https://wodolei.ru/catalog/podvesnye_unitazy/Roca/dama-senso/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

.. Вот ты увидишь, какой-нибудь фараон заметит револьвер и арестует тебя.
– Еще не родился тот фараон, который арестует меня… Пожалуйста, забудь об этом.
Фрэнси захныкала:
– Дэтч, что мы делаем, что мы делаем…
Дэтч вдруг засунул револьвер в карман и вскочил. Он шагал вприпрыжку взад и вперед по асфальтовой дорожке. Был туманный серый вечер; летевшие по грязной дороге автомобили образовали бесконечную, переплетающуюся, мигающую паутину огней между скелетами кустов.
– Послушай, ты раздражаешь меня своим хныканьем… Перестань, пожалуйста! – Он снова сел рядом с ней и надулся. – Мне показалось, что в кустах кто-то есть… Этот проклятый парк полон сыщиков… В этом городе никуда нельзя пойти, чтобы за тобой не следили.
– Мне было бы все равно, если бы я не чувствовала себя так погано. Я ничего не могу есть – меня сейчас же тошнит. И я все время боюсь, что другие девушки заметят…
– Я же говорил тебе, что я все улажу. Я тебе обещаю – я все улажу через несколько дней… Мы уедем и обвенчаемся. Мы поедем на Юг… Я уверен, что в других городах есть сколько угодно работы… Мне холодно, пойдем отсюда.
– Ах, Дэтч, – устало сказала Фрэнси, идя рядом с ним по мокрой, блестящей асфальтовой дорожке. – Ты действительно думаешь, что для нас опять настанут хорошие дни?
– Сейчас нам паршиво, но это не значит, что нам всегда будет плохо. Мало ли что! Я, например, побывал на фронте в газовой атаке… Я за эти последние дни кое-что придумал.
– Дэтч, если тебя арестуют, мне останется только броситься в реку.
– Я же сказал тебе, что меня не арестуют.
Миссис Коген, горбатая старуха с коричневым и пятнистым, как печеное яблоко, лицом стоит у кухонного стола, сложив узловатые руки на животе. Она раскачивается всем туловищем и монотонно ругает по-еврейски Анну, сидящую с осовелыми, заспанными глазами над чашкой кофе.
– Хоть бы ты умерла маленькой! Хоть бы ты родилась мертвой… Ой, для чего я родила четырех детей? Для того, чтобы они все были негодяями, агитаторами, лодырями и бродягами?… Бенни уже два раза сидел в тюрьме, Сол – Бог знает где и что делает, Сарра, проклятая девчонка, дрыгает ногами в театре, а ты, чтоб тебе с места не сойти, бесстыдница этакая, пикетируешь с бастующими швейниками, шляешься по улицам с плакатами на спине!
Анна обмакнула кусок хлеба в кофе и сунула его в рот.
– Ах, мама, ты не понимаешь, – говорит она с полным ртом.
– Что понимать? Распутство понимать?… Ой, почему ты не занимаешься своим делом, почему ты не держишь язык за зубами, почему ты не зарабатываешь, как все люди? Ты раньше зарабатывала хорошие деньги и могла бы выйти замуж за приличного человека… А теперь ты начала бегать по танцулькам с гоем… Ой, ой, вот для чего я растила на старости лет дочерей – чтобы ни один порядочный человек не хотел на них жениться…
Анна встала.
– Это не твое дело! – взвизгнула она. – Я аккуратно плачу свою долю за квартиру. Ты думаешь, девушка ни на что больше не годна, как только быть рабой и всю жизнь сохнуть над работой?… А я думаю иначе – поняла? Не смей больше ругаться…
– Ты дерзишь старухе матери? Если бы Соломон был жив, он бы отколотил тебя. Лучше бы ты родилась мертвой, чем ругать свою мать, как гойка! Убирайся вон отсюда, не то я тебя прокляну!
– И уйду! – Анна пробежала узким, заставленным сундуками коридором в свою спальню и бросилась на кровать.
