— Мне очень жаль, что я надоедаю вам таким образом, — продолжал де Марвиль, — но это необходимо.
Молодая женщина снова поднесла платок к губам, потом небрежно откинулась на спинку кресла.
— Я совершила продолжительное путешествие, — сказала она, закрыв глаза, — и как ни весел наш любезный разговор, я вынуждена признать, что не имею сил его продолжать.
— Я обязан вас допросить.
— Допрашивайте, только я отвечать не стану.
— Но, сударыня…
— Говорите, сколько хотите и что хотите, я вас прерывать не стану — с этой минуты я нема.
Слегка поклонившись своему собеседнику, молодая женщина удобно уселась в кресле и закрыла глаза. Закутавшись в свою дорожную мантилью, с невозмутимым лицом, освещенным светом восковых свечей, опустив длинные ресницы, путешественница выглядела восхитительно в своей грациозной позе. Фейдо де Марвиль смотрел на нее несколько минут, потом тихо подошел к ней и продолжал:
— Повторяю вам, мне жаль мучить вас таким образом и лишать отдыха, столь для вас необходимого, но я вынужден действовать так. Долг прежде всего, притом в событиях нынешней ночи есть одно обстоятельство, которое необходимо объяснить.
Молодая женщина не отвечала и не шевелилась.
— Графиня, — продолжал начальник полиции, — я прошу вас обратить внимание на мои слова.
То же молчание, та же неподвижность.
— Графиня Потоцкая, — продолжал де Марвиль более повелительным тоном, — именем правосудия я требую, чтобы вы мне ответили.
Графиня, по-видимому, спала глубоким сном. Де Марвиль сделал нетерпеливое движение. Он подождал с минуту, потом поспешно перешел через комнату, взялся за шнурок от звонка и снова обернулся к графине. Она пребывала в той же неподвижности и, очевидно, спала. Де Марвиль топнул ногой и сильно дернул за звонок. Графиня не реагировала на громкий звон колокольчика. Слуга отворил дверь.
— Где Марсьяль? — спросил начальник полиции.
— Во дворе, ваше превосходительство.
— Позовите его немедленно!
Слуга исчез. Де Марвиль обернулся к молодой женщине. Та безмятежно спала.
— Неужели это действительно усталость после дороги или же она разыгрывает комедию? — пробормотал он. — Кто эта женщина? Что значит это странное происшествие?
Дверь тихо открылась.
— Марсьяль, — доложил слуга.
— Пусть войдет, — велел начальник полиции, сделав несколько шагов вперед.
Начальник объездной команды, поклонившись, вошел в гостиную. Де Марвиль повелительным движением руки указал на графиню и сказал:
— Марсьяль, вы остановили у Сент-Антуанских ворот эту самую даму?
Марсьяль покачал головой.
— Нет, ваше превосходительство, — отвечал он, — когда я остановил карету, этой дамы в ней не было.
— Вы в этом уверены?
— Вполне.
— Но если ее не было в карете, откуда она там взялась?
— Не знаю.
— Но кто же был в карете, ведь там был кто-нибудь?
— Был, ваше превосходительство, мужчина.
— Мужчина! — вскричал де Марвиль.
— Мужчина, такой же, как вы и я.
— Мужчина? — повторил Фейдо. Марсьяль кивнул головой.
— Ну и куда подевался этот мужчина?
— Не имею понятия.
— Это просто невероятно!
— Господин начальник полиции, когда я остановил почтовый экипаж, в нем сидел только молодой человек с черными усиками. Если я говорю неправду, велите меня повесить.
— Но как же объяснить, что тот молодой человек исчез, а эта дама одна очутилась в карете?
— Не понимаю!
— Вы отходили от кареты?
— Ни на одну минуту.
— С тех пор, как ее остановили, и до тех пор, как она въехала во двор моего особняка, карета останавливалась?
— Ни разу. Мои солдаты окружали ее. Я точно исполнил все полученные приказания.
— Вы осмотрели карету?
— Да, я снял скамейки, сорвал обивку, осмотрел кузов, бока и ничего не нашел.
— Ничего?
— Ни малейшего следа, по которому я мог бы понять совершившееся превращение. Ничего, решительно ничего, и, повторяю вам, ваше превосходительство, я все осмотрел.
Де Марвиль повернулся к спящей женщине, между тем как начальник объездной команды давал объяснения. Графиня, без сомнения, не слышала ничего, потому что продолжала спать тем спокойным сном, который указывает на чистую совесть. Начальник полиции опять обратился к Марсьялю:
— Итак, вы уверяете, что в ту минуту, когда вы остановили карету и заперли дверцу, в карете сидел мужчина?
— Я ручаюсь своей головой! — заверил Марсьяль.
— И этот мужчина был один?
— Совершенно один.
— А когда вы здесь отворили дверцу, вы увидели женщину?
— Да, ваше превосходительство.
