– Ну, в сущности у меня вовсе не было так много денег, как обо мне говорили.
– Странно…
– Что именно?
– Вообще странно… Ну, Джо, я, пожалуй, пойду, возьму билет… Говорят, интересный будет бой.
Джо Харленд смотрел на частые, подпрыгивающие шаги О'Кифа, который удалялся по дорожке, сдвинув соломенную шляпу набекрень. Потом поднялся и зашагал по Двадцать третьей улице. Тротуары и стены домов дышали зноем, хотя солнце уже село. Он остановился у кабачка на углу и стал внимательно разглядывать серые от пыли чучела, красовавшиеся в центре витрины. Сквозь хлопающие двери на улицу просачивались спокойные звуки голосов и солодовая прохлада. Он вдруг покраснел, прикусил верхнюю губу, бросил беглый взгляд вверх и вниз по улице, шагнул через порог и неуклюжей походкой подошел к медной, сверкающей бутылками стойке.
После свежего воздуха затхлый запах кулис ударил им в нос. Эллен повесила мокрый дождевик на дверь и поставила в угол уборной зонтик. Под ним сразу же образовалась небольшая лужица.
– Единственное, что я помню, – тихо говорила она Стэну, который следовал за нею спотыкаясь, – это смешная песенка, которую кто-то пел мне, когда я была маленькой девочкой:
Лишь один человек пережил потоп –
Длинноногий Джек с Перешейка.
– Я не понимаю, почему люди имеют детей. Это признание своей слабости. Деторождение – это признание в несовершенстве своего организма. Деторождение – признание своей слабости.
– Стэн, ради Бога, не кричи так – рабочие услышат… Не следовало приводить тебя сюда. Ты знаешь, сколько сплетен вокруг театра…
– Я буду тихий, как мышь… Только позволь мне остаться до тех пор, пока Милли придет одевать тебя. Видеть, как ты одеваешься, – это единственное мое удовольствие… Я сознаю, что мой организм несовершенен.
– У тебя вообще не останется никакого организма, если ты не перестанешь пить.
– Я буду пить… Я буду пить до тех пор, пока из любого пореза на моем теле не потечет виски. На что человеку кровь, когда есть виски?
– Ах, Стэн!
– Единственное, что остается делать несовершенному человеку, – это пить… Твой организм совершенен, прекрасен, он не нуждается в алкоголе… Я пойду, лягу бай-бай.
– Ради Бога, не надо, Стэн. Если ты сейчас выйдешь из моей уборной, я никогда не прощу тебя.
В дверь тихо постучали два раза.
– Войдите, Милли.
Милли была маленькой женщиной с черными глазами и морщинистым лицом. Примесь негритянской крови сказывалась в иссера-красных, толстых губах на очень бледном лице.
– Уже четверть девятого, дорогая, – сказала она, быстро окинув взглядом Стэна.
Она повернулась к Эллен, слегка нахмурившись.
– Стэн, тебе придется уйти. Я встречусь с тобой после в «Beaux Arts» или где-нибудь в другом месте.
– Я хочу бай-бай.
Сидя перед туалетным зеркалом, Эллен полотенцем стирала с лица кольдкрем. От гримировального ящика исходил запах жирных красок и кокосового масла.
– Я не знаю, что с ним делать, – шепнула она Милли, снимая платье. – О, как бы я хотела, чтобы он перестал пить.
– Я поставила бы его под душ и пустила бы на него струю холодной воды.
– Какой сбор сегодня, Милли?
– Очень небольшой, мисс Элайн.
– Это из-за погоды… Я буду ужасна сегодня…
– Не позволяйте ему утомлять вас, дорогая. Мужчины этого не стоят.
– Я хочу бай-бай, – Стэн раскачивался и морщился, стоя посередине комнаты.
– Мисс Элайн, я поведу его в ванную, никто его там не заметит.
– Хорошо, пусть спит в ванне.
– Элли, я пойду бай-бай в ванну.
Женщины втолкнули его в ванную комнату. Он шлепнулся в ванну и заснул в ней ногами кверху, головой на кранах. Милли укоризненно щелкнула языком.