Ее щеки горели. Она лежала неподвижно, стараясь думать. Из кухни доносились монотонные рыдания старухи.
Анна села на кровать. Она увидела в зеркале напротив напряженное, заплаканное лицо и сбившиеся волосы.
– Боже мой, ну и вид, – вздохнула она.
Когда она встала, то задела каблуком за оборку платья. Платье с треском разорвалось. Анна сидела на кровати и плакала, плакала. Потом стала зашивать платье маленькими, аккуратными стежками. Шитье успокоило ее. Она надела шляпу, сильно напудрила нос, слегка подкрасила губы, накинула пальто и вышла. Апрель расцветил улицы неожиданными красками. Сладкая, сладострастная свежесть исходила от тележки, полной ананасов. На углу она увидела Розу Сегал и Лилиан Даймонд; они пили кока-колу у киоска.
– Анна, выпей с нами, – позвали они.
– Если вы заплатите… У меня нет ни гроша.
– Почему? Разве ты не получила вспомоществования за забастовку?
– Я все отдала старухе… Все равно ничего не помогает. Все так же ругается целый день. Она слишком старая.
– А ты слыхала – вооруженные люди ворвались в лавку к Айку Голдстейну и разнесли ее вдребезги. Расколотили все молотками, а сам Айк остался лежать без чувств на куче готового платья.
– Ужас!
– Поделом ему.
– Нельзя так портить чужую собственность. Мы этим зарабатываем себе кусок хлеба, так же, как и он.
– Хорошенькое житье!.. Я от него помирать собираюсь, – сказала Анна, со звоном ставя пустой стакан на прилавок.
– Легче, легче, – сказал человек в киоске. – Осторожнее с посудой.
– Но хуже всего то, – продолжала Роза Сегал, – что пока они орудовали у Голдстейна, из окна вылетел болт, летел вниз девять этажей и убил на месте проезжавшего на машине пожарного.
– Чего ради они это сделали?
– Наверно, кто-нибудь бросил в кого-нибудь болтом, а болт вылетел из окна.
– И убил пожарного.
Анна увидела Элмера. Он подходил к ней. Его тонкое лицо было вытянуто вперед. Руки засунуты в карманы потертого пальто. Она оставила подруг и пошла к нему навстречу.
– Ты шел к нам? Не надо, старуха так ругается, что прямо ужас… Хорошо бы поместить ее в богадельню. Мне больше невтерпеж.
– Ну пойдем, посидим в парке, – сказал Элмер. – Чувствуешь весну?
Анна искоса взглянула на него.
– Чувствую ли я весну? Ах, Элмер, я бы хотела, чтобы скорее кончилась эта забастовка… Я схожу с ума от безделья.
– Анна, забастовка имеет огромное значение для рабочих. Она – университет рабочих. Она дает нам возможность учиться, читать, ходить в публичную библиотеку.
– Но ведь ты сам говоришь, что она вот-вот кончится. И какая вообще польза от чтения?
– Чем лучше человек образован, тем больше пользы приносит он своему классу.
Они сели на скамейку спиной к детской площадке. Небо над их головами сверкало перламутровыми отблесками заката. Грязные дети вопили и дрались на асфальтовых дорожках.
– Ах, – сказала Анна, глядя на небо, – мне бы хотелось, чтобы у меня было вечернее платье, а у тебя – фрак, и чтобы мы пошли в шикарный ресторан, в театр и вообще…
– Если бы мы жили при другом строе, у нас бы все это было. После революции рабочим будет житься хорошо.
– Но, Элмер, к чему все это, если мы тогда будем старые и нудные, как моя мать?
– У наших детей будет все.
Анна выпрямилась.
– У меня никогда не будет детей, – сказала она сквозь зубы, – никогда, никогда, никогда.
Алиса тронула его руку, когда они остановились перед витриной итальянской кондитерской. На каждом торте, украшенном яркими бумажными цветами и свирелями, стоял сахарный пасхальный барашек.
