У тебя нет честолюбия.
– Почему ты знаешь, что нет?
– Ну, что ты будешь делать с успехом, когда достигнешь его? Ты не можешь ни съесть его, ни выпить. Конечно, я понимаю, что люди, у которых нет средств к существованию, должны выкручиваться, карабкаться. Но успех…
– Мое несчастье в том, что я никак не могу решить, чего я больше всего хочу. Поэтому я все время беспомощно топчусь на месте.
– Но Бог все решил за тебя. Ты это знаешь, но не хочешь себе признаться.
– Я знаю одно: больше всего я хочу выбраться из этого города, предварительно подложив бомбу под какой-нибудь небоскреб.
– Почему же ты этого не сделаешь? Это только следующий шаг.
– Но ведь надо знать, в каком направлении идти.
– Это уже не важно и не имеет значения.
– А потом – деньги…
– Ну, добыть деньги – это легче всего.
– Для старшего сына фирмы «Эмери и Эмери».
– Херф, нехорошо упрекать меня за грехи отца. Ты знаешь, что я не меньше тебя ненавижу всю эту банду.
– Я не обвиняю тебя, Стэн. Ты только чертовски счастливый малый, вот и все. Конечно, я тоже счастлив, счастливей многих. Оставленные моей матерью деньги поддерживали меня до двадцати двух лет. И у меня еще есть несколько сот долларов, отложенных на пресловутый черный день. А мой дядя – будь он проклят! – выискивает мне новую службу каждый раз, когда меня выгоняют.
– Бэ-бэ, черный барашек!
– Я положительно боюсь своих дядей и теток. Ты бы поглядел на моего кузена Джеймса Меривейла! Всю свою жизнь он делает только то, что ему приказывают. И процветает, как зеленое деревцо… Идеальный образец библейской мудрой девы.
– А как ты думаешь – хорошо жить с неразумной девой?
– Стэн, ты уже пьян. Ты начинаешь молоть чушь.
– Бэ-бэ! – Стэн положил салфетку и откинулся назад, смеясь горловым смехом.
Тошный, колючий запах абсента рос из стакана Джимми, как магический розовый куст. Он вдохнул его и поморщился.
– В качестве моралиста я протестую, – сказал он. – Удивительно все это…
– Мне бы сейчас виски с содовой – залить коктейль!
– Я буду следить за тобой. Ведь я – рабочий человек. Я должен уметь отличать неинтересные новости от интересных новостей… Черт! Не желаю я заводить об этом разговор… Как все это преступно глупо… Этот коктейль прямо-таки валит с ног.
– Пожалуйста, пей… И не думай, что я позволю тебе сегодня заниматься чем-нибудь другим. Я хочу тебя кое с кем познакомить.
– А я собирался честно сесть за стол и написать статью.
– О чем?
– Так, чепуха… «Исповедь репортера».
– Слушай, сегодня четверг?
– Да.
– Ага, тогда я знаю, где она.
– Скоро я все брошу, – мрачно сказал Джимми. – Поеду в Мексику и разбогатею. Я теряю лучшую часть моей жизни, прозябая в Нью-Йорке.
– Каким образом ты разбогатеешь?
– Нефть, золото, разбой, все что угодно – только не газета.
– Бэ-бэ, черная овечка, бэ-бэ!
– Перестань, пожалуйста, блеять.
– Ну, к черту отсюда. Завезем «Динго» в гараж и починим ему глушитель.
Джимми стоял в воротах грязного гаража. Пыльное полуденное солнце копошилось яркими червями зноя на его лице и руках. Коричневые камни, красные кирпичи, асфальт, испещренный красными и зелеными буквами реклам, обрывки бумаги в водосточной канаве – все кружилось перед ним в медленном тумане. Два шофера разговаривали за его спиной:
– Понимаешь, я хорошо зарабатывал, пока не связался с этой паршивой бабой.
– А по-моему, она ничего, Чарли… И вообще после первой недели это уже безразлично.