– Он похож на спящего ребенка, – нежно шепнула Эллен.
Она подложила ему под голову сложенный мат и разгладила потные волосы на лбу. Он дышал тяжело. Она нагнулась и нежно поцеловала его глаза.
– Мисс Элайн, поторопитесь… Занавес поднимается.
– Посмотрите скорее, все ли на мне в порядке.
– Вы хороши, как картинка… Да благословит вас Бог!
Эллен сбежала вниз по лестнице, обогнула кулисы и остановилась, тяжело дыша, словно только что избежала опасности попасть под автомобиль. Она выхватила из рук помощника режиссера ноты, поймала реплику и вышла на яркую сцену.
– Как вы это делаете, Элайн? – говорил Гарри Голдвейзер, качая телячьей головой.
Он сидел на стуле позади нее. Она видела его в зеркале, перед которым снимала грим. Высокий человек с седыми усами и бровями стоял около него.
– Помните, когда вас впервые пригласили на эту роль, я говорил мистеру Фаллику: «Сол, она не справится». Правда, я это говорил, Сол?
– Говорили, Гарри.
– Я думал, что молодая и красивая девушка никогда не сумеет изобразить… знаете ли… страсть и ужас… понимаете?… Сол и я – мы были поражены этой сценой в последнем акте.
– Чудесно, чудесно! – простонал мистер Фаллик. – Скажите, как вам это удалось, Элайн?
Грим сходил, черный и розовый, на тряпку. Милли тихо двигалась в глубине комнаты с места на место, развешивая платья.
– Знаете, кто помог мне справиться с этой сценой? Джон Оглторп. Прямо удивительно, как он знает сцену.
– Да, это позор, что он так ленив… Он был бы очень ценным актером.
– Тут дело не только в лени.
Эллен распустила волосы и сплела их в косу обеими руками. Она видела, как Гарри Голдвеизер подтолкнул мистера Фаллика.
– Хороша, а?
– Как идет «Красная роза»?
– О, не спрашивайте, Элайн! Всю прошлую неделю играли перед пустым залом. Не понимаю, почему эта вещь не идет… Она очень эффектна… У Мей Меррил прелестная фигура… Театральное дело теперь гроша не стоит.
Эллен воткнула последнюю шпильку в бронзовые кольца волос. Она вздернула подбородок.
– Я бы хотела попробовать что-нибудь в этом роде.
– Нельзя же делать две вещи зараз, моя милая юная леди. Мы только что начали выдвигать вас как эмоциональную актрису.
– Я ненавижу эти роли; они насквозь фальшивые. Иногда мне хочется подбежать к рампе и крикнуть публике: «Идите домой, проклятые дураки! Идиотская пьеса и фальшивая игра – как вы этого не понимаете?» В музыкальной комедии невозможно быть искренней.
– Не говорил я вам, что она душка, Сол? Не говорил я вам, что она душка?
– Я использую кое-что из вашей декларации для рецензии на будущей неделе. Я это как следует обработаю.
– Вы не позволите ей сорвать пьесу!
– Нет, но я могу использовать это для статьи о претензиях знаменитостей… Например, председатель компании «Зозодонт» обязательно хочет быть пожарным. А другой, банкир, мечтает быть сторожем в зоологическом саду… Чрезвычайно любопытные человеческие документы…
– Можете написать, мистер Фаллик, что, по-моему, всем женщинам место в сумасшедшем доме.
– Ха-ха-ха! – засмеялся Гарри Голдвейзер, обнажая золотые зубы в углу рта. – Вы танцуете и поете лучше всех, Элайн.
– Да ведь я два года служила в хоре, прежде чем вышла замуж за Оглторпа.
– Вы должны были стать актрисой еще в колыбели, – сказал мистер Фаллик, насмешливо глядя на нее из-под седых бровей.
– Ну, господа, я должна просить вас удалиться на минуту, пока я переоденусь. Я вся мокрая после последнего акта.
– Придется покориться… Можно мне зайти на секунду в ванную?