— Итак, из этого следует, что мы обмануты насчет пола той личности, которая сидела в карете. Должно быть, эта личность — путешественник или путешественница — переоделась дорогой…
— Несомненно…
— Переодеться можно было только в карете?
— Безусловно.
— Может, платье было выброшено на дорогу?
— Ваше превосходительство, — сказал Марсьяль, — шторы были закрыты, стало быть, ни в дверцы, ни в переднее окно ничего нельзя было выбросить. К тому же экипаж был окружен верными людьми, внимательно караулившими, поэтому невозможно, чтобы полный мужской костюм, от сапог до шляпы, мог быть незаметно выброшен на дорогу, пусть даже лоскутками. Да и в какое отверстие могли их выбросить? Я тщательно осматривал карету, и если вашему превосходительству угодно…
— Но если одежда не была выброшена, — перебил де Марвиль с раздражением, — она должна быть в карете, и ее надо найти.
Марсьяль посмотрел на начальника полиции, приложив руку к сердцу.
— Когда я остановил карету, — сказал он тоном глубокой искренности, — в ней сидел мужчина; теперь этот мужчина брюнет стал женщиной блондинкой — я это вижу. Как совершилось это превращение, куда девалась мужская одежда — клянусь спасением моей души, я не знаю, разве только…
Марсьяль вдруг переменил тон. Очевидно, новая мысль промелькнула в его голове.
— Разве только? — повторил начальник полиции.
— Разве только эта дама не спрятала мужской костюм под своим женским платьем…
— Проверим, — прошептал Фейдо.
Он подошел к графине, все также спокойно спавшей.
— Вы слышали, сударыня? — сказал он. Графиня не пошевелилась.
— Вы слышали? — повторил начальник полиции.
Он схватил ее за руку. Графиня вскрикнула, не раскрывая глаз, протянула руки, губы ее сжались с выражением неприязни. Она дважды глубоко вздохнула, потом раскрыла глаза и прошептала:
— Что за гадкий сон! Марикита, расшнуруй мне платье, мне так плохо… Я…
Графиня увидела Марсьяля.
— Ах! — воскликнула она с испугом. — Где я?
— У меня, — сказал де Марвиль.
— У вас? Но я не знаю… — Графиня провела рукой по лбу. — Да, помню! — сказала она вдруг. — Разве комедия не кончена?
Начальник полиции движением руки приказал бригадиру удалиться, а сам обратился к графине:
— Из двух одно, — сказал он, — или вы жертва недоразумения, и в таком случае это недоразумение следует исправить, или вы недостойным образом обманываете полицию, и тогда наказание будет соответствующим. Я получил относительно вас самые строгие распоряжения. Не угодно ли вам пожаловать за мной, мы немедленно поедем к маркизу д'Аржансону. Это единственный выход из создавшегося положения.
XXI
Яйца
В восемнадцатом столетии на Кладбищенской улице стояли только два дома с правой стороны, возле площади: один в пять этажей с четырьмя окнами на фасаде, другой же имел всего два этажа; в этот вечер единственное окно его первого этажа было освещено, все остальные были совершенно темны.
Пробила полночь. Дверь дома открылась, и оттуда высунулась голова. Голова трижды повернулась налево и направо, потом исчезла. Дверь беззвучно закрылась.
Эта голова с крючковатым носом, острым подбородком, впалым ртом, выступающими скулами, всклокоченными волосами, которые можно было принять за шерсть, с двумя круглыми глазками, принадлежала женщине лет пятидесяти. Костюм ее состоял из шерстяной юбки с толстым суконным корсажем и больше походил на мужской, чем на женский.
Заперев дверь, женщина осталась стоять в узком коридоре, в конце которого находилась лестница еще более узкая, ведущая вверх. Справа, возле первой ступени лестницы, находилась полуоткрытая дверь. Женщина толкнула эту дверь и вошла в низкий зал, освещенный большой лампой. В этом зале стояли комод, буфет, стол, шесть стульев и ящик для хлеба: все это было из полированного дуба. В камине горел яркий огонь, настенные часы дополняли меблировку. Огромный глиняный горшок и котелки грелись у огня.
Посреди комнаты за столом сидел человек и ужинал с завидным аппетитом. Этому человеку могло быть на вид лет тридцать пять. Роста он был высокого, черты лица грубые, нос плоский, кожа красноватая, волосы неопределенного цвета; выражение лица было бы почти отталкивающим, если бы безобразие его не скрашивалось выражением доброты, открытости и любезности. Костюм говорил о том, что это зажиточный мещанин в трауре, хоть и не строгом: сюртук и панталоны были сшиты из черного сукна, жилет и чулки были серого цвета, галстук же белым — все без претензии на щегольство.
Единственную странность в этом костюме представляла узкая черная лента, надетая на шею и ниспадавшая на грудь. На ней висел пучок черных перьев индийского петуха, перевязанных красным шерстяным шнурком.
Этот человек ужинал один, но, вероятно, к столу ожидали еще и других гостей, потому что с каждой стороны стола находилось по три приготовленных, но не тронутых прибора.
