– Очень глупо в ваши годы упускать случай сделать политическую карьеру… Во всем Нью-Йорке на эту должность нет более подходящего человека, чем вы.
– Мне думается, это ваша обязанность, Болдуин, – говорит Денш басом, вынимая черепаховые очки из футляра и торопливо надевая их на нос.
Лакей принес объемистый бифштекс, окруженный баррикадой из грибов, моркови, горошка и жареного, мелко нарезанного картофеля. Денш укрепляет очки на носу и внимательно смотрит на бифштекс.
– Славное блюдо, Бен, славное блюдо, скажу прямо… Дело вот в чем, Болдуин… С моей точки зрения… страна находится в опаснейшей стадии реконструкции… назревают конфликты… банкротство континента… большевизм… революционные доктрины… Америка… – говорит он, вонзая острый стальной нож в пухлый наперченный бифштекс; он медленно прожевывает кусок и продолжает: – Америка ныне является кредитором всего мира. Великие демократические принципы, принципы коммерческой свободы, от которых зависит вся наша цивилизация, более чем когда-либо поставлены на карту. Никогда еще мы так не нуждались в трудоспособных и идеально честных людях для замещения общественных должностей – в особенности в учреждениях, требующих специальных юридических познаний.
– Вот это самое я и пытался разъяснить вам вчера, Джордж.
– Все это очень хорошо, Гэс, но откуда вы знаете, что я буду избран?… В конце концов, это значило бы отказаться на много лет от юридической практики и…
– Предоставьте это мне… Джордж, вы уже избраны.
– Чрезвычайно вкусный бифштекс, должен признаться, – говорит Денш. – Вот что: мне довелось узнать из безусловно заслуживающего доверия источника, что нежелательные элементы замышляют заговор против правительства… О Господи, про бомбу на Уолл-стрит помните?… Надо, однако, сказать, что позиция, занятая прессой, сыграла в некотором отношении благотворную роль… Мы вскоре увидим национальное единодушие, не снившееся нам до войны…
– Джордж, – перебивает его Гэс, – вы представляете себе, что политическая деятельность может увеличить вашу адвокатскую практику?
– Может быть, да, Гэс, а может быть, и нет.
Денш снимает фольгу с сигары.
– Во всяком случае перед вами открываются широкие перспективы. – Он снимает очки и вытягивает толстую шею, чтобы посмотреть на сверкающие воды гавани, полные до затуманенных берегов Стэйтен-Айленда мачт, дыма, пара и темных силуэтов башен.
Яркие волокна облаков вздымались на ультрамариновом небе над Бэттери, где темные кучки грязно и бедно одетых людей толпились у пристани Эллис-Айленд, молча выжидая чего-то. Клубящийся дым буксиров и пароходов волочился по опаловой, стеклянно-зеленой воде. Трехмачтовая шхуна шла на буксире вниз по Норз-ривер. Ее кливер неуклюже плескался. Вдали, за гаванью, из тумана вырастал все выше и выше пароход; четыре красные трубы были слиты в одну, кремовые надстройки мерцали.
– «Мавритания» идет с опозданием на двадцать четыре часа! – заорал какой-то человек с подзорной трубой и биноклем. – Смотрите – «Мавритания», самый быстроходный океанский пароход, идет с опозданием на двадцать четыре часа!
«Мавритания», похожая на небоскреб, проталкивалась в гавань. Солнечный луч углубил тень под ее широким мостиком, пробежал по белым настилам верхних палуб, вспыхнул в стеклах иллюминаторов. Трубы отделились друг от друга, корпус удлинился. Черная, мрачная глыба «Мавритании» подгоняла перед собой пыхтевшие буксиры, врезаясь, как длинный нож, в Норз-ривер.
Паром отвалил от эмигрантской пристани; шепот пробежал по толпе, сгрудившейся на краю верфи.