Стэн вышел из гаража и повел его по улице, обняв за плечи.
– Будет готово не раньше пяти часов. Возьмем такси… Отель «Лафайет!» – крикнул он шоферу и хлопнул Джимми по колену. – Ну-с, Херфи, старое ископаемое, знаешь, что сказал губернатор Северной Каролины губернатору Южной Каролины?
– Нет.
– «Как долго длятся промежутки между выпивками!»
– Бэ-бэ, – блеял Стэн, когда они ворвались в кафе. – Элли, я привел барашка! – крикнул он смеясь.
Внезапно его лицо окаменело. За столом напротив Эллен сидел ее муж, очень высоко подняв бровь и опустив другую на самые ресницы. Между ними бесстыдно стоял чайник.
– Хелло, Стэн, присаживайтесь, – спокойно сказала она; затем продолжала, улыбаясь Оглторпу: – Не правда ли, это чудесно, Джоджо?
– Элли, разрешите вас познакомить с мистером Херфом, – сказал Стэн угрюмо.
– Очень приятно. Я часто слышала о вас у миссис Сондерленд.
Все сидели молча. Оглторп постукивал по столу ложечкой.
– Как вы поживаете, мистер Херф? – спросил он с внезапной любезностью. – Разве вы не помните – мы с вами встречались.
– Кстати, как обстоят дела дома, Джоджо?
– Ничего, понемножку. Кассандру покинул ее друг сердца, и по этому поводу произошел невероятный скандал. На следующий вечер она вернулась домой пьяная в стельку и пыталась зазвать к себе шофера. Бедный парень всячески протестовал и заявлял, что ему нужна только плата за проезд. Это было что-то потрясающее!
Стэн медленно поднялся и вышел. Трое остальных сидели молча. Джимми старался не ерзать на стуле. Он собирался встать, но что-то бархатисто-мягкое в ее глазах удержало его.
– Рут нашла работу, мистер Херф?
– Нет, не нашла.
– Вот уж не везет ей!
– Это прямо безобразие. Я знаю, что она умеет играть. Но несчастье в том, что у нее слишком сильное чувство юмора, чтобы подыгрываться к антрепренерам и к публике.
– Сцена – гнуснейшее ремесло. Правда, Джоджо?
– Наигнуснейшее, дорогая.
Джимми не мог оторвать глаз от нее, от ее маленьких прекрасных рук, от ее словно изваянной шеи, от золотистого пушка на затылке, между рыжеватыми кольцами волос и воротником ярко-синего платья.
– Ну, дорогая… – Оглторп поднялся.
– Джоджо, я посижу здесь еще немного.
Джимми смотрел на маленькие треугольники лака, выглядывавшие из-за розовых гетр Оглторпа. Неужели в них могут поместиться ноги? Он стремительно встал.
– Мистер Херф, посидите со мной еще четверть часа. Я останусь здесь до шести часов. Я забыла взять с собой книгу и не могу ходить в этих туфлях.
Джимми вспыхнул, опустился на стул и пробормотал:
– О, конечно… я с восторгом… Может быть, выпьем чего-нибудь?
– Я допью чай. А почему вы не возьмете себе джина с содовой? Я люблю смотреть, как пьют джин с содовой. Мне тогда кажется, что я сижу в какой-то тропической роще и жду челнока, который повезет меня по какой-нибудь смешной, мелодраматической реке мимо малярийных деревьев.
– Человек, дайте джину с содовой.
Джо Харленд клонился со стула до тех пор, пока его голова не упала на руки. Его глаза тупо смотрели сквозь грязные, окостенелые пальцы на узоры мраморного стола. Грязная закусочная безмолвствовала в скудном свете двух лампочек, висевших над стойкой, где под стеклянными колпаками лежало несколько пирожков и человек в белой куртке клевал носом, сидя на высоком табурете. Время от времени его глаза на сером, одутловатом лице широко раскрывались; он сопел и осматривался. За дальним столом горбились плечи спящих; лица, скомканные, как старая газета, покоились на локтях. Джо Харленд зевнул и потянулся. Толстая женщина в дождевике, с красными и лиловыми полосами на лице, похожем на кусок тухлого мяса, спрашивала кофе у стойки. Осторожно придерживая двумя руками кружку, она донесла ее до стола и села напротив Харленда. Он снова уронил голову на руки.
