Кэтрин Малхолланд поджидала дочь на пороге коттеджа. Завидев вдалеке ее хрупкую фигурку, она едва удержалась от того, чтобы не броситься навстречу. Но ей не хотелось привлекать внимание соседей, а потому она осталась стоять в дверях, ожидая приближения дочери.
Соседи постоянно обсуждали Кэти, высказывая свое удивление по поводу того, что дочь Малхолландов всякий раз возвращается домой, когда у нее выдаются свободные полдня. Им казалось странным, что эту девочку, работающую в роскошном и комфортабельном доме Розье, все еще тянет в грязный тесный коттедж ее родителей. В особенности удивлялись те, чьи дочери работали на веревочном производстве или, еще хуже, соскабливали окалину с котлов на красильной фабрике. В представлении этих людей положение Кэти, которая служила в господском доме, было достойно зависти. И Кэтрин прекрасно понимала соседей, она сама никогда не переставала радоваться, что ее дочь получила работу у Розье, – ведь она помнила, как маленькая Кэти скоблила котлы до тех пор, пока у нее не начинали кровоточить пальцы.
– Здравствуй, ма, – крикнула Кэти, приближаясь.
– Здравствуй, моя крошка.
Кэтрин отошла назад в дверной проем и открыла объятия дочери. Кэти бросилась на материнскую грудь и прижалась к матери всем телом, крепко обвив ее обеими руками. Не разжимая объятий, она подняла голову и, улыбаясь, посмотрела на мать, потом перевела взгляд на приоткрытую дверь комнаты, в которой сидело несколько мужчин, занятых оживленной беседой.
– Это мистер Рамшоу и мистер Фогерти, – шепнула ей на ухо мать.
При звуке этих имен улыбка сошла с лица Кэти, и в ее взгляде появилось беспокойство.
– У них неприятности? – спросила она.
Кэтрин молча, кивнула.
– Их что, выгнали с работы? – продолжала расспрашивать Кэти.
– Пока еще нет, но, думаю, скоро выгонят, – Кэтрин говорила тихо и поспешно. – Твоему отцу должны были выплатить тридцать шиллингов жалованья, а выплатили всего двадцать один. Это за целых две недели работы! Но другим повезло еще меньше, чем ему. Многим вообще не заплатили. На шахте творится Бог знает что. Мистер Рамшоу два дня не выходил на работу по болезни, но начальство не поверило, что он, в самом деле, был болен, и назначило ему штраф за прогулы. За эти два дня он не заработал бы и четырех шиллингов, но Бантинг взял с него двенадцать шиллингов штрафа. У всех шахтеров неприятности в последние недели. Так больше не может продолжаться. – Кэтрин медленно покачала головой и заключила шепотом:
– Но они скоро уйдут. Они через несколько минут собираются в часовне. А ты заходи, поздоровайся с папой.
Она слегка подтолкнула Кэти к двери, и девушка вошла в комнату. Там сидело трое мужчин и мальчик. Все четверо улыбнулись при ее появлении.
Родни Малхолланд, рослый худощавый мужчина, тридцати девяти лет, с большими глубоко посаженными глазами, впалыми щеками и темно-каштановыми волосами, шагнул к дочери и положил руки на ее плечи.
– Привет, крошка, – сказал он, с нежностью глядя на Кэти.
– Здравствуй, па.
Кэти посмотрела на отца. Она знала, что во многом походит на него. Ее отец был привлекательным мужчиной, хоть его внешность и была несколько суровой. Но сегодня он выглядел усталым и постаревшим.
– Как у тебя дела?
– Хорошо, па.
– Я рад, я рад.
Он медленно снял руки с ее плеч, и в течение нескольких секунд отец и дочь молча, смотрели друг на друга, потом Кэти повернулась к брату:
– Привет, Джо.
