
Лариса помолчала. Я тоже молчала, отказавшись от попытки поучаствовать в разговоре. И правильно.
Лариса не ждала моих слов, она просто собиралась с силами. Из трубки послышался легкий вздох, и Лариса, еще более раздумчиво, чем обычно, продолжила:
— Знаешь, Леночка, возможно, это не совсем по-христиански, но мне очень хочется прищучить Мишу, если он виноват…
Если он виноват… А если нет? Вдруг это роковая ошибка? Какая? Откуда я знаю? Роковая.
Нет покоя моей душе.
А Лариса, вымолвив на прощание:
— Приезжай завтра после ранней обедни, я тебя кое с кем познакомлю, — повесила трубку.
* * *
Юра привычно вырулил на стоянку у церковной ограды. Я подождала, пока он закроет машину, и мы вместе направились к храму.
Матушка Лариса ждала нас у вымощенной булыжником дорожки. С ней рядом стояла маленькая худенькая женщина.
Моложавое лицо с большими темными глазами и коротко остриженная темноволосая головка с чуть торчащими ушками показались мне знакомыми.
Юра, тихо охнув, произнес имя.
Верно. Эта женщина не без оснований считается одним из самых бесстрашных репортеров страны и ведет колонку новостей в популярной столичной газете. В ее послужном списке репортажи из всех «горячих точек» страны, участие в освобождении заложников и пребывание в плену. Ее темные глаза много видели, все понимали и были полны печали.
Лариса познакомила нас. Журналистка выслушала меня, кивнула и, не задавая вопросов, пообещала:
— Завтра в хронике будет материал, который, думаю, вас устроит.
— Вы вот так просто сделаете такое для незнакомого человека? — неприятно поразилась я.
Моя собеседница не обиделась. Напротив, в темных глазах засветилась симпатия, и она улыбнулась мне.
— Нет. Я бы не стала такое делать почти ни для кого. Но для матушки Ларисы я сделаю все.
Лариса перекрестила вслед маленькую решительную фигурку.
* * *
В машине я поняла, что опаздываю. Если статья появится завтра, то и Миша может начать действовать завтра. А я еще не готова.
Всю дорогу до дома я напряженно размышляла.
Мой план был всем хорош. Но в нем было слабое звено. Этим звеном была я.
Автоответчик хрипловатым Милкиным голосом сообщил.
— Мы проверили, кто проводил консультацию в поликлинике онкоцентра в тот день, когда там была Лялька. Ее принимал доктор Славкин. У нас кое-что на него нашлось, и ему пришлось со мной поговорить.
Вот что он поведал… Понятно, не под протокол, а так, на голубом глазу.
За штуку баксов он сказал больной Троицкой, что у нее рак.
Нет, не так. Он ничего не говорил, печально покачал головой и стал глядеть в окно. Лялька спросила:
«Что?» Он вздохнул. Она поняла, спросила: «Сколько мне осталось?» Он успокаивающе-фальшиво что-то залепетал. Она спросила: «Но хоть три месяца у меня есть?» «Да, — сказал он, — три месяца у вас есть».
Он ничем не рисковал. Нигде ничего не написал. И даже ничего не сказал. Он не интересовался, зачем мужу больной Троицкой нужна его ложь. Взял тысячу долларов, и все. Он соучастник, но я никогда не смогу этого доказать. Однако я не я буду, но этот хренов эскулап получит свое. Василек мне поможет. Кстати, он здесь и передает тебе привет.
* * *
Ну вот и все. Теперь я сделаю то, что должна сделать. И у Миши останется всего один шанс. Но я его ему оставлю.
* * *
— Костенька, я хочу побыть с тобой вдвоем.
— Я тоже.
— Нет. Ты не понял. Я хочу побыть с тобой вдвоем, как раньше. Чтобы в квартире больше никого. Ты и я. Отправь Юру.
— Это неразумно.
— Конечно, нет. Но я устала быть разумной. Отправь Юру.
— Хорошо. Попрошу Олега держать пару ребят в радиофицированной машине у подъезда.
— Я люблю тебя.
— Я тебя тоже. До встречи.
Юра нахально слушал разговор, стоя за моей спиной.
— Ты сегодня вечером свободен. И ночью.
— Я бы предпочел остаться дома.
— Сожалею. Но придется уйти.
Он независимо вскинул голову, четко повернулся через левое плечо и, покачивая широченными плечами, удалился.
Ну разбаловала я парня!
* * *
Теплая душистая пена ласкала тело, а синие Костины глаза душу. Я протянула ему губку:
— Потрешь жене спинку?
Он улыбнулся и окунул губку в ванну. Его руки были нежными и знакомыми, их прикосновения разливались теплом внутри меня.
