Став знаменитой, Элинор могла сама диктовать условия, и прежде, чем поставить свою подпись под новым контрактом, она просила издателей за чашкой чая обрисовать их планы относительно публикации ее книги.
Кроме того, благодаря чаепитиям она имела возможность напрямую общаться с читателями. Особенно любила она выяснять мнение своих посетителей относительно проекта обложки будущей книги. Элинор провела много времени в книжных магазинах, наблюдая за покупателями и стараясь уяснить себе, что привлекает их внимание к той или иной книге, и неизменно оказывалось, что особенно важную роль играет именно обложка.
Так что, невзирая на неудовольствие Миранды, Элинор никак не могла отказаться от своих чаепитий. Взглянув на внучку, она сказала, впрочем, без особого убеждения:
– Ты ведь сама любишь разные вечеринки. Как и все девушки.
– Но не я, – покачала головой Миранда. – Тебе хотелось бы думать, что они мне нравятся, но, если честно, Ба, то я ненавижу твои литературные чаепития почти так же, как всю эту лондонскую светскую белиберду. И если уж совсем честно, то мне абсолютно не светит роль дебютантки!
– Да как ты можешь такое говорить? Ах ты, неблагодарная девчонка! Ведь сезон только начался!
– Да, но мне этого хватило, чтобы понять, что на меня наводит тоску эта бесконечная цепь балов, выездов, ленчей и так далее, на которых одни и те же люди болтают одну и ту же чепуху.
– Большинство девушек… – начала Элинор.
– Да, знаю: отдали бы все на свете за возможность побывать в роли дебютантки! Знаю, Ба. Но я к этому большинству не отношусь.
Миранда предпочитала втайне от бабушки проводить время в джаз-клубе на Оксфорд-стрит, 100 или же в „Хэммерсмитпал", где можно было танцевать рок-н-ролл. Ходить сюда ей было категорически запрещено, ведь это место считалось неприемлемым для молодежи из приличных семей.
– И это после всех усилий, которые я положила… – сердито произнесла Элинор.
– И всех денег, которые ты потратила, – кивнула Миранда. – Знаешь, Ба, я не хочу, чтобы ты больше тратила на меня и время, и деньги.
– Ты еще недостаточно побыла дебютанткой для того, чтобы решить, нравится тебе это или нет. Когда ты познакомишься с этими людьми поближе…
– Я буду зевать еще больше, – убежденно сказала Миранда. – Если бы я спросила кого-нибудь из этих красавцев, по которым вздыхают дебютантки, что он думает о диалоге Гарольда Пинтера или до какой степени Эм-Джей-Кью находился под влиянием Баха, он посмотрел бы на меня так, как будто я сейчас начну кусаться!
– Тем не менее тебе придется бывать в обществе, – так же твердо парировала Элинор, – и вести себя там так, как полагается. Так что больше ни слова об этом, ты поняла, Миранда? Человек не должен всегда делать только то, что ему хочется.
– Я семнадцать лет делала то, что хотелось тебе! – вспылила Миранда. – Почему я не могу жить в Лондоне? Почему я обязана приезжать сюда на субботы и воскресенья? Ты ведь позволяешь Клер оставаться в Лондоне столько, сколько ей нужно.
– У Клер есть работа, которую она должна выполнять. А ты еще слишком молода, чтобы жить одной в Лондоне. Тут и обсуждать нечего.
Сверкнув глазами, Миранда вскочила и убежала к себе. Она-то знала, почему Клер осталась в Лондоне на субботу и воскресенье: вовсе не из-за работы в этом своем комитете, что бы там ни думала Элинор. Просто Клер наконец-то влюбилась, притом в мужчину намного старше себя, да к тому же – вот ведь учудила! – разведенного. Она поделилась своей тайной с младшей сестрой, поскольку знала, что на Миранду можно положиться. В Великобритании 1958 года отношение к разводу было таково, что разговоры о нем могли касаться лишь кого-то другого, хотя и не возбранялось вступать в брак с разведенными и вводить их в свою семью. Клер не хотела рисковать: если ее роман с Сэмом Шапиро не завершится браком, незачем понапрасну расстраивать бабушку.
В холл из кухни заглянула Шушу:
– Все гости разошлись?
– Ты слышала, что говорит Миранда? – воскликнула Элинор, знавшая, что Шушу подслушивала.
– Кое-что, – созналась Шушу.
– А ведь у этой девчонки есть все то, о чем мы с тобой даже и мечтать не могли!
– Просто у нее сейчас такой возраст, – напомнила Шушу. – В ее годы все бунтуют. Знаешь это их словечко – тинэйджеры?
Это было новое явление в жизни Великобритании. Впервые в ее истории молодые ребята и девушки получили возможность прилично зарабатывать и теперь, после многих лет подчинения воле родителей, могли жить по собственному разумению и делать что хотят. Они тратили свои деньги на одежду и косметику, на музыку и танцы. „Пускают деньги на ветер", – ворчали отцы, но матери, знавшие, что предстоит в жизни их детям, говорили: „Молодым бываешь один раз".
