— спросила она тихим голосом.
— Он самый.
— О! С ним бессмысленно бороться. Фейдо всемогущ!
— Не бойтесь ничего, он выйдет из игры до маскарада…
— Каким образом?
— Его убьет шутка.
— Объясните мне…
— Ничего не объясню, вы все узнаете, когда придет пора узнать. Надейтесь и действуйте! То, что вы делали до сих пор, великолепно. Продолжайте ваше дело и положитесь на меня.
— Если вы узнаете что-нибудь, вы меня предупредите?
— Немедленно.
А шагнул назад, поклонился, но шляпы не снял. Дама в капюшоне жестом остановила его. Быстро наклонившись, она взяла кожаный мешочек, лежавший на передней скамье, и протянула его А. Тот не поднял даже руки, чтобы взять мешок. .
— Как, — сказала дама, — вы не хотите?
— Больше ничего! — отвечал А.
— Тут только тысяча луидоров, и если эта сумма слишком ничтожна…
— Пожалуйста, положите мешок обратно. Не будем об этом говорить. Считаете ли вы, что я служу вам хорошо?
— Прекрасно!
— Я не принял вашей руки с деньгами, но я прошу вас дать мне вашу руку пустой.
Изящная, красивая рука с белоснежной кожей без перчатки была просунута в дверцу. А взял эти тонкие пальцы в свою левую руку и поднес их к губам, а правой быстро надел на палец бриллиантовый перстень, до того прекрасный, что тот засверкал в ночной темноте, как светлячок в густой траве.
— О! — сказала дама с восторгом. — Но я не могу принять…
— Это ничтожная безделица. Я не осмелился бы вам предложить мои лучшие бриллианты.
— Но, Боже мой, — сказала молодая женщина, сложив руки, — кто вы?
— Скоро узнаете.
— Когда?
— Когда окажетесь в Версале и когда весь двор будет у ваших ног… Тогда вы меня узнаете, потому что я приду просить у вас награду за свою службу!
— Приходите, я исполню все, о чем вы меня попросите.
— Поклянитесь!
— Клянусь!
— Через месяц вы не будете мне обязаны ничем.
— Как, — прошептала молодая женщина, — вы думаете, что мне удастся?
— Да. Через месяц в Версале.
А отступил и сделал движение рукой. Извозчик, прежде, очевидно, спавший, вдруг приподнялся, взял вожжи, ударил ими лошадей, которые, несмотря на снег, пошли крупной рысью. Карета исчезла на улице Ферронри.
А бросил прощальный взгляд вокруг. В уверенности, что никто его не подстерегает, он пошел быстрыми шагами к Сене.
Меньше чем за десять минут А дошел до набережной, где возвышался длинный ряд высоких домов в шесть или семь этажей, черных, закопченных, разделенных узкими переулками.
Ночью, да еще в такую погоду эта часть Парижа выглядела весьма уныло. Мрачное здание суда возвышалось на противоположном берегу, как грозная тюрьма с зубчатыми стенами и остроконечными башнями.
На набережной, где располагались маленькие лавочки, было совсем темно. А остановился на улице Сонри у одной двери. Снег не переставал идти, и поднялась сильная вьюга, так что нельзя было разглядеть фонарей. А, видимо, чего-то ждал. Слышался лишь шум воды в Сене. Вдруг запел петух в ночной тишине, он пропел три раза. А кашлянул; на набережной показалась тень, и во вьюге вырисовался человек. На нем было коричневое платье полувоенного покроя, большая фетровая шляпа закрывала лоб. С изумительной быстротой человек обогнул угол улицы Сонри и очутился напротив А. Он поднес руку ко лбу, как солдат, отдающий честь начальнику.
— Какие новости? — спросил А.
— Никаких, — отвечал человек, — все идет хорошо.
— Особняк окружен?
— Наилучшим образом. Ваши приказания исполнены.
— Где Растрепанный Петух?