— Леночка, Лена, — приговаривал Костя севшим от сдерживаемого желания голосом. — Горяченькая, голенькая, чистенькая…
Его губы скользнули по моей щеке, шее, плечу. Я сдула пену с его лица, поцеловала полуоткрытый смеющийся рот.
— Какого черта! — внезапно разгневался мой муж. — Ты там и вся в пене, а я здесь и в халате.
Почему нам поставили такую маленькую ванну? Ведь можно купить любую, хоть десять квадратных метров, хоть двадцать…
— Конечно, — с подъемом поддержала я, — и устраивать групповые заплывы.
— Групповые? — неприятно поразился муж. — Откуда эти извращенные фантазии?
Он гневно уставился на меня. Я покаянно повесила голову. И Костя постановил:
— Ничего группового. Парные заплывы. Только ты и я.
— Дивно. Но пока ты не можешь прийти ко мне, я приду к тебе. Иди, все приготовь и жди меня.
Я взяла в руки душ. Костя, нажав на мое плечо, немного притопил меня. В отместку я, ударив ладонью по воде, направила в его сторону веер брызг. Муж отпрыгнул к двери, закрываясь от брызг ладонью, подмигнул мне и исчез.
Это была самая лучшая моя ночная рубашка: прозрачная бледно-сиреневая с белыми кружевами. Она приятно струилась по телу до самого пола. Я ужасно понравилась себе в этой рубашке, с распущенными по плечам волосами и с удовольствием постояла перед зеркалом.
Выйдя из ванной, я постояла, ориентируясь в квартире. И обнаружила, что гостей ждали не в гостиной.
Из-за гостеприимно распахнутой двери спальни лилась тихая музыка и приглушенный свет.
Костя, в пижамных брюках, с обнаженным мускулистым торсом и босиком, что-то поправлял на туалетном столике. Именно там он сервировал свое угощение: бутылка шампанского в серебряном ведерке, ваза с моим любимым виноградом, коробка конфет.
В полумраке комнаты Костя казался совсем юным, и меня охватила странная робость. А скрипки пели нежно и печально. И все, что происходило, было нежным и печальным.
Костя протянул мне бокал и притронулся к нему своим. Раздался мелодичный звон. Я отпила глоток.
Костя обнял меня. Его горячая грудь прижалась к моей.
Я танцевала, закрыв глаза, подчиняясь сильным рукам мужчины и ненавязчивому ритму музыки.
Легко кружилась голова. Костя целовал меня. Его губы были сухими и легкими. Мои ладони скользили по его плечам.
А скрипки все пели и пели, жалуясь на то, что не сбылось, а обещало быть таким прекрасным.
Что-то мешало отдаться сладкой грусти. Мне удалось сохранить романтически-торжественный вид, когда Костя шагнул ко мне с бокалом шампанского.
Пижамные брюки были не единственной его одежкой, на его стройной обнаженной шее лихо топорщилась бабочка. Край галстука царапнул мою щеку, я не удержалась от смеха и отвела голову, чтобы видеть лицо мужа.
Лицо было торжественным и лукавым, именно таким, какое должно быть у человека с голым брюхом и галстуком-бабочкой.
— Что явилось причиной столь сугубой элегантности?
— Что у тебя за сленг?
— Так говорит продвинутая молодежь.
— Правда? Где ты с ней разговариваешь?
— Я читаю периодику.
— Брось. А кстати, куда эта молодежь продвинулась?
— Не знаю. В будущее. Или нет? Чего ты мне голову морочишь? Зачем галстук-то нацепил?
— Василий Иваныч так делал.
— Какой Василий Иваныч?
— Чапаев.
— Анекдот? Расскажи.
— Лето. Жара. Вечер. Петька встречает Василия Иваныча. Тот идет по улице в трусах и галстуке, «Ты куда, Василий Иваныч?» — «В клуб на танцы». — «А чего без штанов?» — «А на фига в такую жару? Баб-то все равно не будет». — «А галстук-то зачем?» — «Ну вдруг придут».
Я счастливо смеялась, обхватив руками шею мужа, а он крепко сжимал мою талию и Кружил меня под тихую музыку скрипок. —.. ;., А потом мы лежали в постели. Я почти забыла обо всем, кроме человека, который был рядом. Мой мужчина, мой муж, единственный, любимый… Часы показывали, что мне пора. Костя не мог угомониться. Его губы и руки оставались жадными и не хотели отпустить меня. Я мечтала: пусть так будет всегда.
Но не сегодня.
— Принесу еще шампанского.
Я встала, обвязалась простыней и под растроганным взглядом мужа вышла на кухню.
