… Мы спрячем его так, что никто не найдет. Поделим пополам. Идет?
Бэд стиснул его руку деревянными пальцами. Потом, не завязав шнурков на башмаках, поплелся к двери и вниз по заплеванной лестнице.
Дождь перестал, прохладный ветер, пахнущий лесом и травой, рябил лужи на чисто вымытых улицах. В закусочной на Чэтем-стрит три человека спали сидя, нахлобучив шапки на глаза. Бармен читал за стойкой спортивный листок. Бэд долго ждал, пока ему подадут. Он чувствовал себя спокойным, беззаботным, счастливым. Ему подали коричневатую молотую солонину, и он ел ее с наслаждением, растирая языком о зубы поджаренную картошку, запивая ее очень сладким кофе. Начисто вытерев тарелку хлебной коркой, он взял зубочистку и вышел.
Ковыряя в зубах, он вышел грязным, темным переулком к Бруклинскому мосту. Человек в коричневом котелке курил сигару, стоя на середине широкого туннеля. Бэд прошел мимо него бодро и непринужденно. «Плевать мне на него! Пусть идет за мной». Под арками моста было совершенно пусто. Только один полисмен стоял, зевая и глядя на небо. Казалось, что идешь среди звезд. Внизу улицы разбегались во все стороны, унизанные огнями фонарей между чернооконными глыбами домов. Река мерцала внизу, как Млечный Путь наверху. Пучок огня на буксире безмолвно, мягко скользнул во влажную темноту. Автомобиль пронесся по мосту, сотрясая звоном разбитого банджо стальные стропила и паутину кабелей.
Дойдя до решетки воздушной дороги на той стороне моста, он повернул обратно. Все равно куда идти, теперь все равно некуда идти. Краешек синей ночи за его спиной побагровел, как багровеет железо на наковальне. За черными трубами и линией крыш засияли бледно-розовые контуры загородных строений. Мрак становился жемчужным, теплым. «Все они сыщики и охотятся за мной, все эти люди в котелках, бродяги с Баури, старухи в кухнях, трактирщики, трамвайные кондукторы, фараоны, девки, матросы, грузчики, швейцары… Так я и скажу ему, вшивому бродяге, где у старика лежат деньги!.. Один против всех. Один против всех этих проклятых сыщиков». Река была гладкая, ровная, как сине-стальной ствол ружья. Все равно куда идти, теперь все равно некуда идти. Тени между верфями и зданиями были рассыпчаты, как синька. Мачты окаймляли реку; дым, пурпурный, шоколадный, мясисто-розовый, карабкался к свету. Теперь все равно некуда идти.
Во фраке с золотой цепочкой, с красной печаткой на пальце, он едет венчаться, сидя в карете рядом с Мэри Саккет, он едет в карете, запряженной четверкой белых лошадей, в ратушу, где мэр назначит его олдерменом; и свет сияет все ярче и ярче, он едет в шелку и бархате венчаться, он едет на розовом плюше в белой карете с Мэри Саккет, между шпалерами людей, которые машут сигарами, кланяются, бросают в воздух коричневые котелки, олдермен Бэд едет в карете, полной бриллиантов, со своей невестой-миллионершей… Бэд сидит на перилах моста. Солнце взошло за Бруклином. Окна Манхэттена охвачены пламенем. Он дергается вперед, скользит, висит на одной руке, солнце – в глаза. Вопль застревает у него в гортани, когда он падает.
Капитан буксира «Пруденс» Мак-Эвой стоял на капитанском мостике, положив руку на штурвал. В другой руке он держал кусочек бисквита, который он только что окунул в кофе; кофейная чашка стояла на полке подле нактоуза. Он был хорошо сложенный мужчина с густыми бровями и пушистыми, черными, нафабренными усами. Он собирался было положить в рот кусок пропитанного кофе бисквита, как вдруг что-то черное с гулким всплеском упало в воду в нескольких ярдах от парохода. Тотчас же человек, высунувшийся из машинного отделения, закричал: «Кто-то спрыгнул с моста!»
