— Последняя неделя была похожа на театр абсурда. Он ревновал ее к знакомым, друзьям. Это стало манией. Он препятствовал ее общению с любыми людьми. Уходя из дома, даже совсем ненадолго, отключал телефон. Узнав, что я в его отсутствие помогла Елене Сергеевне позвонить вам, пришел в бешенство, потребовал передать содержание разговора. Но и после этого не успокоился, назвал меня предательницей и выставил из квартиры.
— Значит, они были вдвоем, когда Лялька умерла?
Девушка кивнула темноволосой растрепанной головкой и откинулась на спинку скамьи, прижавшись ко мне плечом.
— И все равно я не обиделась на него за грубость, он вызывал во мне сочувствие и уважение. Я прощала ему все, что он творил после ее смерти. Он торопил похороны, не хотел никого и ничего слышать, все время твердил: «Она так хотела». Он не хотел сообщать родным. Нам с трудом удалось внести ваше имя в список оповещаемых, и то потому, что он побоялся ссориться с вашим мужем. Он не отвечал на вопросы, сразу кричал, топал ногами, рыдал. Мы все жалели его. А потом… Через несколько дней после похорон Алла Николаевна позвала меня к себе в бухгалтерию и показала кучу счетов.
Понимаете, он оплачивал лечение жены не из личных средств, а из средств фирмы. Я этого понять не могу… И почему-то все происшедшее приобрело другую окраску.
А вам Елена Сергеевна просила передать…
Я замерла, не сводя глаз с милого задумчивого личика.
— «Маме скажите, пусть не плачет, я счастливо прожила и ее всегда очень любила». И еще: «Пусть мама Мишу не бросает, поможет ему, он совсем один остается». И просила передать вам вот это.
Клара достала из сумочки конверт.
* * *
Три ступени вниз, и железная дверь. Она наглухо закрыта. Юра нажал кнопку звонка, раздался хриплый искаженный голос, шедший откуда-то сбоку:
— Куда?
— Что? — опешила я.
— Говорите в микрофон, — велел недовольный голос.
Я беспомощно озиралась, а Юра сообщил в пластмассовую коробочку над кнопкой звонка:
— К преподобному Пафнутию.
— Входите, — разрешил голос.
— Останься, — велела я Юре.
Он отрицательно мотнул головой. Я разозлилась:
— Делай, что тебе говорят.
Юра толкнул дверь, и я оказалась в полутемном тесном тамбуре. Из него вела другая дверь. Я потолкала ее, дверь не поддалась, и я почувствовала, как ярость накатывает на меня. Я несколько раз пнула дверь ногой.
— Обалдела? — поинтересовался грубый голос. — Закрой входную дверь.
Входная дверь закрылась. Юра остался за ней. Я в панике всем телом навалилась на противоположную дверь и со всего маху ввалилась в следующее помещение.
Это было что-то вроде лестничной клетки. В глубине ее помещалась стеклянная будочка, а в ней лупоглазый качок. Качок крутил пальцем у виска и мерзко ухмылялся.
Я шагнула к будке. Единственное, чего я сейчас хотела, — это добраться до лоснящейся физиономии охранника и несколько облагородить ее парой глубоких царапин.
Парень о чем-то догадался, ухмылка исчезла с его лица, он быстро выпалил:
— Добро пожаловать. Следуйте вниз по лестнице по указателям до нижнего уровня.
Лестница освещалась тусклыми настенными светильниками. Я ни за что в жизни не дотронулась бы до перил. Опираться о стену тоже не хотелось. Поэтому я начала потихоньку двигаться строго посередине лестницы, опуская сначала левую ногу и, убедившись, что она стоит устойчиво, подтягивая к ней правую.
Через десять высоких ступеней мне встретилась квадратная площадка. Коридор из нее был так же плохо освещен и вел, судя по указателю, прямо в объятия потомственной ясновидящей Дианы.
