– Я говорю, что думаю.
– Послушайте, я давно собираюсь спросить вас… Если вы не имеете ничего против, скажите мне, откуда у вас это имя – Конго Джек?
Конго рассмеялся грудным смехом.
– Сам не знаю… Когда я был мальчишкой и впервые вышел в море, меня называли Конго, потому что у меня были курчавые черные волосы, как у негра. Потом, когда я приехал в Америку и служил на американском пароходе, меня как-то спросили: «Как ты себя чувствуешь, Конго?» А я ответил: «Джек». С тех пор так и прозвали меня – Конго Джек.
– Стало быть, прозвище… А я думал, что вы навсегда останетесь моряком.
– Нет, у моряка несладкая жизнь. Знаете, мистер Эрф, меня всю жизнь преследуют несчастья. Самые ранние мои воспоминания – о том, как меня ежедневно избивает какой-то человек, не мой отец. Потом я удрал и работал на парусниках в Бордо. Знаете Бордо?
– Кажется, я в детстве бывал в Бордо…
– Наверно, бывали… Вы эти вещи понимаете, мистер Эрф. Впрочем, такой человек, как вы, – образованный, воспитанный и прочее такое – не знает, что такое жизнь. Когда мне стукнуло семнадцать лет, я приехал в Нью-Йорк. Ничего хорошего… Я думал только об удовольствиях и веселой жизни. Потом я опять попал на корабль и побывал всюду, в самом аду. В Шанхае я научился говорить по-американски и принюхался к трактирному делу. Возвратился в Фриско и женился. Теперь я хочу быть американцем. И все-таки я несчастный человек… До женитьбы я жил с моей девочкой целый год вместе, и жил замечательно, а когда мы поженились – все пошло прахом. Она издевалась надо мной, называла меня французиком, потому что я плохо говорил по-американски, гнала из дому… Ну, я и сказал ей, чтобы она убиралась к черту. Забавная штука – человеческая жизнь.
J'ai fait trois fois le tour du monde
Dans mes voyages, –
пропел он низким баритоном.
Кто-то положил руку на плечо Джимми. Он повернулся.
– Элли, что случилось?
– Со мной тут один сумасшедший. Вы должны мне помочь избавиться от него.
– Позвольте вам представить Конго Джека. Вы должны познакомиться с ним. Он хороший человек. А это – une tr?s grande artiste, Конго.
– Не угодно ли анисовой, сударыня?
– Выпейте с нами… Теперь, когда все ушли, тут очень уютно.
– Нет, благодарю, я пойду домой.
– В разгар вечера?
– Хорошо, я останусь. Только вам тогда придется заняться моим сумасшедшим спутником. Слушайте, Херф, вы видели сегодня Стэна?
– Нет, не видел.
– Он не пришел, а я ждала его.
– Я бы хотел, чтобы вы отучили его пить, Элли. Меня это начинает беспокоить.
– Я не нянька.
– Я знаю, но вы ведь понимаете, что я хочу сказать.
– Ну а что же думает наш друг о войне?
– Я не пойду воевать… У рабочего нет родины. Я приму американское гражданство… Я служил когда-то во флоте, но… – Он хлопнул себя по колену и рассмеялся. – Moi je suis anarchiste, vous comprenes, monsieur?
– Но тогда вы не можете быть американским гражданином.
Конго пожал плечами.
– Он мне очень нравится, он интересный, – шепнула Эллен на ухо Джимми.
– А вы знаете, почему они воюют?… Чтобы рабочие не сделали революции… Война отвлечет их. Вот потому-то Вильгельм, и Вивиани, и L'Empereur d'Autriche, и Крупп, и Ротшильд, и Морган, все кричат: «Давайте войну!» И что же они делают прежде всего? Они убивают Жореса, потому что он социалист. Правда, социалисты изменили Интернационалу, но все же…
– Но как же они могут заставить людей воевать, если те не хотят?
– В Европе люди были рабами тысячи лет. Не то, что здесь… Я уже раз был на войне. Очень забавно! Я держал бар в Порт-Артуре, совсем еще мальчишкой. Это было очень забавно.