– Будь он проклят! – сказал капитан Мак-Эвой, роняя бисквит и хватаясь за штурвал.
Течение швыряло пароход, как соломинку. В машинном отделении трижды прозвонил колокол. Негр побежал на нос с багром в руках.
– Помоги ему, Рыжий! – крикнул капитан Мак-Эвой.
После долгой возни они вытащили на палубу что-то длинное, черное, неподвижное. Колокол. Капитан Мак-Эвой, хмурясь и волнуясь, выровнял нос и вновь повел буксир по течению.
– Жив, Рыжий? – спросил он хрипло.
Лицо у негра было зеленое, его зубы стучали.
– Нет, сэр, он себе начисто свернул шею, – медленно ответил рыжий.
Капитан Мак-Эвой забрал усы в рот.
– Будь он проклят! – пробурчал он. – Нечего сказать, приятный сюрприз – как раз в день моей свадьбы.

Часть вторая
I. Великая дева на белом коне
Утро грохочет вместе с первым поездом на Аллен-стрит. Дневной свет гулко пробивается в окна, встряхивая старые кирпичные дома, осыпая стропила воздушной дороги ярким конфетти.
Кошки убегают с помойных ям, клопы прячутся в стенные щели, покидая потные тела, покидая грязные, нежные шейки спящих детей. Мужчины и женщины копошатся под одеялами и простынями на матрацах в углах комнат, клубки малышей начинают расползаться, крича и брыкаясь.
На углу Ривертона старик с бородой из пакли, спящий неизвестно где, выставляет свой ларек. Кадки с огурцами, индейский перец, дынные корки, пикули пахнут влажной, острой и пряной зеленью – кажется, что из постельной прели и мерзкого гуда просыпающейся булыжной улицы возникает болотистый сад.
Старик с бородой из пакли, спящий неизвестно где, сидит среди всего этого, как Иона в своей куще.
Джимми Херф поднялся по четырем скрипучим ступенькам и постучал в белую дверь. Дверь была испятнана пальцами вокруг ручки, над которой висела карточка, аккуратно прикрепленная медными кнопками: «Сондер-ленд».
Он долго ждал около бутылки с молоком, двух бутылок со сливками и номера воскресной газеты. За дверью послышались шаги и шорох, затем все стихло. Он нажал белую кнопку на дверном косяке.
– А он говорит: «Марджи, у меня было ужасное столкновение из-за вас». А она говорит: «Войдите же, что вы стоите на дожде, вы совсем мокрый…»
С верху лестницы неслись голоса, показались мужские ноги в ботинках на пуговках, женские ноги в лодочках, розовые шелковые икры. Девица – в пышном платье и светлой шляпе, молодой человек – в жилете с белой каймой и пестром сине-зелено-лиловом галстуке.
– Ну, вы-то не из таких!
– Откуда вы знаете, из каких я?
Голоса замерли в низу лестницы. Джимми Херф позвонил еще раз.
– Кто там? – раздался в щелку шепелявый женский голос.
– Я хочу видеть мисс Принн.
Мелькнуло синее кимоно и пухленькое личико.
– Я не знаю, встала ли она.
– Она сказала, что будет готова.
– Подождите, пожалуйста, минутку, пока я убегу, – прощебетали за дверью, – а потом входите. Миссис Сондерленд думала, что это пришли за квартирной платой. Иногда за квартирной платой приходят в воскресенье, чтобы поймать врасплох.
Жеманная улыбка перекинулась мостиком в щелке.
– Взять с собой молоко?
– Спасибо. Присядьте, пожалуйста, в передней, я сейчас позову Рут.
Передняя была очень темная, пахла сном, зубной пастой и вазелином. В углу стояла складная кровать, еще носившая отпечаток лежавшего на ее смятых простынях тела. Соломенные шляпы, шелковые манто и несколько мужских пальто болтались в беспорядке на оленьих рогах вешалки. Джимми снял с качалки лифчик и сел. Из соседних комнат просачивались женские голоса, тихий шорох одевающихся людей и шелест воскресной газеты.