– Ссыльные… коммунисты… департамент юстиции высылает их… ссыльные… красные… ссылают красных…
Паром отвалил. Несколько мужчин стояли на корме, неподвижные, маленькие, как оловянные солдатики.
– Высылают красных обратно в Россию…
Носовой платок взметнулся над паромом, красный носовой платок. Толпа осторожно, на цыпочках подошла к краю пристани – на цыпочках, как в комнате тяжелобольного.
За спинами мужчин и женщин, столпившихся у самого края воды, гориллолицые, квадратноплечие полисмены ходили взад и вперед, нервно помахивая дубинками.
– Высылают красных обратно в Россию… ссыльные… агитаторы… нежелательный элемент…
Дикие чайки кружились с жалобным криком. Пустая бутылка важно покачивалась на маленьких стеклянных волнах. Звуки песни донеслись с парома, становившегося все меньше и меньше, понеслись над водой.
Это будет последний и решительный бой,
С Интернационалом воспрянет род людской!
– Посмотрите на ссыльных! Посмотрите на гнусных чужеземцев! – заорал человек с подзорной трубой и биноклем.
Вдруг девичий голос запел:
Вставай, проклятьем заклейменный…
– Тс… посадят…
Пение неслось над водой. Оставляя мраморный след, паром уходил в туман.
С Интернационалом воспрянет род людской!
Пение замерло. С реки донесся стук машины. Какой-то пароход покидал доки. Дикие чайки кружились над толпой бедно и грязно одетых людей, которые все еще стояли, молча глядя на залив.
II. Пятицентовый рай
За пять центов можно до двенадцати ночи купить себе завтра… нападение бандитов в жирном шрифте газет, чашку кофе в автомате, билет в Вудлаун, Форт-Ли, Флэтбуш… За пять центов можно купить в автомате жевательную резинку, «Кто-то любит меня, дивную крошку», «Ты в Кентукки», «Погляди», «Когда ты родилась»… Расхлябанные звуки фокстротов, хромая, выползают из дверей, блюзы, вальсы («Мы танцевали всю ночь напролет»), кружась, волочат фольгу воспоминаний… На Шестой авеню, на Четырнадцатой улице еще стоят засиженные мухами стереоскопы, в которых вы за пять центов можете взглянуть на пожелтевшее вчера. Рядом с душным тиром вы можете заглянуть в мигающие картинки: «ЖАРКИЙ ДЕНЬ. СЮРПРИЗ ХОЛОСТЯКА. УКРАДЕННАЯ ПОДВЯЗКА» – в сорную корзину изодранных грез… За пять центов можно до двенадцати ночи купить наше вчера.
Рут Принн вышла от врача и укутала шею мехом. Она чувствовала себя слабой. Такси. Садясь в такси, она вспомнила запах косметики и кухни и загроможденный коридор в квартире миссис Сондерленд. «Нет, я не могу сейчас ехать домой».
– Шофер, поезжайте в «Английское кафе» на Сороковую улицу.
Она открыла свою длинную сумку зеленой кожи и заглянула в нее. «Боже мой, всего один доллар тридцать два цента!» Она посмотрела на цифры, выскакивавшие в таксометре. Ей хотелось упасть и заплакать… «Вот так уходят деньги!» Холодный резкий ветер хлестнул ее по лицу, когда она вышла из такси.
– Восемьдесят центов, мисс… У меня нет сдачи, мисс.
– Ладно, оставьте себе.
«Боже мой, только тридцать два цента!..»
В кафе было тепло и приятно пахло чаем и печеньем.
– Рут! Неужели это Рут? Дорогая, придите в мои объятия! Сколько лет не видались!
Это был Билли Уолдрон. Он стал еще толще и еще больше поседел. Он обнял Рут театральным жестом и поцеловал ее в лоб.
– Как поживаете? Расскажите… Эта шляпа вам очень к лицу!
– Я только что лечила горло икс-лучами, – сказала она. – Чувствую себя ужасно.
– А что вы поделываете, Рут? Я сто лет не слыхал о вас.