– Я бы хотел быть военным корреспондентом.
– А я могла бы быть сестрой милосердия.
– Быть корреспондентом – хорошая штука… Сидишь себе, пьяный в лоск, где-нибудь в Америке в баре за тысячи миль от сражения.
Они рассмеялись.
– А мы разве не за тысячи миль от сражения, Херф?
– Правильно! Давайте лучше потанцуем. Вы уж меня простите в случае чего – я очень плохо танцую.
– Я толкну вас ногой, если вы собьетесь.
Когда он обнял ее, его руки были как из гипса. Высокие серые стены с грохотом рушились внутри него. Он парил, как воздушный шар, над благоуханием ее волос.
– Следите за вашими ногами и двигайтесь в такт музыке. Двигайтесь по прямой линии, в этом весь секрет.
Ее голос резал воздух, как тонкая, острая, гибкая стальная пила. Локти, лица, выпученные глаза, жирные мужчины и тонкие женщины, тонкие женщины и жирные мужчины вертелись вокруг них. Он был крошащимся гипсом, что-то болезненно грохотало в его груди, она была сложная стальная зубчатая машина, ярко-белая, ярко-синяя, ярко-бронзовая в его руках. Когда они остановились, он почувствовал, как ее грудь и бедро плотно прижались к нему. Он, как скаковая лошадь, вдруг наполнился кровью, дымящейся потом. Ветерок, подувший из открытой двери, вымел табачный дым и спертый розовый воздух из ресторана.
– Херф, я хочу взглянуть на коттедж, где произошло убийство. Поведите меня туда, пожалуйста.
– Я видел достаточно мест, где совершались преступления.
В вестибюле перед ними вырос Джордж Болдуин. Он был бледен как мел, его черный галстук сполз набок, ноздри его тонкого носа, испещренные маленькими красными венами, раздувались.
– Хелло, Джордж!
Его голос хрипел прерывисто, как клаксон.
– Элайн, я искал вас. Я должен поговорить с вами… Может быть, вы думаете, что я шучу?… Я никогда не шучу.
– Херф, простите, пожалуйста, на одну минуту… Ну, что случилось, Джордж? Вернемтесь к столу… Джордж, я тоже не шутила… Херф, будьте добры, наймите мне такси.
Болдуин схватил ее за кисть руки.
– Довольно вы играли мной, слышите? Когда-нибудь вас пристрелят. Вы думаете, что мной можно играть, как любым сопливым щенком?… Вы не лучше любой панельной проститутки.
– Херф, я просила вас пойти за такси.
Джимми закусил губы и вышел.
– Элайн, что вы намерены делать?
– Джордж, не приставайте ко мне.
Что-то никелевое блеснуло в руке Болдуина. Гэс Мак-Нийл ринулся вперед и схватил его за кисть своей огромной красной рукой.
– Отдайте, Джордж… Ради Бога, возьмите себя в руки! – Он сунул револьвер в карман.
Болдуин, шатаясь, припал к стене. Большой палец его правой руки сочился кровью.
– Такси подано, – сказал Херф, глядя на их напряженные, бледные лица.
– Ладно, отвезите дамочку домой… Ничего страшного не случилось, просто небольшой нервный припадок. Только не устраивайте паники! – Мак-Нийл орал таким голосом, словно он произносил речь, стоя на ящике из-под мыла.
Метрдотель и девица при вешалке смущенно переглянулись.
– Ничего не случилось… Джентльмен просто немножко нервничает… переработался, утомлен, понимаете? – Мак-Нийл понизил голос до ласкового мурлыканья. – Забудьте об этом.
Когда они садились в такси, Эллен внезапно сказала детским голосом:
– Я забыла… Мы ведь хотели посмотреть место убийства… Пусть он подождет. Я бы хотела немножко пройтись по свежему воздуху.
Пахло солончаком. Ночь была мраморная от облаков и луны. Лягушки в канавах звенели, точно колокольчики.
