Я надеюсь, господин начальник полиции, вскоре иметь удовольствие видеть вас лично, и тогда вы выразите мне признательность за драгоценную информацию, переданную вам мною.
В ожидании этой минуты прошу вас считать меня своим нижайшим и преданнейшим слугою.
Петушиный Рыцарь».
Король взял письмо и внимательно его рассмотрел, потом сравнил с письмом, адресованным маркизу д'Аржансону.
— Это, безусловно, один и тот же почерк, — сказал он.
— Безусловно, государь, — подтвердил министр иностранных дел. — Сегодня утром я дал оба эти письма троим сведущим в почерках специалистам, и все трое заявили независимо друг от друга, что письма написаны одной рукой. Значит, их написал Рыцарь.
— Где же сам протокол?
— Вот он, государь.
Фейдо де Марвиль взял в руки тетрадь с золотым обрезом.
— Читайте! — сказал король.
Начальник полиции приготовился читать, но Людовик, заметив, что маркиз д'Аржансон устало опирается о стол — министр и начальник полиции все это время стояли, как того требовал этикет, — улыбнулся с тем любезным видом, который был ему свойствен, и предложил:
— Господа, садитесь!
Д'Аржансон и Фейдо сели на табуреты, и начальник полиции начал читать:
— «Из нашего подземного парижского дворца, в ночь 25 февраля 1745-го, в пятый год нашего царствования».
— Так и написано? — спросил король недоверчиво. Фейдо подал ему бумагу.
— Кажется, в Париже два короля и два дворца, — с усмешкой сказал Людовик, — один на земле, другой под землей. Я очень рад узнать эту новость. Далее!
Фейдо продолжал:
— «Протокол заседания петухов. Обвинение, суд, осуждение и казнь Жакобера, признанного и объявленного изменником и арестованного на месте преступления в самом Курятнике.
Сегодня вечером, 25 февраля 1745 года, Жакобер, бывший член нормандского общества Флорана и К°, оставил это общество и перешел в число транжир королевской кассы…»
— Что за шутка! — воскликнул Людовик.
— Все так и написано, государь!
— Знаете ли, ваш разбойник становится чрезвычайно забавен, — продолжал король, откидываясь на спинку кресла, — если и дальше так продолжится, я пожелаю его видеть.
— Дай-то Бог, чтобы я смог поскорее представить его вашему величеству!
— Право, я приму его с большим удовольствием, господин начальник полиции, этого Петушиного Рыцаря, который, как мне теперь кажется, имеет все достоинства истинного дворянина.
— Даже когда он убивает людей? — удивился маркиз д'Аржансон.
Король величественно выпрямился.
— Разве граф де Шароле убивает их меньше? — спросил он. — И убивает гораздо подлее. Если уж кого можно извинить, так Петушиного Рыцаря: он убивает из принципа, а граф — из удовольствия.
На лице Людовика XV появилось выражение отвращения и презрения. Епископ де Мирпуа встал.
— Государь, — сказал он, — я отдал бы все годы, которые остается мне жить, чтобы Франция услышала ваши слова и поняла их, как я их понимаю.
— Вы их слышали, месье де Мирпуа, — отвечал король, — для меня этого достаточно.
Епископ низко поклонился.
— Итак, — сказал Людовик, обращаясь к д'Аржансону и де Марвилю, — мне хотелось бы видеть Рыцаря.
Король не успел закончить этих слов, как пение петуха, звонкое и чистое, раздалось одновременно с ударом в стекло большого окна, находившегося позади кресла Людовика. Король поспешно обернулся и заметил на подоконнике снаружи петуха с ярким оперением, державшегося с рыцарским достоинством, имевшего благородный вид и аристократические манеры, за которого любитель петушиного боя охотно заплатил бы и двести пистолей.
Петух колотил клювом в стекло. Король встал и бросился к окну, но в ту минуту, как он открыл его, петух снова пропел и исчез. Людовик XV распахнул окно и выглянул: на том месте, где стоял петух, лежало яйцо необыкновенной величины. Король взял яйцо, рассмотрел его и, не найдя и следов петуха, запер окно и вернулся к креслу. Три человека, бывшие в кабинете, наблюдали эту сцену с нескрываемым удивлением.
— Дело принимает странный характер! — сказал король, садясь и рассматривая яйцо. — Что это за петушок, который пропел на этом подоконнике и постучался клювом в стекло в ту самую минуту, когда я сказал, что хочу видеть Петушиного Рыцаря? — И уже другим тоном, как бы повинуясь внезапному вдохновению, король с живостью прибавил: — Марвиль, прикажите, чтобы немедля осмотрели окрестности замка и немедленно задержали всех мужчин, женщин, детей, животных и птиц, в особенности петухов, которые окажутся в парке. Идите скорее и возвращайтесь!
Фейдо исчез.
— Как странно! — сказал д'Аржансон.
— Более чем странно, — заметил король. — Рассмотрите это яйцо, месье де Мирпуа. Вы человек праведный и дьявола не боитесь, напротив, дьявол должен бояться вас.