Когда я вернулась, в каждой руке у меня было по бокалу. Один я поднесла к своим губам, другой протянула мужу. Прежде чем выпить, он обнял меня и усадил рядом. Выпив шампанское залпом, он снова приник к моим губам. Я ответила на поцелуй, желая, чтобы он никогда не кончился. Стрелки на часах торопили меня.
Наконец снотворное подействовало, и Костя уснул.
Сон настиг его внезапно. Он лежал на спине, откинувшись на подушки, с легкой улыбкой на четко очерченных губах и с завитком черных волос на высоком лбу.
Я поцеловала его в висок, щеку. Не удержалась и коснулась губами теплых губ.
* * *
В кабинете я надела заранее приготовленную одежду, взяла уложенную спортивную сумку и, неслышно ступая туфлями на резиновой подошве, покинула квартиру.
Для бегства я выбрала уже опробованный путь через квартиру художника. Но на этот раз мне предстояло воспользоваться не только его квартирой, но и его машиной.
«Жигули» пятой модели стояли в железном гараже позади дома, У меня были ключи и от машины, и от гаража.
Кроме того, у меня была доверенность на мое имя на управление машиной. Все очень просто. Гараж во дворе был построен без необходимого разрешения, и муниципальные власти грозили его снести. Я обещала художнику, если катаклизм произойдет, перегнать машину к себе на дачу.
В основе моего плана лежал тот факт, что никому в целом свете не известно, что у меня во владении имеется автомобиль.
К нынешнему варианту плана я пришла не сразу. Поначалу я хотела обратиться за помощью к Юре. Скорее всего, хорошенько взвесив свои возможности, я бы так и поступила. Но его горячечный шепот: «Лена, Леночка! Я убью его… Ты только скажи. Я убью его!» — сделал обращение к нему невозможным.
Меня и сейчас еще начинало колотить от воспоминаний.
Можно было попросить Лидуниного Лешку. У него есть машина — новый «Москвич». Но это значило втянуть в дело его и Лидуню. Нет уж. Это только мое дело. Я сама не знаю, чем все это может кончиться. И так страшно. За себя. А если еще за Лешку и Лидуню бояться, я не выдержу.
Я сделаю все сама. Никому ничего не скажу. Сразу обо всем забуду.
В принципе, конечно, в чем проблема? Есть машина. Есть пять часов времени. Есть известный маршрут.
То есть известно, как ехать и что дорога не должна занять более трех часов в оба конца. Сама операция, именно то, ради чего все затевается, займет от силы полчаса.
Ну и зачем мне Юра или Лешка?
А вот затем. Все хорошо. Кроме того, что плохо. А плохо я вожу машину. В последний раз я сидела за рулем три года назад, когда возила Костю на дачу. Но тогда было раннее утро и рядом был человек, умеющий водить.
Этой ночью Мне предстояло пересечь центр. Конечно, ночью на улице машин мало. И пешеходов мало.
Зато много пьяных водителей.
Готовясь к реализации своего плана, я утром, сказав Юре, что пойду поухаживаю за цветами художника, почитала его книжку о «Жигулях». Книжка, вернее, огромный альбом, всегда лежала под столом в прихожей. Я ее заметила, бывая прежде в квартире.
Мне было известно, что художник отключил аккумулятор и слил бензин. Эти сведения он сообщил мне среди остальных, столь же ненужных, передавая хозяйство при отъезде.
«Учись, — говорила мама. — Не бывает ненужных знаний». И как в воду глядела. Теперь я знаю, что необходимо подключить аккумулятор и налить в бензобак бензин из канистры, что в углу гаража за досками.
А не знай я этого, как бы я поехала?
Ободряя себя таким образом, я вышла из соседнего , неохраняемого подъезда и через кусты посмотрела на смутно темнеющую у моего подъезда машину.
Свет в салоне не горел. Доблестная Костина стража скорее всего спала без задних ног.
Но с другой стороны, чем черт не шутит? Вдруг парни бессонно и напряженно вглядываются во тьму?
Береженого Бог бережет. Тоже мама говорила. И я по узенькой асфальтовой дорожке вдоль стены дома добралась сначала до угла, а потом до противоположной стены, а уж здесь, найдя прогалину в густо растущих кустах и спугнув с полдюжины кошек, прокралась к гаражу.
У дверей гаража я оглянулась на Покинутый дом.
Он был темен, и только четыре длинных вертикальных полосы освещали его — это вполнакала горел свет в подъездах.
Смазанные маслом петли не скрипнули, двери гаража отворились, пропуская меня внутрь, и снова закрылись. Я помнила, что выключатель слева от двери, и почти сразу нашарила его.
Машина показалась неожиданно большой, а моя затея безумной и невыполнимой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30