– Это далеко? – спросила она.
– Нет, сразу за углом.
Их шаги поскрипывали на песке, потом застучали по асфальту. Фонарь осветил их, они остановились, чтобы пропустить автомобиль; запах бензина захлестнул их, потом растаял в запахе солончака.
Серый дом с остроконечной крышей и маленьким крыльцом прямо на дорогу; кругом – сломанный забор, Сзади росла акация. Полисмен расхаживал перед домом взад и вперед, тихо насвистывая. Молочный краешек луны высунулся на минутку из-за облаков, превратил обломок стекла в зияющем окне в фольгу, выхватил из мрака маленькие круглые листья акации и вновь закатился в щель между облаками, как потерянная монета.
Никто не произнес ни слова. Они пошли обратно к гостинице.
– Это правда, Херф, что вы не видели Стэна?
– Не видел. Я даже не представляю себе, где он скрывается.
– Если вы увидите его, скажите ему, чтобы он немедленно позвонил мне… Херф, как назывались те женщины, которые следовали за армией во время французской революции?
– Дайте-ка вспомнить… Кажется, cantonni?res.
– Да, что-то в этом роде… Так вот, я хотела бы быть cantonni?res.
Электрический поезд свистнул где-то вдалеке, прогрохотал вблизи и исчез в гудящем пространстве.
Истекая звуками танго, ресторан таял розово, как мороженое. Джимми полез вслед за Эллен в такси.
– Нет, я хочу быть одна, Херф.
– Позвольте мне отвезти вас домой… Мне не хочется оставлять вас одну.
– Будьте другом, оставьте меня.
Они не подали друг другу руки. Машина метнула облако пыли и волну бензина ему в лицо. Он стоял на ступеньках; ему не хотелось возвращаться в шум и дым.
Нелли Мак-Нийл сидела одна за столом. Напротив нее боком стоял стул, на котором только что сидел ее муж; на спинке стула висела салфетка. Она пристально смотрела прямо перед собой – танцоры проплывали перед ней, как тени. В конце зала она увидела Джорджа Болдуина, бледного и осунувшегося; он медленно, точно больной, пробирался к своему столу. Он постоял у стола, внимательно проверил счет, заплатил, опять постоял, растерянно поглядывая крутом. Он не мог не видеть ее. Лакей принес на подносе сдачу и низко поклонился. Болдуин обвел мрачным взглядом лица танцующих, круто повернулся и вышел. Вспоминая невыносимую сладость лилий, она почувствовала, что глаза ее наполняются слезами. Она достала из серебряной сумочки карне и быстро пробежала его, ставя крестики серебряным карандашом. Потом подняла голову – усталая кожа ее лица была стянута отвращением – и кивнула лакею.
– Будьте добры, скажите мистеру Мак-Нийлу, что миссис Мак-Нийл хочет поговорить с ним. Он в баре.
– Сараево, Сараево… Телеграфные провода сходят с ума! – орал Беллок у стойки в лица и стаканы.
– Слушайте-ка, – конфиденциально говорил Джо О'Киф, ни к кому в частности не обращаясь, – один парень, работающий на телеграфе, рассказывал мне, что недалеко от Сент-Джона, Ньюфаундленд, было большое морское сражение. Говорят, британцы потопили там сорок немецких военных судов.
– Война сейчас же прекратится.
– Да ведь она еще не объявлена.
– Откуда вы знаете? Кабели так забиты, что невозможно узнать ни одной новости.
– А вы слыхали – на Уолл-стрит еще четверо обанкротились?
– Чикагский хлебный рынок взбесился…
– Надо закрыть все биржи, пока не уляжется буря.
– А вот когда немцы снимут штаны с Англии, они дадут Ирландии свободу.
– Биржа будет завтра закрыта.
– У кого есть капитал и голова на плечах, тому теперь самое время заработать.
– Ну, Беллок, старина, я иду домой! – сказал Джимми. – Сегодня у меня день отдыха, и я хочу использовать его.