– Списали меня в расход, а? – ядовито подхватила она.
– После того, как вы так блестяще играли в «Саду королевы»…
– Откровенно говоря, Билли, у меня потом началась полоса ужаснейших неудач.
– Знаю, знаю. Всем плохо.
– На той неделе мне назначено прийти к Беласко. Может, что-нибудь выйдет.
– Что ж, может быть… Вы кого-нибудь ждете?
– Нет… А вы все такой же. Билли… Не дразните меня сегодня. Я не расположена…
– Бедняжка, садитесь, выпьем чашку чая. Ужасный год!.. Самые лучшие актеры закладывают последнюю цепочку от часов. А почему вы не едете в провинцию?
– Не говорите об этом… Только бы мне вылечить горло… Оно меня вконец измучило.
– А помните сезон в Соммервиле?
– Еще бы не помнить, Билли… Чудесно было!
– В последний раз я видел вас в «Бабочке». Тогда я был в опале.
– Почему вы тогда не вернулись?
– Я все еще сердился на вас… Состояние было отвратительное, меланхолия… неврастения… в кармане ни гроша. В тот вечер я не владел собой. Я не хотел, чтобы вы увидели во мне зверя.
Рут налила себе чашку крепкого чая. Она вдруг почувствовала прилив лихорадочного веселья.
– Ах, Билли, как вы все это помните? Я была тогда глупой девчонкой… Я боялась, что любовь, замужество, все эти вещи помешают моей работе в театре, понимаете?… Я бредила успехом.
– А теперь вы бы сделали то же самое?
– Не знаю… А что, Билли? – Она откинула голову и засмеялась. – Вы опять хотите сделать мне предложение?… Ой, горло…
– Рут, лучше бы вы не лечились икс-лучами. Я слышал, что это очень опасно. Не пугайтесь, дорогая… но мне рассказывали, что от этого иногда бывает рак.
– Чепуха, Билли… Это возможно только в том случае, если икс-лучи применяются неправильно и если лечение продолжается несколько лет… Нет, по-моему, доктор Уорнер – замечательный человек.
Позднее, сидя в вагоне подземной дороги, она еще чувствовала, как его мягкая рука гладит ее перчатку. «Прощайте, девочка, да хранит вас Бог», – сказал он сухо. «Стал прохвостом, настоящим актером, – все время злорадствовало что-то внутри нее». «Слава Богу, вы никогда не узнаете…» – Он взмахнул широкополой шляпой, тряхнул шелковистыми белыми волосами, как в роли месье Бокэра, повернулся и исчез в толпе на Бродвее. «Мне может быть очень скверно, но я никогда не буду такой дрянью, как он… Он говорит – рак…» Она обвела взглядом вагон и плясавшие напротив нее лица. «Кто-нибудь из этих людей наверно болен раком. На каждых пятерых человек приходится четверо… глупости, конечно, это не рак… потребителей Нужоля». Она схватилась рукой за горло. Ее горло страшно распухло, ее горло лихорадочно вибрировало. «Может быть, еще что-нибудь похуже. Что-то живое вырастает на твоем мясе, пожирает всю твою жизнь, превращает тебя в отвратительную гниль…» Люди, сидевшие напротив нее, смотрели прямо перед собой, молодые мужчины и молодые женщины, люди средних лет, зеленые лица в мутном свете под пестрыми объявлениями. «На каждых пятерых человек приходится четверо…» Туловища плясали, головы кивали и мотались из стороны в сторону, поезд с пронзительным ревом летел по направлению к Девяносто шестой улице. На Девяносто шестой улице ей надо было пересаживаться.
Дэтч Робертсон сидел на скамье на Бруклинском мосту, подняв воротник военной шинели, и читал газетные объявления. Был сырой, туманный день; мост блестел, залитый дождем, и казался одиноким, как дерево, в густом саду пароходных свистков. Прошли два матроса.