Милли стояла перед дверью в ванную. Эллен поймала злой взгляд ее черных глаз на бледном лице.
– Боюсь, что нельзя, Гарри, она не в порядке.
– Тогда я пойду к Чарли… Я велю Томсону прислать водопроводчика. Ну-с, спокойной ночи, дитя. Будьте паинькой.
– Спокойной ночи, мисс Оглторп, – сказал мистер Фаллик своим скрипучим голосом. – И если вы не можете быть паинькой, то будьте по крайней мере осторожны.
Милли закрыла за ними дверь.
– Фу, слава Богу! – воскликнула Эллен, потягиваясь.
– Дорогая, я ужасно испугалась… Никогда не приводите с собой в театр таких молодчиков. Я видела много прекрасных актеров, погибших из-за подобных вещей. Я говорю вам это потому, что я люблю вас, мисс Элайн, и потому, что я стара и хорошо знаю актерские дела.
– Вы совершенно правы, Милли… Посмотрим, нельзя ли разбудить его… Боже мой, Милли, поглядите-ка сюда!
Стэн лежал в той же позе, в какой они его оставили, но ванна была полна воды. Полы его пиджака и одна рука плавали на поверхности воды.
– Вылезай, Стэн, идиот!.. Ты насмерть простудишься. Сумасшедший, сумасшедший!
Эллен схватила его за волосы и изо всех сил трясла его голову.
– Ой, больно! – захныкал он сонным, детским голосом.
– Вставай, Стэн, ты весь промок.
Он откинул голову и открыл глаза.
– Вот так-так!
Он поднялся, держась руками за края ванны, и стоял, покачиваясь; вода, пожелтевшая от его платья и ботинок, капала с него. Он громко гоготал. Эллен прислонилась к двери ванной и тоже смеялась сквозь слезы.
– На него нельзя сердиться, Милли, – вот что ужасно. Ну, что мы будем делать?
– Счастье, что он не утонул… Дайте мне ваши бумаги и записную книжку, сэр. Я попробую высушить их полотенцем, – сказала Милли.
– Но как ты пройдешь мимо швейцара в таком виде… если даже мы тебя выжмем? Стэн, тебе придется снять твое платье и надеть мое. Потом ты наденешь мой дождевик, мы доберемся до такси и отвезем тебя домой. Как вы думаете, Милли?
Милли вращала глазами и качала головой, выжимая пиджак Стэна. Она разложила в умывальнике размокшие остатки блокнота, карандаш, складной карманный ножик, две катушки пленки, фляжку.
– Я все равно хотел принять ванну, – сказал Стэн.
– Я, кажется, побью тебя… Хорошо, что ты по крайней мере трезв.
– Трезв, как пингвин.
– Прекрасно, тогда надевай мое платье.
– Я не стану надевать женское платье.
– Придется… У тебя ведь даже нет дождевика. Если ты не переоденешься, я запру тебя в ванной.
– Ну хорошо, Элли… Честное слово, я ужасно огорчен.
Милли заворачивала платье в газету, предварительно выжав его над ванной. Стэн смотрел на себя в зеркало.
– У меня прямо неприличный вид в этом платье… Какая мерзость!
– В жизни не видала ничего более отвратительного… Нет-нет, ты выглядишь очень мило… Только платье немного узковато. Ради Бога, повернись ко мне лицом, когда мы будем проходить мимо швейцара.
– Мои ботинки совсем размокли.
– Ничего не поделаешь… Благодари Бога, что у меня есть дождевик… Милли, вы прямо ангел.
– Спокойной ночи, дорогая, и помните, что я вам сказала… Я вам говорю, все это…
– Стэн, делай мелкие шаги. Если кого-нибудь встретишь, продолжай идти прямо и прыгай в первое попавшееся такси… Ты проскользнешь незаметно, если пройдешь быстро.