— На улице Барбет, с одиннадцатью курицами.
— Где Петух Коротышка?
— У монастыря святого Анастасия, с десятью курицами.
— Где Петух Яго?
— В подвале особняка Альбре, с десятью курицами.
— Золотой Петух на Монмартре с пятью курицами, — перебил А.
— Вам это известно? — удивился его собеседник.
— Я заплатил за право пройти, не выдав себя.
Он вытащил яйцо из кармана и сказал:
— Положи это в гнездо, и, если все готово… пойдем!
На минуту воцарилось молчание.
— Где курятник? — вдруг спросил А.
— Под первой аркой моста.
— Он полон?
— Почти.
— Сколько там куриц?
— Восемнадцать.
— А петухов?
— Три.
— Хорошо. Иди и приготовь все к полету.
— Куда летим?
— Узнаешь об этом, когда я к тебе приду.
— Других приказаний не будет?
— Нет. Иди!
Человек исчез в снежном вихре. А все стоял на том же месте спиной к двери. Он прислонился к ней, потом поднялся на деревянную ступень и стоял так несколько секунд. Вдруг дверь сама отворилась, и А исчез.
IV
Нисетта
А оказался в узкой комнате, освещенной небольшим фонарем, висевшим на стене. Он снял с себя плащ, шляпу с широкими полями и маску.
Луч фонаря осветил лицо человека лет тридцати пяти, невероятно красивого. Но особенно бросалась в глаза сила этого подвижного и умного лица. Во взгляде была видна твердость, показывавшая необыкновенную душевную мощь. Кожа была бледной, черты — правильными, губы — розовыми. Обнаруживалась в чертах лица и доброта.
А стряхнул с платья следы земли, оставленные ночным посещением сада на улице Вербуа, потом пошел к умывальнику и старательно вымыл руки, а из шкафа, стоявшего возле стола, достал треугольную шляпу с черной шелковой тесьмой и серый плащ. Сняв фонарь, он распахнул небольшую дверь, переступил через порог, спустился на две ступени вниз, и дверь закрылась сама без малейшего шума.
А стоял теперь в коротком коридоре, в конце которого была большая комната, напоминавшая своим видом лавку оружейника. А шел на цыпочках среди мертвой тишины, нарушаемой только его шагами. Лавка была пуста, ставни закрыты изнутри. Большая железная дверь с огромным замком, в который был вставлен огромный ключ, находилась в конце лавки. А дошел до этой двери тихо, словно тень. Он держал в левой руке фонарь, бледный свет которого освещал шпаги, кинжалы, сабли, ружья, пистолеты, висевшие на стенах.
Он взял ключ замка и с усилием повернул его. Дверь скрипнула и открылась. А, войдя в нее, опять запер замок. Едва он шагнул на первую ступеньку маленькой лестницы, ведущей на второй этаж, яркий свет показался наверху, и нежный голос спросил:
— Это ты, братец?
— Да, сестрица, это я! — ответил А.
Он проворно поднялся по лестнице. Молодая девушка стояла на площадке этажа с лампой в руке.
Девушка была среднего роста, нежная и грациозная, румяная, с большими голубыми глазами и прекрасными светло-русыми волосами золотистого цвета. Лицо ее выражало радостное волнение.
— О, как ты нынче поздно! — заметила она.
— Если кто-нибудь из нас должен сердиться на другого, Нисетта, — сказал А, нежно целуя девушку, — так это я: почему ты не спишь до сих пор?
— Я не смогла уснуть.
— Но почему?
— Я беспокоилась. Я знала, что ты ушел… Я велела Женевьеве лечь, сказала ей, что пойду в свою комнату. Сама же осталась в твоем кабинете, ждала тебя и молилась Богу, чтобы Он тебя защитил. И Он принял мою молитву, потому что ты возвратился живой и невредимый.
А и молодая девушка, беседуя, прошли в комнату, просто меблированную, оба окна которой выходили на набережную.