– Джимми, – сказала она, поворачивая к нему свое маленькое овальное лицо с губами слишком красными, похожими на розы на тортах, – вы должны сделать что-нибудь с Роем… Он должен начать работать. Я сойду с ума, если он и дальше будет сидеть дома и читать газеты… У него такое ужасное выражение лица… Вы знаете, что я хочу сказать… Он вас уважает.
– Но ведь он ищет работу.
– Он не так ищет, как надо, вы сами знаете.
– Он думает, что ищет как следует. Вероятно, у него ложное представление о себе… Но я самый неподходящий человек, чтобы говорить о работе.
– Да, я знаю. Говорят, вы бросили журналистику и начали писать книги.
Джимми поймал себя на том, что он глядел в ее большие карие глаза, в глубине которых был блеск, подобный блеску воды в колодце. Он отвел глаза; спазм сдавил ему горло. Он закашлялся. Они пошли дальше по веселым, ярким улицам.
У двери ресторана они встретили Роя и Мартина Шифа; те их поджидали. Они прошли в длинный зал, заставленный столами, между двумя зелено-синими видами Неаполитанского залива. Воздух был пропитан запахом пармезана, табачного дыма и томатного соуса. Алиса села и скривила лицо.
– Я хочу коктейль. И поскорее.
– Я, должно быть, простак, – сказал Херф, – но эти лодки, прыгающие на волнах перед Везувием, всегда вызывают во мне желание куда-нибудь поехать… Я думаю, что через несколько недель я уеду отсюда.
– Куда вы поедете, Джимми? – спросил Рой. – Опять что-нибудь новое?
– А что скажет Елена? – вставила Алиса.
Херф покраснел.
– А почему она должна сказать что-нибудь? – спросил он резко. – И что тут особенного? – сказал он чуть погодя.
– Никто из нас не знает, чего он хочет! – выпалил Мартин. – Поэтому наше поколение такое ничтожное.
– Я понемногу начинаю понимать, чего мне не хочется, – спокойно сказал Херф. – По крайней мере у меня теперь хватает смелости признаться себе, до какой степени мне противно то, чего я не хочу.
– Это удивительно! – воскликнула Алиса. – Отказаться от карьеры ради какого-то идеала.
– Извините меня, – сказал Херф, отодвигая стул.
В уборной он посмотрел на себя в зыбкое зеркало.
– Не болтай, – прошептал он. – То, о чем ты будешь болтать, ты никогда не исполнишь.
У него было пьяное лицо. Он набрал в ладони воды и сполоснул лицо. За столом рассмеялись, когда он сел на место.
– За здоровье странника! – воскликнул Рой.
Алиса ела сыр с ломтиками груши.
– Это, вероятно, захватывающе интересно, – сказала она.
– Рою скучно, – нарушил Мартин Шиф воцарившееся молчание; в табачном дыме ресторана его лицо с большими глазами в роговых очках плавало, точно рыба в мутном аквариуме.
– Я все думаю, куда бы мне завтра пойти поискать работу.
– Вы хотите работать? – мелодраматическим тоном произнес Мартин. – Вы хотите продать душу тому, кто больше заплатит?
– Если это все, что вы можете предложить… – усмехнулся Рой.
– Меня главным образом беспокоит, что я не буду высыпаться… Все-таки это гнусно – продавать свою личность. В работу вкладываешь не свои способности, а свою личность.
– Проститутки – единственные честные люди…
– Помилуйте… Проститутка продает свою личность.
– Она только отдает ее внаем.
– Рою скучно… Всем скучно… Я нагоняю на вас тоску.
– Нет, нам очень весело, Мартин, – сказала Алиса. – Мы бы не сидели здесь, если бы нам было скучно, так ведь?… Пусть Джимми расскажет нам, в какие таинственные путешествия он намерен отправиться.
– Нет, вы, наверно, говорите себе: какой он скучный человек, кому он нужен в обществе? У него нет денег, нет красивой жены, он не умеет красиво говорить, не играет на бирже. Ничтожество и обуза общества… Всякий артист – обуза.