Епископ, любопытство которого тоже было сильно возбуждено, изучил яйцо, покрутив его так и эдак, и сказал:
— В этом яйце заключается какая-то тяжелая и твердая вещь. Только я не понимаю, каким образом она могла туда попасть, потому что на скорлупе яйца нет ни малейшей трещины.
— А вы что думаете? — спросил король д'Аржансона.
— Надо разбить яйцо и посмотреть, что в нем находится, государь, — сказал министр иностранных дел.
— Я тоже так думаю.
— Вашему величеству угодно самому разбить яйцо? — спросил епископ.
— Нет, если это дело дьявольское, я в него не вмешиваюсь, — сказал Людовик улыбаясь. — Надо находиться или в хороших отношениях с дьяволом, или в дурных, чтобы благополучно завершить это дело. В первом случае маркиз д'Аржансон был бы нам весьма полезен, во втором — нет руки, могущественнее вашей.
— Пусть действует месье де Мирпуа, — сказал д'Аржансон, — я не намерен вступать в игры с нечистой силой!
Епископ положил яйцо на стол и разбил его острый конец. Король и министр наблюдали за ним с любопытством.
— Смотрите, — воскликнул король, — что-то блестит.
Мирпуа держал в руках прехорошенького петушка из массивного золота. Рубины, изумруды, бриллианты, сапфиры, топазы, аметисты заменяли перья на голове и крыльях. Клювик был выточен из чудеснейшего сердолика, хохолок изготовлен из коралла, а лапки — из янтаря. Это было произведение искусства поистине великолепное. Даже привыкший к роскоши Людовик казался в восхищении.
— Удивительно сделано! — воскликнул он, взяв петуха за лапки, и петух тотчас раскрыл клюв и прокричал «кукареку». — Чудо, как хорош!
— Государь, — сказал министр, — у петуха на шее медальон.
— В самом деле, а я и не заметил.
Король взял медальон из черной эмали, на которой было написано бриллиантовой пылью: «Я принадлежу королю».
Людовик поспешно поднялся.
— Господа, во всем случившемся есть нечто странное, фантастическое, невероятное, и я непременно должен это выяснить. Что вы думаете, месье де Мирпуа?
— Прежде чем я отвечу, государь, я хотел бы послушать, что скажет начальник полиции.
— А вы, д'Аржансон, что скажете?
— Я скажу, государь, что если из нас никто не может ответить вам, то, может быть, в Париже есть человек, который вам ответит.
— Кто он, маркиз?
— Приезжий. Граф де Сен-Жермен.
— Сен-Жермен? Я не слышал этого имени.
— Я сам узнал его только три дня тому назад.
Дверь открылась, и в кабинет вошел Фейдо де Марвиль.
XVIII
Быть или не быть
— Ну, что вам удалось выяснить? — живо поинтересовался король.
— Приказание отдано, государь, — ответил начальник полиции, — слуги, пажи, егеря, охранники, солдаты подняты на ноги. Весь парк окружен кавалерией. Все выходы стерегут, а чащи, аллеи и кустарники будут обысканы с исключительным вниманием.
— Прекрасно, вы меня поняли как следовало. Теперь оставим в стороне этого петуха и это яйцо и возвратимся к протоколу.
Де Марвиль взял все бумаги, которые положил на стол, когда бросился исполнять приказание короля.
— Где вы остановились? — спросил король.
— На следующей фразе, государь, — ответил епископ и процитировал слово в слово последние строчки письма. «Сегодня вечером 25 февраля 1745 года Жакобер, бывший член нормандского общества Флорана и К° оставил это общество и перешел в число транжир королевской кассы».
— Именно! — сказал д'Аржансон с восторгом. — Ваша память все так же безупречна, монсеньор де Мирпуа!
— Продолжайте! — сказал король. Фейдо де Марвиль продолжил:
— «Жакобер, арестованный при входе в наш подземный курятник, был предан в руки нашего всемогущего правосудия.
Уличенный в тройном преступлении: постыдном лицемерии, гнусном вероломстве и низкой измене, — вышеупомянутый Жакобер осужден единогласно трибуналом семи петухов. Осуждение Жакобера основано на точном исполнении первой статьи нашего закона, гласящей:
«Кто бы он ни был, несмотря на возраст, пол, положение в обществе и истинные достоинства, какова бы ни была польза, которую он мог бы приносить, — каждый, кто войдет в курятник, не будучи петухом, курицей или цыпленком, будет немедленно осужден на смерть и казнен через час, а тело его укрепит здание».
Петухи пропели три раза, казнь должна совершиться через час. Подсудимый приговорен к замуровыванию заживо в стену.