— Ты голоден, Жильбер? Хочешь ужинать? — спросила Нисетта.
— Нет, сестренка, я не голоден. Только я очень устал, и это неудивительно, потому, что я работал всю ночь.
— На фабрике?
— Конечно, да.
— Стало быть, ты знаешь, как дела у Сабины?
— Да.
— Она здорова?
— Абсолютно.
— И… — продолжала Нисетта, колеблясь, — это все?
— Все…
— Но… кто рассказал тебе о Сабине?
— Ее брат…
Нисетта вздрогнула и, не в силах побороть любопытство, спросила:
— Ты видел Ролана?
Тот, кого молодая девушка назвала Жильбером, взглянул на нее с улыбкой. Нисетта вспыхнула и опустила свои длинные ресницы.
— Да, — сказал Жильбер, смеясь, — я видел Ролана, моя дорогая Нисетта. Он говорил мне о тебе целый вечер.
— Ах! — произнесла молодая девушка, еще больше волнуясь.
— Не любопытно ли тебе узнать, что именно он сказал мне?
— О да! — наивно отвечала Нисетта.
— Он сказал, что ему хотелось бы называть меня братом, чтобы иметь право называть тебя своей женой.
— Он так сказал?
— Он сказал еще кое-что.
— Что именно?
— Какая ты любопытная! Впрочем, все равно, скажу тебе. Он сказал со слезами на глазах и с волнением в голосе, что любит тебя всем сердцем и всей душой, что он честный человек и даже ценой жизни, если это понадобится, докажет тебе свою любовь. Он спросил меня в конце разговора: «Что я должен сделать для того, чтобы Нисетта стала моей женой?»
Нисетта не сводила с брата глаз.
— А ты что ему ответил? — спросила она.
— Я взял его за руку, пожал ее и ответил: «Ролан, я знаю, что ты человек с сердцем и с честью, ты любишь Нисетту… она будет твоей женой».
— Ах! — произнесла молодая девушка, приложив руку к сердцу в сильном волнении.
Жильбер обнял ее, Нисетта обвила руки вокруг шеи брата и, положив голову на его плечо, заплакала.
— Нисетта, Нисетта, — горячо сказал Жильбер, — прекратишь ты плакать? Разве ты не знаешь, что твой брат становится глупцом, когда его сестра плачет! Полно! Посмотри на меня, улыбнись и не плачь.
— Эти слезы, — сказала Нисетта, — текут от радости.
— Ты очень любишь Ролана?
— Конечно!
Нисетта произнесла это с наивностью, показывавшей ее чистосердечие.
— Если ты его любишь, — продолжал Жильбер, — ты будешь счастлива, потому что станешь его женой через три месяца.
— Через три месяца? — удивилась Нисетта.
— Да, — подтвердил Жильбер.
— Почему же именно через три месяца?
— Потому что по причинам, о которых тебе не следует знать, столько времени должно пройти до твоего брака.
— Но…
— Нисетта, — сказал Жильбер твердым голосом и пристально посмотрел на сестру, — ты знаешь, что я не люблю никого на свете, кроме тебя. Вся нежность моего сердца отдана тебе… Я охотно отдал бы и свою жизнь, чтобы упрочить твое счастье. Если я откладываю это счастье на три месяца, то лишь потому, что важные обстоятельства принуждают меня к этому.
— Дорогой брат, — живо перебила его Нисетта, — если ты не любишь на свете никого, кроме меня, то и для меня ты главнее всего. Я никогда не знала ни отца, ни матери — я питаю к тебе всю нежность сестры и дочери, я верю тебе как моему доброму гению. Мое счастье в твоих руках, я буду слепо повиноваться тебе.
— Поцелуй же меня, Нисетта, иди скорее в свою комнату и ложись спать. Иди, дитя мое, и надейся на меня. Твое счастье в надежных руках. Через три месяца ты будешь женой Ролана.