Молодежный бум охватил самые разные сферы жизни, и уж, конечно, музыку, моду и фотографию: парни старались во всем походить на Джеймса Дина, девушки ходили в черных джинсах и свитерах, с длинными нечесаными волосами и сильно красили глаза „под Клеопатру", напрочь отвергая, впрочем, помаду и румяна.
Шушу знала, что бунтарской натуре Миранды тесно и душно в шкуре дебютантки, в ее до мельчайших подробностей расписанном согласно традициям бытии. Миранда, с ее ослепительно-рыжими волосами, стянутыми в простой „хвостик", и бледными, едва подкрашенными губами, с ее мятежной душой, целиком и полностью принадлежала молодежному буму.
Элинор снова взглянула на портрет внучек.
– Ни от одной из этих девочек я так и не дождалась ни уважения, ни благодарности. Иногда мне кажется, что мое сердце просто разбито…
Шушу прервала ее:
– Ну, эту сверхдраматическую, сентиментальную чушь лучше прибереги для своего следующего романа! Девочки растут, вот и все. Пора бы тебе перестать считать их детьми – они уже молодые женщины. Вспомни-ка, чем мы с тобой занимались в их возрасте: мы воевали! Тебе придется отпустить их, Нелл. Тогда они сами вернутся к тебе. А вот если ты попытаешься их остановить, они просто обозлятся на тебя, и тогда каждый приезд к тебе будет для них только неприятной обязанностью, и они станут появляться здесь только тогда, когда тянуть с визитом будет уже неприлично.
Выслушав эту тираду, Элинор некоторое время молчала.
– Конечно, ты права, – произнесла она наконец. – Права как всегда. Но я помню, каково нам пришлось в свое время, и я хотела бы защитить их от всего этого… от опасностей, от бедности… Я хотела бы дать им все то, что бедный Билли так старался дать Эдварду…
– Остынь, Нелл! Ты, часом, не забыла, кому ты все это говоришь? Это ведь я, Шушу, и мне можешь подобного не рассказывать. Я всегда старалась держать язык за зубами, но ты ведь сама знаешь, что на самом-то деле Билли вовсе не был тем Прекрасным Принцем, о котором ты поешь своим гостям за чайным столом. Пора бы уж тебе начать воспринимать жизнь такой, как она есть, и жить этой реальной жизнью.
Глава 11
Вторник, 3 июня 1958 года
Ровно через неделю после первой встречи Клер с Сэмом съемки „Пшеничных гонок" окончательно завершились. По этому поводу была устроена вечеринка (на ней присутствовала и Клер), на которой очень скоро почти все напились – сказывалась усталость от долгого нервного напряжения. Члены съемочной группы держались с Клер дружески, но осторожно и безукоризненно вежливо, поскольку все знали – еще раньше, чем это поняла сама Клер, – что Сэм Шапиро положил глаз на девушку.
После вечеринки Сэм, порывшись в карманах, выудил откуда-то черный галстук-бабочку, надел его и повез Клер в „Четыре сотни", где дамы в легкомысленных шляпках для коктейля и платьях из тафты энергично отплясывали самбу под оркестр, управляемый виртуозным и всегда благожелательным Эдмундо Россом. Однако вскоре Сэм как-то внезапно сник, точно вся усталость предыдущих дней вдруг разом навалилась на него.
– Давай-ка уберемся отсюда ко всем чертям, Клер, – сказал он. – Мне нужно поговорить с тобой.
Всю недолгую поездку на такси от „Четырех сотен" до квартиры Сэма на Хилл-стрит он просидел с закрытыми глазами, откинув голову на спинку сиденья. Клер, интуитивно чувствуя его слабость, тоже молчала.
Только раз Сэм повернул голову, чтобы взглянуть на Клер, особенно хорошенькую в этот вечер в платье из светлой тафты, и похлопал ее по руке.
Потом, когда они уже поднялись в его хорошо обставленную, но какую-то безликую гостиную, Сэм, обняв Клер за плечи – скорее по-отечески, нежели любовно, – произнес:
– Не знаю, может, и есть способы выразить как-то помягче то, что я должен тебе сказать, но суть в том, девочка, что, по-моему, нам не следует больше встречаться.
У Клер внезапно засосало под ложечкой.
– Но почему? Я сделала что-нибудь не так? – Она была обижена, изумлена.
– Видишь ли, существует только одна причина, но, увы, непреодолимая: я на двадцать лет старше тебя.
– Это вовсе не причина для того, чтобы мы перестали встречаться! – почти выкрикнула Клер. И вдруг, каким-то озарением, она поняла, что стоит за словами Сэма: она не безразлична ему, он испытывает к ней какие-то чувства, он предпочитает ее, Клер, всем этим ослепительно красивым, холеным актрисам, сменившим в этот вечер свои грубые одежды девятнадцатого века на шуршащий шелк и атлас.
Сэм взглянул на нее с высоты своего роста:
– Я слишком хорошо отношусь к тебе, чтобы тебя обидеть.
Его решение стоило ему больших усилий, но он заставил себя принять его: эту девочку, еще такую юную, он не мог просто так затащить в постель.