Кроме того, где-то там же можно было получить европедикюр с гарантией (?). К педикюру вела красная стрелка, третий указатель скромно обещал Ювеналия.
Гадая, на что бы мог сгодиться Ювеналий, я продолжила спуск. Лестница была узкой, и я радовалась, что никого не встретила, только однажды мне послышался стук двери наверху. Впрочем, к этому времени я уже полностью отключилась от действительности. Ползла себе потихоньку, наслаждаясь тишиной и легким запахом сырости.
Похоже, деятели из гражданской обороны пристроили к делу один из ядерных бункеров или бомбоубежищ, появившихся в Москве в годы «холодной войны».
Еще дважды я достигала коридоров. Но ни целительница Даша, ни прорицатель Август, ни астролог кандидат технических наук Потапов О.Я., ни их сподвижники мне не были нужны.
Все мои мысли были устремлены к преподобному Пафнутию, блаженному, травнику и Божьему угоднику, как повествовало газетное объявление. Именно его имя значилось в списке, полученном мной от Клары.
Именно его услуги оплачивались из кассы «Сибири».
Коридор нижнего уровня был освещен еще более скудно, чем лестница. Запах сырости тоже усилился.
Мне стало интересно, сколько времени я спускалась. Чувства говорили, что примерно неделю, мозг предполагал, что час. Часы показали, что чуть больше десяти минут.
У дверей преподобного стояло несколько старинных канцелярских стульев, массивных, с прямыми спинками, прямоугольными сиденьями, обитыми коленкором.
Все стулья, кроме двух крайних, были заняты.
Я поздоровалась. Народ, состоящий в основном из женщин раннего пенсионного возраста, благожелательно ответил.
Полная молодящаяся старуха хлопнула по соседнему стулу морщинистой рукой:
— Садись. За мной будешь.
Раздался звонок. Сидящий на ближайшем к двери стуле приличный мужчина встал и скрылся за дверью.
Все пересели, сдвинувшись на один стул.
Я тоже села на теплый после старухи стул. Стало неприятно. Впрочем, и до этого было неприятно.
* * *
Преподобный Пафнутий оказался небольшим благостным и вовсе не старым мужиком.
Поблескивая голубенькими глазками, он выслушал мои жалобы на боль в правом боку и равнодушие врачей, покивал, погладил лысину маленькой плоской ладошкой и осторожно осведомился:
— А какой диагноз врачи, значит, называют?
— Да какой, — пренебрежительно махнула я рукой. — Разве им можно верить?
— Это да, это да, — снова покивал преподобный. — Ну а орган-то какой обозначают?
— Печень. — Я болезненно сморщилась и приложила ладонь к правому боку. Голубенькие глазки оценивающе уставились на камни в перстнях.
— Желтухой болели? — оживился он.
Я удрученно кивнула, он тоже кивнул и протянул руку куда-то вправо. Я уже и раньше с любопытством поглядывала на синенькие занавесочки. За ними оказались полки, плотно уставленные пузырьками.
Преподобный протянул мне пузырек:
— Это настой. Травы собраны ночью под Ивана Купалу на заповедных заливных лугах, настояны на воде из Синь-озера.
Синь-озеро. О нем говорила Клара, когда перечисляла все Мишины чудачества. Он запретил Ляльке варить траву самой, покупал готовые отвары. Вода из Синь-озера.
— Спасибо вам, преподобный. А вот если рак или цирроз? Тогда как? Другие настои?
— Этот настой от всех печеночных болезней. Пей за полчаса до еды медленно и с молитвой.
Мужичок протянул лист бумаги с компьютерной распечаткой.
— — Я неверующая.
— Атеистка, что ли?
— Нет. Просто неверующая.
— Это плохо. Но настой все равно поможет. Стань лицом к востоку и пей.
Он назвал цену, не глядя сунул деньги в шкатулку на столе и кивнул на дверь у себя за спиной:
— Иди с миром, сестра. Я за тебя молиться буду.