— Мы будем оба тебя любить.
Жильбер грустно улыбнулся и обнял сестру.
— Иди ложись! — повторил он.
Нисетта, в последний раз посмотрев на брата, ушла в соседнюю комнату. Жильбер не спускал с нее глаз.
«Люди терзают мое сердце, и Господь в своем щедром милосердии даровал мне этого ангела для того, чтобы остановить зло».
Он пошел к другой двери, напротив той, которая вела в комнату Нисетты.
— Да! — сказал он, проходя в комнату прямо над лавкой. — Да! Это единственное существо, любимое мной, — остальных я ненавижу!
Когда Жильбер произнес слова «я ненавижу», лицо его приняло свирепое выражение, ноздри расширились, как у хищника, почуявшего кровь.
— Проклятое французское общество! С какой радостью я заплачу наконец всем этим людям за зло, которое они принесли мне!
Он приложился лбом к стеклу; снег продолжал падать. В тишине послышалось пение петуха.
— Пора, — сказал Жильбер, вздрогнув, — будем продолжать мщение!
Подойдя снова к двери, он запер ее на задвижку. В комнате Жильбера стояли большая дубовая кровать с балдахином, огромный сундук, четыре стула и стол. Оба окна были напротив двери. Кровать располагалась справа, а слева возвышался большой камин. Жильбер подошел к камину и, наклонившись, приложился губами к одному из отверстий на боковой раме. Раздался пронзительный свист где-то вдали, со стороны набережной, потом снова послышалось пение петуха. Жильбер погасил фонарь, который он поставил на стол, и комната погрузилась во тьму.
V
«Самаритянка»
Любуясь современным Новым мостом в Париже, украшенным и отреставрированным, мы не можем и представить себе Новый мост в том виде, в котором он существовал в прежние времена.
Раньше Новый мост, со своими узкими и высокими тротуарами, и особенно со своей «Самаритянкой», имел вид поистине живописный. Все иностранцы, приезжавшие в Париж, стремились в первую очередь осмотреть Новый мост. Наибольший восторг вызывала «Самаритянка».
Она находилась на второй арке, где на сваях возвышалось над мостом здание, украшенное скульптурной группой, представлявшей Спасителя и самаритянку. Из раковины, располагавшейся между двумя этими фигурами, падала вода в позолоченный бассейн. Над скульптурой находились знаменитые часы, игравшие арию, отмеряя время. Механизм, устроенный фламандцем Жаном Линтрлайром, поднимал воду и разливал ее в соседние фонтаны. Сваи Самаритянки не позволяли проходить судам под второй аркой, а под третьей проход был почти невозможен. У первой же арки вода была так низка, что соседство насоса не мешало ей.
Зимой 1745 года Сена обмелела, и под аркой было почти сухо. Холод несколько дней был таким сильным, что на реке появились большие льдины. Во избежание опасного столкновения со льдинами около Самаритянки железными лентами укрепили толстые бревна, о которые должен был разбиваться лед. Это остановило льдины и собрало их в одном месте, и Сена от берега до третьей арки сплошь покрылась льдом.
Пробило половину четвертого пополуночи на часах Самаритянки. Это было через несколько минут после того, как А прислонился к двери дома на улице Сонри.
Под аркой какая-то черная масса еле заметно выделялась из сплошной темноты. Это были двадцать человек, прижимавшиеся один к другому и сохранявшие глубокое молчание. Вдруг раздался легкий шум. Между людьми, находившимися тут, проскользнул человек и сказал чуть слышно:
— Да!
Это слово, произнесенное в тишине, произвело магическое действие: радостный трепет пробежал по собравшимся, все выпрямились и, видимо, воодушевились.
— Внимание и молчание, — сказал пришедший.
Моментально воцарилась тишина. Снег продолжал идти все сильнее и сильнее и был до того обильным, что превратился в занавес, через который не мог проникнуть взор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61