Руки Эллен дрожали, когда они спускались по лестнице. Она взяла Стэна под руку и оживленно защебетала:
– Знаешь, дорогая, папочка пришел к нам в театр посмотреть пьесу два или три дня тому назад. Он был шокирован до смерти. Он сказал, что девушка унижает себя, обнажая свои сокровенные чувства перед толпой… Не правда ли, ужасно?… Все же отзывы обо мне в воскресных номерах произвели на него большое впечатление… Спокойной ночи, Барней, какая скверная погода… А вот и такси. Куда ты поедешь?
В темном чреве такси его глаза под голубым капором казались такими черными и яркими, что она испугалась, словно она заглянула в глубокий колодец.
– Поедем ко мне… Шофер, поезжайте, пожалуйста, на Банк-стрит.
Такси тронулось. Они мчались по Бродвею сквозь зигзаги красного света, желтого света, зеленого света, унизанного бусами реклам. Вдруг Стэн наклонился и быстро, крепко поцеловал ее в губы.
– Стэн, ты должен перестать пить. Это уже выходит за пределы шутки.
– А почему нельзя выйти за пределы шутки? Вот ты, например выходишь за пределы шутки, и я очень доволен этим.
– Но, дорогой, ты убьешь себя.
– Ну и что же?
– Я не понимаю тебя, Стэн.
– А я не понимаю тебя, Элли, но я очень, очень люблю тебя.
В его тихом голосе послышалась дрожь, которая наполнила ее счастьем.
Эллен расплатилась с такси. Сирена завыла, забралась наверх и оборвалась глухим стоном. Промчалась пожарная машина, красная и сверкающая, за ней – выдвижная лестница с звенящим колокольчиком.
– Пойдем на пожар, Эллен.
– В таком костюме?… Нет-нет.
Он молча вошел вслед за нею в дом и поднялся по лестнице. В длинной комнате было прохладно и пахло свежестью.
– Элли, ты не сердишься на меня?
Она развязала мокрый узел с платьем и унесла его в кухню, чтобы высушить на газовой плите. Звуки граммофона заставили ее вернуться. Стэн снял с себя платье. Он танцевал по комнате со стулом, ее голубой купальный халатик развевался вокруг его тонких волосатых ног.
– О, Стэн, дорогой глупыш…
Он поставил стул и направился к ней, коричневый, мужественный, стройный, в дурацком халатике. Граммофон доиграл песенку до конца, а пластинка все еще крутилась и крутилась, хрипя.
V. Пошли на базар к зверям
Красный свет. Колокол.
Сбитая в четыре ряда масса автомобилей застыла на скрещенье дорог, фонари сияют, жарко мурлычут моторы, тянет бензином, автомобили из Вавилона и с Ямайки, автомобили из Монтока, Порт Джефферсона, Патчога, лимузины с Лонг-Бич, Фар-Рокэвей, дорожные машин с Грейт-Нек… автомобили, полные астр и влажных купальных костюмов, спаленных солнцем шей, ртов, пересохших от содовой и пирожков… автомобили, осыпанные пыльцой золотарника и бессмертника.
Зеленый свет. Моторы рвутся вперед, рычаги скрежещут, переходя на первую скорость. Автомобили расползаются, текут длинной лентой по призрачной асфальтовой дороге, между темнооконными глыбами фабричных зданий, между грязными, яркими красками рекламных щитов, к зареву над городом, вздымающемуся неправдоподобно в ночное небо, точно зарево огромного шатра, точно желтый, высокий купол цирка.
«Сараево»… Слово застревало у нее в горле, когда она пыталась произнести его.
– Это ужасно, ужасно, – стонал Джордж Болдуин. – Биржа полетит ко всем чертям… Ее надо закрыть – это единственный исход.
– А я никогда не была в Европе… Должно быть, война – страшно интересная штука. Вот бы посмотреть! – Эллен, в синем бархатном платье и манто, откинулась на подушки плавно катившегося такси. – Я всегда представляла себе историю, как на литографиях в учебниках. Генералы произносят зажигательные речи, маленькие фигурки, растопырив руки, перебегают по полям, факсимиле подписей…
Конусы света врезаются в конусы света вдоль горячего, жужжащего шоссе, фонари окатывают деревья, дома, рекламные щиты, телеграфные столбы широкими мазками белил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51