– А подавать вы не хотите? – Голос женщины царапал уши Харленду, как скрип мела по доске.
– Что вам надо? – проворчал человек за стойкой.
Женщина начала всхлипывать:
– Он спрашивает меня, что мне надо!.. Я не привыкла, чтобы со мной так грубо разговаривали.
– Если вам что-нибудь нужно, подходите и берите сами. Никто не станет подавать вам ночью.
Харленд почувствовал запах виски, когда женщина заплакала. Он поднял голову и уставился на нее. Она скривила вялый рот в улыбку и мотнула головой.
– Мистер, я не привыкла, чтобы со мной обращались грубо. Если бы мой муж был жив, он не потерпел бы этого. Не его это дело решать, нужно ли подавать ночью даме или нет. – Она откинула голову и расхохоталась так, что ее шляпа сползла на затылок. – Сморчок такой, невежа! А вот оскорблять ночью даму он умеет… – Несколько прядей седых волос со следами краски упали ей на лицо.
Человек в белой куртке подошел к столу.
– Послушайте, матушка Мак-Кри, я вас выброшу отсюда, если вы будете безобразничать… Чего вы хотите?
– Орехов на пять центов! – взвизгнула она, искоса глядя на Харленда.
Джо Харленд зарыл голову в сгиб локтя и старался уснуть. Он слышал, как поставили тарелку, слышал беззубое чавканье и всасывающий звук, когда она пила кофе. Вошел новый посетитель и заговорил низким, ворчливым голосом через стойку.
– Мистер, мистер, ведь это ужасно, когда хочется выпить! – Он снова поднял голову и увидел ее глаза цвета мутного, водянистого молока, устремленные на него. – Что вы намерены делать, голубчик?
– Не знаю.
– Дева и пресвятые мученики, хорошо бы иметь мягкую кровать, нарядную ночную кофту и такого славного молодца, как вы, мистер.
– И это все?
– О мистер, если бы мой муж был жив, он не позволил бы так обращаться со мной. Мой муж утонул вчера на «Генерале Слокуме». Мне кажется, что это произошло вчера.
– Ему повезло.
– Но он умер нераскаянным, без священника, голубчик. Это ужасно – умереть нераскаянным.
– К черту! Я хочу спать.
Ее голос доносился к нему слабым, монотонным скрипом, от которого у него ныли зубы.
– Все пресвятые угодники против меня с тех пор, как я потеряла мужа на «Генерале Слокуме». Я не сумела остаться честной женщиной… – Она снова начала всхлипывать. – Дева и пресвятые угодники – все против меня, все, все против меня… Неужели меня никто не приголубит?
– Я хочу спать, заткнитесь!
Она наклонилась и подняла свою шляпу с пола. Она сидела, всхлипывая, растирая глаза распухшими, грязными кулаками.
– О мистер, неужели вы не хотите приголубить меня?
Джо Харленд вскочил, тяжело дыша.
– Будьте вы прокляты! Замолчите! – Его голос перешел в визг. – Неужели нигде нельзя найти хоть капельку покоя? Нигде нет покоя!
Он надвинул кепку на глаза, сунул руки в карманы и поплелся из забегаловки. Над Чатэм-сквер красно-фиолетовое небо просвечивало сквозь стропила воздушной железной дороги. Огни на пустом Баури казались двумя рядами медных пуговиц.
Прошел полисмен, помахивая дубинкой. Джо Харленд почувствовал на себе его взгляд. Он постарался идти быстро, как человек, идущий по делу.
– Итак, мисс Оглторп, как вам это нравится?
– Что именно?
– Вы же знаете… Быть чудом девяти дней.