Беллок подмигнул и пьяно помахал рукой. Голоса дрожали в ушах Джимми резиновым гулом, близко, далеко, близко, далеко. «Умереть как собака, марш вперед!» – сказал он. Он истратил все деньги. У него оставался один четвертак. «Расстрелян на рассвете. Объявление войны. Начало военных действий. И они оставили его наедине с его славой. Лейпциг, Пустыня, Ватерлоо – там построенные в боевом порядке парни стояли и стреляли… Не могу взять такси, все равно, я хотел пройтись пешком. Ультиматум. Воинские поезда поют, несутся на бойню, засунув цветок за ухо. И позор тому, кто сидит дома, в то время как…»
Когда он шел по песчаной тропинке к шоссе, кто-то взял его под руку.
– Вы ничего не будете иметь против, если я пойду с вами? Я больше не хочу оставаться здесь.
– Конечно, идем, Тони, я собираюсь прогуляться.
Херф шел большими шагами, глядя прямо перед собой. Небо затянулось тучами и чуть заметно светилось молочным лунным светом. Справа и слева, за лиловато-серыми конусами случайных дуговых фонарей, мрак был испещрен редкими огоньками. Впереди смутными уступами вставало зарево улиц, желтое и красное.
– Вы не любите меня, правда? – задыхаясь, спросил Тони Хентер, помолчав несколько минут.
Херф замедлил шаги.
– Я вас мало знаю, но мне кажется, что вы очень славный человек…
– Не лгите! У вас нет никаких оснований лгать… Я покончу жизнь самоубийством сегодня же ночью.
– Не делайте этого… К чему?
– Вы не имеете права говорить, чтобы я не убивал себя! Вы ничего не знаете обо мне. Если бы я был женщиной, вы не были бы так равнодушны.
– Что же вас мучает?
– Я схожу с ума… Все так ужасно! Когда я впервые встретил вас у Рут, то подумал, что мы будем друзьями, Херф. Вы казались таким симпатичным, таким чутким… Я думал, что вы такой же, как я, но теперь вы стали таким бесчувственным…
– Я думаю, это из-за газеты. Но меня скоро выставят оттуда, не беспокойтесь.
– Я устал от вечной нищеты. Я хочу удачи.
– Ну, вы еще молоды… Вы, наверно, моложе меня.
Тони ничего не ответил.
Они шли по широкой улице, между двумя рядами почерневших домов. Трамвай, желтый и длинный, со свистом и шипением промчался мимо них.
– Мы, должно быть, в Флэтбуше?
– Херф, я думал, что вы такой же, как я, но теперь я все время встречаю вас с женщинами.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я никогда никому не говорил об этом… Боже мой, если вы только кому-нибудь скажете!.. В детстве, когда мне было одиннадцать-двенадцать лет… Я ужасно рано созрел. – Он рыдал.
Проходя под фонарем, Джимми увидел блеск слез на его щеках.
– Я и вам бы ничего не рассказал, если бы не был пьян…
– Ну, в детстве это бывает почти со всеми… Не стоит из-за этого огорчаться.
– Но я и теперь такой, вот в чем ужас! Я не могу любить женщин. Я пробовал, пробовал… Вы понимаете, меня поймали. Мне было так стыдно, что я несколько недель не ходил в школу. Моя мать плакала. Мне так стыдно! Я так боюсь, что все узнают… Я борюсь, борюсь, скрываю свои чувства…
– Но, может быть, все это фантазия? Это может пройти. Пойдите к психоаналитику…
– Я никому не могу рассказать. Сейчас я пьян и потому говорю об этом. Я искал в энциклопедии… Этого нет даже в словаре! – Он остановился и, прислонясь к фонарному столбу, закрыл лицо руками. – Этого нет даже в словаре!
Джимми Херф погладил его по спине.
– Не убивайтесь, ради Бога. Таких, как вы, очень много. Сцена кишит ими.
– Я ненавижу их… В таких я не влюбляюсь… Я ненавижу себя. Я уверен, что теперь вы тоже будете ненавидеть меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51