Настой иссякнет — приходи.
Стал ясен ответ на мучивший меня вопрос — куда деваются люди, вошедшие в кабинет Пафнутия.
Я поднялась по другой, идентичной первой, лестнице, прошла мимо другого, но очень похожего качка в другой, но точно такой же будке и, миновав две двери, оказалась в совершенно незнакомом месте.
Светило солнце, и я внезапно ощутила, как озябла и отсырела в подвале. Где же Юра? Как мне найти ту дверь, у которой он остался?
Я яростно закрутила головой, пытаясь сориентироваться.
— Женщина, женщина. Да вы, вы, в юбочке…
Странное обращение явно адресовалось мне. Под детским грибочком сидела бабуля, посещавшая Пафнутия непосредственно передо мной.
— Идите, посидим на солнышке. Я чего-то никак не согреюсь.
Я присела на низкую скамеечку, вытянула ноги.
— Ты чем болеешь-то? — сочувственно спросила соседка.
— Печень пошаливает.
— Ну, это, если не сильно серьезно, Пафнутий поможет. У него хорошие отвары — помогают. Не от рака, конечно.
— А вы у него часто бываете?
— Я-то? А в первый раз. Это соседка моя, Татьяна Михайловна, к нему ходит. Очень его хвалит. У нее самой много болезней. Да и дочка ее не сильно здоровая. А у нас в семье слава Богу…
— Зачем же вы к Пафнутию пришли?
— Это я из-за зятя. Он у нас так-то неплохой, да ведь сама знаешь, как сейчас: на работе платить перестали. Он на заводе мастером двадцать лет отработал.
На Доске почета висел. Ну, понятное дело, уволился.
Двоюродный брат устроил на фирму. Что-то там делает. Деньги вроде получает, не то чтобы маленькие, а душа не лежит. Вот скажи, как бывает. Стал попивать.
Его жалко, дочку жалко, а всего жальчее ребятишек.
Ну что тут делать? Вот Татьяна Михайловна меня к Пафнутию и направила. Он ей с сыном помог.
— Он что, какое-то средство от пьянства знает?
— Про это я не скажу, не в курсе. Здесь дело другое. Хитрость. — Старушка неожиданно лихо подмигнула и повторила значительно:
— Хитрость. Начал у Татьяны Михайловны сын попивать, ну она давай ему на мозги капать: цирроз, цирроз. Утром он похмельем мучается, она ему эдак в глазки посмотрит: «Вот уж глазки пожелтели». Думала на его мнительности сыграть. А он только ржет. Ну понятно, мужик молодой, здоровый… И заливает себе пуще прежнего.
А тут, на счастье, у ее дочки гастрит обнаружился.
Знающие люди присоветовали обратиться к травнику.
Кто уж не знаю, рекомендовал преподобного Пафнутия. Татьяна Михайловна пошла. У него настой очень хорошие. Дочке сразу помогло.
И стала Татьяна Михайловна к нему ходить. А у кого чего болит, тот про то и говорит. Значит, и она Пафнутию рассказала про сына и как он цирроза-то не боится.
А Пафнутий говорит: «Можно так сделать, что забоится», — да и дал ей настой. Татьяна Михайловна смотрит утром, а у сына-то глаза и впрямь пожелтели!
Она в слезы, сын в панику. Побежал к врачу, а печень увеличена. Теперь в рот не берет. Так только когда…
— А как она его настой пить заставила?
— Она, вишь, подгадала, когда он кашлял. Пафнутий чего-то добавил в грудной сбор.
— Но ведь это может быть вредным.
— Вот и нет. Кончишь пить настой, все и пройдет.
У моего зятя как раз ангина началась, вот я бегом к Пафнутию. А ты-то от чего, говоришь, лечишься?
— Болезней много, денег мало.
— Это да, это да. Глянь-ка, что за парень?