Джо был на год моложе сестры. Так же, как их отец, темноволос и худощав. Кэти заметила, что лицо брата сегодня бледнее обычного, а вокруг глаз темные круги. Он тоже выглядел усталым. Она обернулась, когда отец вновь обратился к ней:
– Ты ведь уже знакома с мистером Фогерти и мистером Рамшоу, не так ли?
– Да.
Кэти кивнула обоим гостям, приветливо улыбаясь.
Рамшоу и Фогерти тепло поприветствовали ее. Фогерти, маленький коренастый мужчина с сильным ирландским акцентом, сказал:
– Ты хорошеешь день ото дня, Кэти.
Кэти покачала головой, смущенно глядя в пол, и оставила без ответа этот комплимент.
– А ты прав, Деннис, – поддержал товарища Рамшоу, с восхищением глядя на девушку.
– Ну ладно, ладно, хватит ее хвалить, – вмешался Родни Малхолланд. Но, несмотря на строгий тон, в его голосе слышалась скрытая гордость. – Я не хочу, чтоб похвалы вскружили ей голову. – Он осторожно взял дочь за подбородок и, приподняв ее лицо, с улыбкой заглянул ей в глаза. – Я вернусь через полчаса, Кэти, – сказал он. – Ты пока отдохни, а потом мы займемся чтением.
– Хорошо, па.
– Ладно, пошли, – сказал Малхолланд своим товарищам, и все трое быстро вышли из дома.
– Я принесла немного еды, ма, – сказала Кэти, как только дверь закрылась за мужчинами.
Кэтрин стояла возле маленького столика в углу и с нежностью смотрела на дочь.
– В самом деле, моя крошка?
Кэти повернулась спиной к брату и, приподняв подол платья и нижнюю юбку, извлекла из своих потайных карманов свертки с едой.
– Здесь почти две унции чая, ма.
– О! – Кэтрин взяла маленький пакетик из рук дочери, глядя на него так, словно в нем был не чай, а золотая пыль. И действительно, чай, который стоил по шесть пенсов за унцию в лавке компании – в магазинчике Томми, как они ее называли, – был здесь на вес золота.
– А вот это сахар, а здесь ветчина, – продолжала Кэти, выкладывая на стол свертки с едой. – Вот остатки цыпленка, а вот это – пудинг, который приберегла со своего обеда миссис Дэвис, – наверное, она думала о Джо и Лиззи. – Она повернулась к брату и улыбнулась ему, потом спросила:
– А где Лиззи и дед? Он что, повел ее на прогулку?
– Лиззи у себя в комнате, – ответила ей мать. – Я думаю, ей лучше вообще не выходить, – сама понимаешь, соседи и так болтают… А твой дед пошел охотиться на жаворонков… – Едва сказав это, Кэтрин прикусила язык, вспомнив, как Кэти жалеет подстреленных птиц. – Прости, крошка. Я знаю, тебе это неприятно. Но понимаешь, он ведь должен чем-то занять свое время. А это помогает ему чувствовать себя полезным. И он, в самом деле, приносит пользу, – птица приходится очень кстати, когда мы не можем себе позволить много мяса… Прости, крошка. Я не должна была тебе говорить.
Кэтрин знала, что Кэти буквально боготворит деда, но никак не может примириться с тем, что он охотится на птиц. Сама Кэти никогда не ела птиц – даже в те времена, когда все они пухли от голода. Однажды ей удалось заставить дочь проглотить кусочек птичьего мяса, но девочку тут же стошнило – после этого Кэтрин больше не пыталась ее уговорить.
– Твой дед скоро придет, – сказала Кэтрин. – Он собирался вернуться до твоего прихода, но, должно быть, зашел слишком далеко и не рассчитал время. А ты ведь знаешь, он не может ходить быстро.
Кэти промолчала и повернулась спиной к матери. Внимательно посмотрев на брата, она ласково спросила:
– Ты плохо себя чувствуешь, Джо?
Джо, присевший на краешек стула возле камина, отрицательно покачал головой.