Дверь ванной открылась. Луч солнечного света, отраженного зеркалом, разрезал пополам темную переднюю; на фоне его возникли волосы, похожие на медную проволоку, темно-синие глаза, хрупкий, белый овал лица. В глубине передней волосы стали каштановыми; под ними – гибкая спина в желтом халате, розовые пятки, вылезающие при каждом шаге из ночных туфель.
– Ау, ау, Джимми! – запищала за дверью Рут. – Только не смотрите ни на меня, ни на мою комнату.
Голова в папильотках высунулась, как голова черепахи.
– Хелло, Рут.
– Можете войти, если обещаете не смотреть. Мы обе ужасно выглядим – и я и комната. Я сейчас причешусь. Тогда я буду совсем готова.
Маленькая серая комнатка была набита платьями и фотографиями артистов. Джимми стоял спиной к двери. Что-то шелковое, висевшее на гвозде, щекотало ему уши.
– Ну, как поживаете, господин репортер?
– Так себе… А вы уже нашли работу, Рут?
– М-м… Кое-что, может быть, выйдет на этой неделе. Но вероятнее всего – ничего. Я начинаю отчаиваться, Джимми.
Она тряхнула каштановой головой – папильотки вылетели; она стала причесываться. У нее было бледное, удивленное лицо с большим ртом и синими веками.
– Я помнила, что мне сегодня утром надо пораньше встать и быть готовой, но я никак не могла себя заставить. Так не хочется вставать, когда нет работы… Иногда мне кажется, что я лягу в кровать и буду лежать в ней до конца мира.
– Бедная старушка Рут!
Она бросила в него пуховку, осыпавшую его галстук и отвороты синего пиджака пудрой.
– Какая я вам старушка, крыса вы этакая!
– Ну вот, вы все погубили. А я так трудился, чтобы быть респектабельным… Ах вы чертенок!
Рут откинула голову и визгливо расхохоталась.
– Какой вы смешной, Джимми! Смахните пудру метелочкой.
Покраснев, он сдувал пудру с подбородка и галстука.
– Что это за забавная девушка открыла мне дверь?
– Тс, за перегородкой все слышно. Это Касси, – шепнула она, хихикая, – Кассандра Вилкинс… танцует в труппе Моргана. Не надо смеяться над ней, она очень славная. Я ее очень люблю. – Она рассмеялась. – Вы душка, Джимми. – Она вскочила и ущипнула его за руку. – Я с вами всегда веду себя как сумасшедшая.
– Это от Бога… А знаете что? Я ужасно голоден. Я шел к вам пешком.
– Который час?
– Второй.
– О Джимми, я не знаю, куда девать время… Нравится вам эта шляпа?… Да, совсем забыла сказать: я вчера была у Харрисона. Это прямо ужасно… Хорошо еще, что я успела подскочить к телефону и пригрозить, что вызову полицию.
– Посмотрите-ка на ту женщину напротив. У нее лицо совсем как у ламы.
– Я из-за нее должна весь день держать ставни закрытыми.
– Почему?
– О, вы еще слишком молоды для таких вещей. Вы будете шокированы, Джимми.
Рут наклонилась к зеркалу и намазала губы.
– Меня столь многое шокирует, что это уже не имеет значения. Однако идем на улицу. Светит солнышко, люди идут из церкви домой, чтобы нажраться и почитать в воскресной газете про каучуковые плантации.
– Ах, Джимми, вы такой непоседа… Подождите минутку. Смотрите, вы зацепились за мой лучший шарф.
Девица с короткими черными кудряшками, в желтом джемпере, убирала в передней складную кровать. Под слоем розоватой пудры и румян Джимми не сразу узнал лицо, которое он видел в щелку двери.