Из дверей бомбоубежища выбрался Юра в распахнутом пиджаке. Его красное лицо было потным и встревоженным.
Я окликнула его и помахала рукой, подзывая.
— Это чего ж, твой, что ли? Кто он тебе? Сын?
Брат? Может, муж?
— Это мой охранник.
— Как? От кого он тебя охраняет?
— Ото всех.
— А кто ж приставил?
Желтенькие глазки поблескивали в складках лица неприкрытым любопытством.
— Муж.
— Старый?
— Новый, — брякнула я и спохватилась:
— В каком смысле старый?
— Тебя намного старше?
— Нет, не намного. — Я запуталась. — Вообще не старше. Он моложе меня.
— Ну это ты, девка, видать, сильно прокололась.
Я не поняла, чего больше звучало в ее голосе: осуждения или восхищения.
Юра отвернулся. Его плечи вздрагивали от хохота.
В данный момент меня занимали другие проблемы, и я отложила разборки с ним до другого раза.
Мы довезли Зою Васильевну до ее дома в Южном Чертанове, выслушали целую лекцию о целителях и целительницах.
Я спросила о тех, кто значился в Кларином списке.
Про Марьяну Зоя Васильевна сказала, что она «утешительница». Про Симеона наша приятельница не слышала.
Простившись с Зоей Васильевной, я по мобильнику связалась с Танькой.
Выслушав задание, подруга, не задавая вопросов, повесила трубку.
* * *
Симеон осуществлял свою благородную деятельность в двухкомнатной квартире на втором этаже замызганной «хрущобы».
На лестнице, впрочем, довольно чистой, нам встретилась молодая женщина с вытаращенными, почти безумными глазами. Она покачиваясь прошла мимо нас.
Мы с Юрой посмотрели друг на друга.
Юра сунул руку под мышку, к кобуре. Я фыркнула и показала ему кулак.
Дверь в квартиру Симеона была приоткрыта. На всякий случай я нажала на кнопку звонка. Не раздалось ни звука. Звонок не работал.
Я переступила порог и сделала шаг вперед, давая войти Юре. В прихожей было темно. Запах. Странный запах. Знакомый и забытый. Запах из детства. Так пахло в москательной лавке. Бабушка по старинке этим словом называла магазинчик, где торговали керосином, мочалками, вениками, мазутом — короче, всем тем, что могло понадобиться в деревенском хозяйстве.
За Юрой захлопнулась входная дверь, и прихожая погрузилась в кромешный мрак. Я почувствовала движение, Юра протиснулся мимо меня, прижав к чему-то бесформенному и мягкому, скорее всего к одежде на вешалке.
Стало светлее. Юра отыскал и открыл дверь в комнату.
Наше присутствие наконец привлекло внимание. Худая женщина без возраста и, судя по легкомысленному сарафанчику, без комплексов вышла из кухонной двери.
Дверь осталась открытой, и моему взору предстала захламленная крошечная кухонька, стол, заставленный бутылками, тарелками, закопченный чайник…
Комната тоже оказалась неопрятной и захламленной.
Затоптанный пол, засаленная мебель, на всем налет копоти и сала. Мерзкое, убогое, отвратительное место, скорее берлога или нора, чем человеческое жилье.
И Симеон напоминал животное: жирное, грязное и похотливое.
Он смотрел медвежьими глазками, умными и злыми, прямо мне в лицо, и его толстые красные губы лоснились, а волосатые короткие нечистые пальцы шевелились.
Симеон от всех болезней лечил керосином.
В машине я закурила. Юра, после секундного колебания, тоже. С этой минуты мы стали соучастниками. Узнай господин Скоробогатов, что Юра позволил мне курить, да еще и сам взял у меня сигарету, — парню не жить. Впрочем, мы уже сегодня натворили на хороший нагоняй. Так что кормильцу лучше пребывать в счастливом неведении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30