– Нет, Кэти, я просто устал. Я ведь сейчас работаю в Болдоне.
У Кэти вытянулось лицо.
– Ты хочешь сказать, они послали тебя в Болдон и тебе приходится каждый день проделывать весь этот путь пешком?
– Да, – кивнул Джо. – Идти туда – это еще ничего, а вот обратно… Я так устаю после работы!
– Ты и зимой будешь работать там?
– Я не знаю. Но мне ничего не остается, как идти туда, куда меня посылают. Это одно из условий контракта.
Одно из условий контракта! Когда сын произнес эти слова, у Кэтрин, разворачивающей свертки с едой, задрожали руки. Контракт, всегда контракт – этот безжалостный кусок бумаги, в который ее муж и ее юный сын внесли свои имена, в который все мужчины из их поселка вносили свои имена, чтобы любой ценой получить работу, чтобы прокормить свои семьи… Ее бедный мальчик работал под землей с одиннадцати лет. По ночам Кэтрин снились кошмары, в которых она видела своего сына, проводящего целые дни в подземелье, в кромешной тьме. Джо работал по десять часов в день, а иногда и по двенадцать. За это ему платили всего лишь шесть шиллингов в неделю.
Джо был ее единственным уцелевшим сыном. Другие ее четверо мальчиков умерли еще в младенчестве. С каждой новой потерей ее сердце обливалось кровью, но теперь Кэтрин была рада, что ее дети ушли, – ведь сейчас они в раю, в тепле и благоденствии, вдали от трудностей и лишений этой жизни. Всего она родила восьмерых детей, но выходить смогла только троих. Иногда она желала, чтоб их осталось только двое… Нет, нет, она не должна так думать. На то была Божья воля, что Лиззи осталась в живых.
– Ма, – Кэти подошла к матери, – как ты думаешь, может, мне стоит попросить миссис Дэвис, чтобы она поговорила с мистером Кеннардом, а тот замолвит словечко мистеру Уисдену, главному садовнику? Ему нужен новый помощник. Я слышала, как об этом говорила повариха.
– Не пойду я туда работать, – возразил Джо, прежде чем Кэтрин успела ответить. – Ты что, смеешься – начинать за три шиллинга в неделю? На следующий год здесь мне будут платить уже восемь шиллингов в неделю, а еще через пару лет я буду получать наравне с отцом. Я не собираюсь бросать эту работу. Было бы глупо терять три года стажа и начинать все заново за какие-то жалкие три шиллинга в неделю. Тем более что я ровно ничего не смыслю в садоводстве – оно меня и не интересует. – Заметив, что сестра грустно склонила голову, он поспешил добавить:
– Но все равно спасибо тебе за заботу, Кэти.
Брат и сестра с улыбкой посмотрели друг на друга. Они всегда были очень близки, никогда не ссорились, даже когда были совсем маленькими. В семье Малхолландов вообще не было принято ссориться, – Малхолланды смеялись вместе, плакали вместе, но и в горе, и в радости всегда были дружны и жили в мире и согласии друг с другом. А когда жить становилось совсем невмоготу, они все вместе обращались с молитвами к Богу. Жизнь шахтеров была очень тяжела – мужчинам приходилось постоянно бороться за существование, сносить невозможные условия работы, сталкиваться на каждом шагу с полицией и со стукачами. Поэтому мир в семье значил очень много для этих людей.
– Можно я приведу Лиззи, ма? – спросила Кэти.
– Да, да, конечно, – кивнула Кэтрин, и Кэти прошла через кухню к двери в смежную спальню.
На скамеечке возле крошечного окошка сидела женщина… или девочка? Лиззи Малхолланд было восемнадцать лет, но ее умственное развитие соответствовало развитию двухлетнего ребенка. Соседи называли Лиззи не иначе, как «идиот Малхолландов». В семье же считалось, что у девочки просто немножко не в порядке с головой. А для Кэти сестра была как птичка с переломанными крыльями и вызывала в ней ту же естественную жалость и сострадание, какую испытываешь к искалеченной птице.