– Хелло, Касси… Извините, мисс Вилкинс, разрешите представить вам мистера Херфа… Расскажи ему про женщину – знаешь, ту, что напротив… Сафо…
Кассандра Вилкинс надулась и зашепелявила:
– Разве она не увасна, мистер Херф? Она говорит уваснейшие вещи.
– Она просто дразнит вас.
– О, Херф, я так вада, что наконец-то познакомилась с вами. Вут столько гововила мне о вас… Может быть, несквомно с моей стороны гововить это… Я увасно несквомная.
В конце передней приоткрылась дверь, и Джимми увидел белолицего человека с крючковатым носом; рыжие волосы вошедшего торчали двумя неровными пучками по обе стороны прямого пробора. На нем были красные сафьяновые туфли и зеленый шелковый халат.
– Ну как, Кассандра? – спросил он. – Какие предсказания сегодня?
– Ничего, квоме телегваммы от миссис Фитцсимонс Грин. Она хочет, чтобы я завтва пвиехала к ней в Скавс-дейл погововить о ваботе в новом театве. Ах да, пвостите – мистев Хевф, мистев Оглтовп.
Рыжеволосый человек поднял одну бровь, опустил другую и протянул Джимми вялую руку.
– Херф, Херф… Дайте-ка вспомнить… Вы не из штата ли Джорджия? В Атланте есть старинная семья Херф…
– Нет, я думаю, что я не из тех.
– Очень жаль. Когда-то мы с Джозией Херфом были добрыми друзьями. Теперь он председатель Первого национального банка и один из самых уважаемых граждан Скрентона в Пенсильвании, а я… я только лицедей, скоморох, раскрашенная кукла. – Он пожал плечами, и его халат распахнулся, обнажив плоскую, гладкую, безволосую грудь.
– Знаете, мы с мистевом Оглтовпом исполняем «Песнь Песней». Он читает текст, а я интевпветивую его танцами. Вы должны обязательно пвийти к нам на вепетицию.
– «Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино. Чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями…»
– Ой, только тепевь не начинайте! – Она хихикнула и сжала колени.
– Джоджо, закрой дверь, – раздался из соседней комнаты спокойный, глубокий женский голос.
– О, бедная, дорогая Элайн, она хочет спать… Очень приятно было с вами познакомиться, мистер Херф.
– Джоджо!
– Да, моя дорогая!
Несмотря на одолевавший его свинцовый сон, Джимми вздрогнул, услышав этот голос. Он молча стоял против Касси в темной передней. Откуда-то доносился запах кофе и жженых сухарей. Рут появилась позади них.
– Ну, Джимми, я готова. Не забыла ли я чего?
– Это безразлично, я умираю от голода. – Джимми взял ее за плечи и мягко подтолкнул к выходу. – Уже два часа.
– Ну, до свиданья, Касси, дорогая. Я позвоню тебе около шести.
– Очень ховошо, Вут… Так вада, что познакомилась с вами, мистер Хевф…
Дверь заглушила шепелявый смех Касси.
– Ох, и неспокойная же у вас квартира, Рут!
– Джимми, вы брюзжите оттого, что вы голодны.
– Скажите-ка, Рут, что это за тип – этот мистер Оглторп? Ничего подобного я в жизни не видал.
– Разве Огл тоже выполз из своей норы? – Рут рассмеялась.
Они вошли в полосу солнечного света.
– А он рассказывал вам, что он, знаете ли, прямой потомок Оглторпов из Джорджии?
– А та прелестная женщина с медными волосами – его жена?
– У Элайн Оглторп рыжие волосы. И вовсе она не прелестная. Она еще ребенок, а держится как царица. Это потому, что она имела успех в «Персиковом бутоне». А в сущности она плохая актриса.
– Какой позор иметь такого мужа!
– Огл делает для нее все на свете. Если бы не он, она все еще была бы хористкой.
– Красотка и чудовище…
– Вы лучше поберегитесь, чтобы он не воспылал к вам нежными чувствами.
– Почему?
– Он «такой», Джимми, он «такой».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51