– Ничего не понимаю, мистер Голдвейзер.
– Женщины все понимают, но никогда в этом не признаются.
На Эллен – шелковое зеленовато-стальное платье. Она сидит в кресле в углу длинной комнаты, гудящей голосами, мерцающей свечами и драгоценностями, пестрящей пятнами черных фраков и серебристыми красками женских платьев. Кривой нос Гарри Голдвейзера переходит прямо в покатый лысый лоб, его большое туловище громоздится на треугольном золоченом табурете, маленькие карие глазки впиваются в ее лицо, точно щупальца, когда он говорит с ней. Женщина, сидящая неподалеку, пахнет сандаловым деревом. Женщина с оранжевыми губами и меловым лицом, в оранжевом тюрбане, ходит, разговаривая с мужчиной с остроконечной бородой. Женщина с ястребиным носом и красными волосами кладет сзади руку на плечо мужчине.
– Как поживаете, мисс Крюикшенк? Прямо удивительно, как все встречаются в одном и том же месте, в одно и то же время.
Эллен сидит в кресле и сонно слушает, холодок пудры на ее лице и руках, жир краски на ее губах, ее свежевымытое тело – фиалка под шелковым платьем, под шелковым бельем. Она сидит, мечтательно, сонно слушая. Мужские голоса обвивают ее. Она сидит холодная, белая, недосягаемая, как маяк. Мужские руки ползут, точно жуки по твердому стеклу. Мужские взгляды порхают и бьются об него беспомощно, как мотыльки. Но в глубокой, бездонной черноте внутри нее что-то гремит, как пожарная машина.
Джордж Болдуин стоял у накрытого стола с газетой в руках.
– Помни, Сесили, – говорил он, – что мы должны быть благоразумны.
– Разве ты не видишь, что я стараюсь быть благоразумной? – сказала она резким, простуженным голосом.
Он стоял, глядя на нее, не садясь, скатывая уголок газеты большим и указательным пальцами. Миссис Болдуин была высокая женщина с густыми, старательно завитыми каштановыми волосами, собранными в высокую прическу. Она сидела перед серебряным кофейным сервизом, постукивая по сахарнице белыми, как грибки, пальцами с острыми розовыми ногтями.
– Джордж, я не могу больше переносить это! – Она крепко сжала вздрагивающие губы.
– Дорогая, ты преувеличиваешь…
– Преувеличиваю?… Наша жизнь была сплошным обманом.
– Но, Сесили, мы любили друг друга.
– Ты женился на мне из-за моего общественного положения, ты это сам знаешь… Я была так глупа, что влюбилась в тебя… Очень хорошо! Теперь все кончено.
– Это неправда. Я действительно любил тебя. Разве ты не помнишь, какой ужасной тебе казалась мысль, что ты не сможешь полюбить меня?
– Ты изверг… Ты еще вспоминаешь об этом… Ужас!
Вошла горничная с яичницей и ветчиной на подносе. Они сидели молча, глядя друг на друга. Горничная вышла, прикрыв за собой дверь. Миссис Болдуин положила голову на край стола и заплакала. Болдуин сидел, уставившись на заголовки газеты: «Убийство эрцгерцога чревато тяжелыми последствиями. Мобилизация австрийской армии». Он поднялся, подошел к ней и положил руку на ее завитые волосы.
– Бедная Сесили, – сказал он.
– Не трогай меня!
Она выбежала из комнаты, прижав платок к лицу. Он сел за стол и принялся за яичницу с ветчиной; все казалось ему безвкусным как бумага. Он прервал еду, чтобы записать кое-что на листке блокнота (блокнот лежал у него в грудном кармане вместе с платочком): «См. иск Коллинза к Арбэтноту; Касс. деп.». Шаги и щелканье ключа в прихожей привлекли его внимание. Лифт только что начал опускаться. Он сбежал по лестнице. В стеклянную с чугунной решеткой дверь вестибюля он увидел ее высокий застывший силуэт – она натягивала перчатки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51