– Это не так, Мартин… Вы болтаете вздор.
Мартин махнул рукой над столом. Два бокала опрокинулись. Лакей с испуганным лицом положил салфетку на красные пятна. Ничего не замечая, Мартин продолжал:
– Это все неискренне. Все, что вы говорите, – ложь. Вы не смеете обнажить вашу душу… Но вы должны выслушать меня в последний раз… В последний раз, говорю я вам… Эй, лакей! Подойдите и вы тоже, наклонитесь и загляните в черную пропасть человеческой души. И Хер-фу скучно. Всем вам скучно. Вы – скучающие мухи, вы жужжите между оконными рамами. Вам кажется, что оконная рама, это – комната. Вы не знаете, что такое бездонная чернота внутри… Я очень пьян. Человек, еще бутылку!
– Попридержите коней, Мартин… Еще неизвестно, сможете ли вы оплатить счет… Нам больше ничего не нужно.
– Человек, еще бутылку вина!
– Можно подумать, что мы собираемся кутить всю ночь, – закряхтел Рой.
– Если понадобится, то я могу заплатить моим телом… Алиса, снимите маску… Вы под маской – прелестное, милое дитя… Подойдите со мной к краю пропасти… Ах, я слишком пьян, я не могу вам высказать все, что я чувствую.
Он снял свои очки в черепаховой оправе и сдавил их в кулаке. Стекла, сверкая, покатились по полу. Зевавший лакей нырнул за ними под стол.
Несколько секунд Мартин сидел, мигая. Остальные смотрели друг на друга. Потом он вскочил на ноги.
– Я вижу ваши надменные, чванные усмешки! Не удивительно, что у нас больше не может быть ни приличных обедов, ни приличных разговоров… Я должен доказать вам мою атавистическую искренность… – Он начал развязывать галстук.
– Послушайте, Мартин, дружище, успокойтесь, – твердил Рой.
– Не смейте останавливать меня. Я должен ринуться в бездну искренности… Я побегу на черную пристань Ист-ривер и брошусь в воду.
Херф выбежал за ним на улицу. На пороге Мартин сбросил с себя пиджак, а на углу – жилет.
– Черт возьми, он бежит, как олень! – задыхаясь и стукаясь плечами о плечо Херфа, говорил Рой.
Херф подобрал пиджак и жилет, взял их подмышку и вернулся в ресторан. Оба были бледны, когда сели на свои места рядом с Алисой.
– Неужели он действительно утопится? – все время спрашивала она.
– Нет, конечно, нет, – сказал Рой. – Он пойдет домой. Он решил разыграть нас, потому что мы все время высмеивали его.
– А что, если он действительно утопится?
– Это будет ужасно… Я очень люблю его. Мы назвали нашего ребенка в его честь, – сказал Джимми угрюмо. – Но если он действительно чувствует себя таким несчастным, то какое право мы имеем останавливать его?
– Ах, Джимми, – вздохнула Алиса, – закажите кофе.
На улице прогудела, прогремела, проревела пожарная машина. Их руки были холодны. Они молча потягивали кофе.
Фрэнси вышла из двери вместе с шестичасовой толпой, стремившейся домой. Дэтч Робертсон поджидал ее. Он улыбался; на лице его играл румянец.
– Что такое, Дэтч, что это? – слова застряли у нее в горле.
– А разве тебе не нравится?
Они пошли по Четырнадцатой улице, поток лиц струился мимо них.
– Все в порядке, Фрэнси, – спокойно сказал он.
На нем было светло-серое весеннее пальто, светлая фетровая шляпа. Новые, остроносые, красные полуботинки сверкали.
– Как тебе нравится мой наряд? Я себе сказал: ни за что не стоит браться, пока ты не будешь прилично выглядеть.
– Но, Дэтч, откуда все это?
– Пощупал табачную лавку… Да, было дельце…
– Тсс, не говори так громко, кто-нибудь услышит.
– Никто не поймет, о чем я говорю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51


А-П

П-Я