Клер вывернулась из-под его руки. Ее мысли смешались – да и имелись ли они, мысли, пока он обнимал ее вот так: осторожно, едва прикасаясь, словно старый, добрый дядюшка. Фактически Сэм только что признался ей в любви. Не существовало никакой причины, которая помешала бы ему вступить в любовную связь с девушкой намного моложе себя… никакой, кроме его слишком серьезного к ней отношения – достаточно серьезного, чтобы жениться на ней.
Бледное лицо Клер озарилось надеждой; выпрямившись, она взглянула на Сэма сияющими глазами. Ей хотелось броситься к нему, снова ощутить его сильные объятия, запах его волос, прижаться лицом к его лицу. Вспомнить только, как он обнимал ее минуту назад, – что за дурацкая насмешка!
Стараясь говорить как можно более серьезно, она ответила:
– Я думаю, что твой возраст не имеет значения. Я люблю тебя. Я хочу быть твоей женой.
Сэму не однажды на его веку доводилось выслушивать подобные предложения – всегда более или менее завуалированные и обычно не в гостиной, а в постели, но никогда ни одна женщина не говорила с ним так прямо и откровенно. Он почувствовал, что тонет в аквамариновых глазах Клер.
– Но что скажет твоя семья?
– Мне плевать, что она скажет!
И Клер бросилась в объятия Сэма. Он сгреб ее своими мускулистыми ручищами и буквально вжал в себя с такой силой, что у нее перехватило дыхание. Она почувствовала, что ноги не держат ее.
– Да, Сэм… – выдохнула она. – Да, да… пожалуйста…
Сэм легко подхватил на руки маленькую, худенькую Клер, безжалостно сминая ее нарядное платье, и, не отрываясь от ее губ, понес в спальню. Сквозь оконные стекла, оправленные в какие-то нелепые металлические рамы, в комнату лился белый лунный свет. По-прежнему молча Сэм опустил Клер на кровать и снял с нее атласные туфельки с такой осторожностью, как будто даже ноги Клер были для него бесценным сокровищем. Затем он медленно расстегнул длинный ряд крошечных, обтянутых тканью пуговичек, идущих от декольте до самых колен, распахнул платье и остановился, обескураженный: почти все тело Клер, от груди до середины бедер, было скрыто под глухим кружевным корсетом на китовом усе.
Клер, трепеща от страсти и страха и закрыв глаза, не шевелилась. Она знала, что для нее наступил тот самый, главный момент, и была рада, что это произойдет у нее со зрелым, опытным мужчиной, а не с каким-нибудь неумелым юнцом.
Стягивая с ее ног светлые чулки, Сэм поглаживал ее бедра; потом его ладонь плотно легла на темный, влажный пушок между ними. Один за другим, ловко и аккуратно, он расстегнул крючки кружевного корсета.
Клер, неподвижная, не произносила ни слова, чувствуя, как желание, словно облако, окутывает ее тело и мозг. Ей казалось, что вот-вот сознание покинет ее, – так велико, почти невыносимо было наслаждение. Когда Сэм начал ласкать ее грудь, Клер почувствовала, что еще немного – и она не выдержит. Между тем один из пальцев Сэма медленно и осторожно проник в ее худенькое, хрупкое тело и, ощутив препятствие, стал продвигаться вперед еще медленнее, еще осторожнее. Клер почти не почувствовала боли.
Молча Сэм встал и стремительно, как Бастер Китон, сбросил с себя одежду.
Клер была рада, что он не зажег света. Ничего не видя, она лишь ощутила, как руки Сэма раздвигают ей бедра и его твердая плоть проникает в нее. Она почувствовала тяжесть его большого тела, вдохнула его запах, напомнивший ей дух разгоряченной после хорошего галопа лошади, который всегда нравился ей. Охватив ладонями ягодицы Клер, Сэм помогал своим ритмичным движениям; по мере того как темп их ускорялся, его дыхание становилось все быстрее и прерывистее.
Внезапно он весь напрягся, словно рванулся вперед; потом его грузное тело обмякло, припечатывая Клер к постели.
Через некоторое время Сэм пробормотал сонным голосом:
– Ты прелесть, дорогая.
Клер не смела пошевелиться. Она чувствовала, как густая клейкая жидкость стенает по внутренней стороне ее бедер; потом между ними шлепнулось и повисло что-то, похожее на мягкий липкий язык.
Сэм вытянулся рядом с Клер, положил руку ей на грудь.
– Тебе хорошо, детка? – прошептал он. Через минуту он уже спал.
А Клер, облитая лунным светом, лежала, широко раскрыв глаза. Все тело ее было напряжено, ей было трудно дышать, словно легким не хватало кислорода, и она ощущала тянущую боль в пояснице. Ей так нужно было, чтобы Сэм проснулся и опять начал целовать ее; ей мучительно хотелось снова почувствовать, как его губы ласкают ее грудь. Но…
Час спустя она все еще лежала без сна. Она чувствовала себя глубоко несчастной, разочарованной, обманутой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42