– Замечательный кабак – давно я в таком не был…
Компаньон в кинематограф… на бойком месте… верное помещение денег… 3000 долларов…
«Да, но у меня нет трех тысяч…»
Табачный киоск на бойком месте… по семейным обстоятельствам… Магазин музыкальных и радиопринадлежностей на полном ходу… Вполне оборудованная типография и переплетная с акцидентными кассами и линотипами… Кошерная столовая… Кегельбан… На бойком месте танцевальный зал и др. аттракционы… Покупаю вставные зубы, золото, платину, старинные драгоценности…
«Черта с два!.. «Спрос труда»… Вот это больше по нашей части…»
Первоклассные каллиграфы для надписывания адресов…
«Ну, это не для меня…»
Рабочий в авторемонтную мастерскую…
Он достал из кармана старый конверт и записал адрес.
Чистильщики сапог…
«Нет еще пока».
Рассыльный мальчик…
«Нет, я уже не мальчик…»
В гастрономический магазин… Судомойка… Уборщики в гараж… Заработок на дому. Зуботехническое дело – вернейший путь к успеху… Нет больше безработицы…
– Хелло, Дэтч… А я уже думала, что никогда не доберусь. – Девушка с серым лицом, в красной шляпке и серой кроликовой шубке, подсела к нему.
– Меня тошнит от этих объявлений. – Он потянулся и зевнул; газета соскользнула с его колен.
– Тебе не холодно тут сидеть?
– Да, немного… Пойдем, поедим.
Он вскочил на ноги, повернул к ней свое красное лицо с тонким перебитым носом и заглянул бледно-серыми глазами в ее черные глаза. Он крепко стиснул ее руку.
– Хелло, Фрэнси… Как живешь, девочка?
Они пошли обратно по направлению к Манхэттену той дорогой, которой она пришла. Река мерцала под ними сквозь туман. Большой пароход медленно плыл по течению. Уже зажигались фонари. Они поглядели через перила на черные трубы парохода.
– Ты ехал в Европу на таком же большом пароходе?
– Еще больше.
– Мне бы тоже хотелось…
– Я возьму тебя когда-нибудь с собой и покажу все, что есть на свете… Мне пришлось кое-где побывать, когда я был в Американском легионе.
У станции они нерешительно остановились.
– Фрэнси, у тебя есть деньги?
– Да, доллар… Но он мне нужен завтра.
– А у меня осталось двадцать пять центов. Давай съедим два обеда по пятьдесят пять центов в китайском ресторане… Будет стоить доллар и десять центов.
– Мне нужно пять центов, чтобы поехать завтра на работу.
– Ах, черт побери, когда же у нас будут деньги!..
– А ты еще не нашел работу?
– Разве бы я тебе не сказал?
– Ну идем, у меня есть дома в копилке полдоллара, возьму из них завтра на трамвай.
Она разменяла доллар и опустила два пятака в автомат. Они сели в поезд, шедший на Третью авеню.
– Как ты думаешь, Фрэнси, меня пустят танцевать в хаки?
– Почему же нет, Дэтч, – это очень прилично выглядит.
– А я боюсь, что не пустят.
Джаз-банд в ресторане играл «Индостан». Пахло китайскими блюдами. Они сели в отдельную кабинку. Молодые люди с прилизанными волосами и стриженые девушки танцевали, тесно прижимаясь. Они сели и улыбнулись друг другу.
– Я ужасно голоден.
– Неужели, Дэтч?
Он выдвигал колени, пока они не прикоснулись к ее коленям.
– Ты – славная девочка, – сказал он, съев суп. – Честное слово, я на этой неделе достану работу. И тогда мы снимем хорошую комнату и поженимся – все как следует.
Когда они пошли танцевать, то были так взволнованы, что никак не могли попасть в такт музыке.
– Мистер, нельзя танцевать в таком костюме, – сказал маленький китаец, кладя руку на плечо Дэтча.
– Что ему нужно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51