Посреди стола стояла большая корзина со множеством яиц разной величины. Корзина имела семь отделений; в первом лежали белые яйца с перекрещенными полосками посередине — красной и черной; во втором отделении лежали яйца, скорлупа которых была покрыта позолотой; в третьем — со скорлупой, выкрашенной в коричневый цвет; в четвертом — яйца очень маленькие и желтые, чуть ли не с кукурузные зерна; в пятом лежали большие яйца со светло-зеленой полоской, усыпанной золотыми звездами; в шестом — с серебристой скорлупой; в седьмом — совершенно черные яйца.
Число яиц в отделениях было разным; больше всего их лежало в пятом отделении.
Первое отделение находилось прямо напротив прибора человека, который ужинал. Остальные — перед каждым из нетронутых приборов. Таким образом, перед человеком в черно-сером костюме располагалось отделение с белыми яйцами с черно-красным крестом посередине. Между корзинкой и его прибором был сделан небольшой насест, походивший на детскую игрушку: точная копия насеста в настоящем курятнике. На этом насесте красовался маленький индийский петушок с эмалевыми глазками, сделанный с удивительным искусством.
Перед каждым из других свободных приборов красовался такой же насест, но пустой. Между насестами и корзиной с яйцами было широкое пустое пространство, занятое большим блюдом с вкусным кушаньем, которое человек в черно-сером костюме поглощал с аппетитом.
В ту минуту, когда женщина, смотревшая на улицу, вошла в зал, человек за столом отрезал себе огромный кусок хлеба и спросил:
— Никого нет?
— Пока никого.
— Неужели я буду сегодня ужинать один?
— Ты жалуешься на это, Индийский «Петух», — спросила женщина, снимая крышку с горшка.
— Ты же знаешь, что я не жалуюсь никогда, Леонарда, когда ты готовишь еду.
— Индийский Петух, берегись! Если ты слишком растолстеешь, то сам сгодишься на жаркое.
— Леонарда, если я должен погибнуть, то пусть лучше изжарюсь я на вертеле, чем умру на эшафоте.
— Их стряпня тебе не нравится?
— Нет, признаюсь.
Леонарда пожала плечами.
— Ты знаешь, — сказала она, — что, если будешь вести себя хорошо, тебе совершенно нечего бояться, потому что ты Петух. И если тебя окружат все, вместе взятые, французские и наваррские палачи, ты можешь быть так же спокоен, как и сейчас.
— Это правда, — сказал Индийский Петух, кивнув головой. — Так сказал начальник; а то, что он говорит, вернее слова короля.
— Да, тот, кому он пригрозил смертью, — умирает; тот, за чью жизнь он поручился, — живет, и ты знаешь, Индийский Петух, где бы ты теперь был без него.
— В плену или в могиле! — с волнением сказал Индийский Петух. — По милости его я жив, свободен и получил благословение моей матери. Но — клянусь тебе, Леонарда, — если завтра я должен был бы дать изрезать себя на куски, чтобы видеть улыбку начальника, я с радостью пошел бы на казнь!
— Но как это ты оказался здесь сегодня? — продолжала Леонарда, переменив тон.
— Не знаю.
— Это странно!
— Который час, Леонарда?
— Семь минут первого, сын мой.
— Из-за этих семи минут мне не хотелось бы находиться на месте Зеленой Головы.
— Почему?
— Начальник должен быть семь раз недоволен. Одному черту известно, что значит его один раз.
— Твои плечи это помнят?
Индийский Петух сделал утвердительный знак с выразительной гримасой. В эту минуту в зале раздался крик: «Кукареку!»
Леонарда подошла к комоду и взяла длинную трубочку, висевшую возле него; она поднесла к губам конец трубочки и подула, потом опустила трубочку и стала прислушиваться. Раздалось второе «кукареку», более громкое, чем первое.
— Это Золотой Петух, — сказал Индийский Петух. Леонарда пошла открывать дверь. Человек, закутанный в широкий плащ, быстро вошел в зал; за золотую тесьму его треугольной шляпы было воткнуто перо золотистого цвета. Он бросил плащ на стул, оставшись в щегольском военном костюме, который как нельзя лучше шел к его дерзкому выражению лица, сверкающему взору и длинным усам, скрывавшим верхнюю губу.
— Здорово, Индийский Петух! — сказал он.
— Здорово, Золотой Петух! — сказал Индийский Петух, не вставая.
— Как я голоден!
— Садись за стол.
Золотой Петух занял место по правую руку Индийского Петуха, напротив того отделения в корзине, где лежали золоченые яйца.
— Подавай самые лучшие кушанья, Леонарда! — закричал Золотой Петух, разворачивая салфетку.
Не успел он сесть, как послышался легкий треск, и на пустом насесте, стоявшем перед его тарелкой, появился очаровательный золотой петушок, одинаковой величины с индийским петушком, красовавшимся напротив первого прибора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61