Казнь начинается. Подходит первый петух и привязывает осужденного, каждая веревка окроплена каплями крови петуха, или двух куриц, или четырех цыплят. Первый петух поет и отступает назад. Подходит второй петух, он хватает осужденного, опрокидывает его и тащит за ноги к левой стене курятника, там он поднимает его и ставит в угол, потом поет и отступает. Подходит третий петух, берет четыре железные стержня и вбивает их в обе стены, чтоб они не дали осужденному упасть; петух поет и отступает. Жакобер стоит неподвижно, связанный веревками и сдерживаемый железными стержнями. Глаза осужденного дики, он кричит. Подходит четвертый петух, за ним четыре курицы; две несут камни, две — ящик с известковым раствором; петух вынимает из-за пояса золотую лопатку и начинает складывать камни в ряд перед осужденным. Приходит пятый петух и кладет второй ряд. Шестой петух кладет третий ряд. Теперь видна лишь голова осужденного, он кричит, плачет, стонет. Седьмой петух кладет последний ряд. Тогда семь петухов подходят, окружают стену, поют возле нее три раза и уходят. Правосудие совершено!»
Вот что заключается в протоколе, государь, — сказал Фей-до де Марвиль. — Ниже следуют подписи, каждая с разноцветной печатью: Хохлатый Петух — печать белая, Петух Яго — зеленая печать, Петух Золотой — печать желтая, Петух Индийский — печать красная, Петух Черный — печать черная, Петух Растрепанный — печать серая, Петух Коротышка — печать коричневая. Под этими подписями стоит фраза: «Протокол одобрил и подписал: Петушиный Рыцарь».
Людовик XV взял бумаги и рассмотрел их.
— Документ составлен точно так, как составляются протоколы парламента, — заметил он. — Он находился между полицейскими донесениями?
— Да, государь.
— Кто же его положил туда, Марвиль?
— Не знаю.
— Однако, чтобы положить эту бумагу на ваше бюро, надо было войти к вам в кабинет.
— Совершенно верно, государь.
— Если в ваш кабинет входит человек, будь то мужчина, женщина или ребенок, его должны увидеть.
— Я не смог добиться никаких сведений на этот счет.
— Ваш кабинет, однако, охраняют.
— В трех помещениях, смежных с ним, находятся по три секретаря и по девять помощников.
— А случается ли, когда эти помещения остаются пустыми?
— Никогда, государь. У меня девять секретарей по три для каждого кабинета. Помощников секретарей двадцать семь, по девять для каждого кабинета. Каждый старший секретарь имеет под начальством девять помощников и должен дежурить восемь часов в сутки.
— Восемь часов каждый день?
— Нет, государь. Я счел своим долгом изменить прежний порядок: теперь каждый старший секретарь со своими помощниками дежурит через сутки вечером и через двое суток — ночью.
— Очень хорошо!
— Вы это одобряете, ваше величество?
— Вполне: дежурство осуществляется непрерывно и днем, и ночью.
— У моего большого кабинета только три входа и каждый сообщается с кабинетом секретарей. Тайных агентов я принимаю не в нем, а в своем личном кабинете, хотя их донесения каждый день кладутся в большом кабинете. Следовательно, физически невозможно, государь, если секретарь и его девять помощников не сговорились обмануть меня (чего даже предположить нельзя), чтобы кто-либо незаметно вошел в мой кабинет и оставил там эти бумаги.
— А другого входа нет, кроме как из трех кабинетов ваших секретарей?
— Нет, государь.
— А окна?
— Окон совсем нет. Большой кабинет освещается стеклянным потолком. Это сделано для того, чтобы никто не мог заглянуть в комнату.
— Каким же образом объясняете вы то, что бумаги попали на ваше бюро, господин начальник полиции?
— Я не в состоянии этого объяснить, государь.
— Один из ваших секретарей или помощников, который принес донесения, мог положить туда эти бумаги?
— Помощник секретаря никогда не приносит донесения в мой кабинет, это делает дежурный секретарь. После того, как он кладет донесения на мое бюро, никто не может более входить.
— Ну, тогда этот секретарь!
— В эту ночь, государь, дежурил Габриэль де Санрей, мой зять.
— Если так, любезный Фейдо, — сказал король, — я так же, как и вы, не понимаю ничего. А вы, месье де Мирпуа, — обратился король к епископу, — что вы заключаете из всего этого?
Епископ медленно выпрямился и посмотрел на короля с торжественным выражением.
— Государь, — сказал он голосом серьезным, — я заключаю, что, к несчастью, многое придется сделать для того, чтобы могущество вашего величества и ваших представителей могло сравниться с ловкостью тех, кто противостоит вам! Я не удивляюсь, государь, и глубоко потрясен, что в таком просвещенном веке, как наш, и в царствование такого государя, как вы, могут совершаться такие происшествия!
— Не хотите ли вы сказать, месье де Мирпуа, что королю служат дурно? — спросил, подходя, маркиз д'Аржансон.
— Если бы я хотел это сказать, господин министр, я так и сказал бы, — ответил епископ. — Я не обвиняю, я соболезную и сокрушаюсь вовсе не о том, что виновных не могут наказать, а что посягают на свободу невиновных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61