Лиззи была среднего роста и страдала ожирением. Как бы мало она ни ела, она все время прибавляла в весе. Она могла просиживать часами без движения, и, если ее вовремя не отводили в туалет, она делала свои дела прямо на месте. Но не всегда Лиззи сидела спокойно. Случалось, что, повинуясь своим странным импульсам, она вдруг вскакивала на ноги и бросалась прочь из дома, и, если ее не останавливали вовремя, она могла идти и идти, куда глаза глядят. Однажды она убежала и пропадала неизвестно где целый день, пока ее не подобрал один извозчик за Ньюкаслом. Извозчик узнал ее и привез домой, где Лиззи встретили с такой радостью, словно она была самым любимым членом их семьи. Никто даже не подумал наказывать ее за бегство. Но неожиданные побеги Лиззи требовали неустанной бдительности домашних; ненормальная дочь Малхолландов стоила семье многих хлопот.
При виде сестры заплывшее жиром лицо Лиззи растянулось в бесформенной улыбке.
– Кэти, – промурлыкала она и, когда сестра подошла к ней, спрятала свою большую голову на ее груди.
Этот жест означал беспредельное обожание. Ни к кому из домашних Лиззи не была привязана так сильно, как к Кэти.
– Здравствуй, Лиззи, – сказала Кэти. Глядя на голову сестры, прильнувшую к ее груди, она вдруг вспомнила, что там, за вырезом платья, у нее кое-что припрятано. – Ма, ма! – закричала она, оборачиваясь к двери и тем временем подавая руку Лиззи, чтобы помочь ей встать. – Не знаю, что это на меня нашло сегодня. Представляешь, я забыла о самом главном – о моей зарплате!
Вместе с Лиззи она поспешила назад в кухню, где проворными пальцами расстегнула две верхние пуговицы платья, ослабила шнур корсажа и, сунув руку под нижнюю сорочку, достала оттуда маленький матерчатый кошелек, приколотый к ней булавкой.
– Ты просто не поверишь, ма! – проговорила она, задыхаясь от волнения. – Я всю дорогу думала о том, как отдам тебе деньги – а как только вошла в дом, сразу же о них забыла. Ну и память у меня!
Она подбежала к матери и вложила ей в руки кошелек, из которого Кэтрин извлекла четыре шиллинга. Едва взглянув на деньги, она открыла объятия и прижала к себе дочь – но так же быстро ее оттолкнула, словно чего-то устыдившись. Вытянув вперед руку, она разжала кулак с деньгами и сказала нетвердым голосом:
– Ты должна оставлять себе по шиллингу каждый месяц, Кэти.
– По шиллингу, ма? Ты что, зачем мне целый шиллинг? – Кэти энергично замотала головой. – Трех пенсов будет вполне достаточно. Миссис Дэвис сохранила для меня полкроны. Нет, ма, мне не нужен шиллинг.
Она оттолкнула руку матери так резко, что деньги посыпались на пол. Девочка тут же бросилась их собирать. Одна монета закатилась в грязную щель между каменных плит и застряла там. Когда Кэти, стоя на коленях, подковырнула монету ногтем, пытаясь извлечь ее из щели, резкий смердящий запах ударил ей в ноздри. В дождливую погоду вода из навозных куч стекала под фундамент дома и просачивалась между плит, поэтому в доме всегда дурно пахло, в особенности летом.
Когда все четыре монеты были, наконец найдены, Малхолланды дружно засмеялись. Кэти открыла боковую дверь и сполоснула пальцы в деревянном корыте на скамейке, прикрепленной к задней стене дома. Взглянув на коттедж напротив, она увидела головку Бетти Монктон, выглядывающую из-за забора.
– Привет, Кэти, – крикнула ей Бетти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47