А когда в их деревню была послана экспедиция, чтобы попросить зерна для колонистов, оставшихся без запасов на зиму, дикари объявили, что их посадки тоже не дали урожая, и что краснокожие сами будут голодать. Это было явной ложью, потому что перед возвращением в форт французские солдаты были накормлены хлебом до отвала.
Вдоль южной стены выстроились в линию цеха для кузнецов, плотников, дубильщиков и скорняков, но горн стыл без дела, а инструменты висели на стенах, потому что вся работа была закончена осенью, а кузнец и половина ремесленников умерли от цинги. Охотники, не побоявшиеся глубоких ущелий и стрел дикарей, принесли дубильщику несколько шкур, но их добыча была так скудна, что ею невозможно было наполнить склады или даже желудки голодных колонистов.
Огромная каменная печь во дворе кухни, достаточно огромная, чтобы испечь хлеб на двести ртов, стояла холодной. Кухонный костер поджаривал жалкий рацион мяса для сотни выживших колонистов.
Огромные амбары позади частокола, возведенные для коров, свиней и коз, давали кров двум дойным коровам и крохотной козе, которая от голода обгладывала бревенчатые стены. Ни куска мяса не свисало с крючьев в потолке, ни куска сыра не хранилось в зимних погребах. Колонии вице-короля не хватало благоразумной и бережливой домоправительницы — такой, как добрая Бастин де Лор.
Нижний этаж замка делился на два просторных зала: один служил спальней для колонистов, а другой — палатой для совещаний, где вице-король созывал свой двор, вершил правосудие и обедал с офицерами. Стены этого зала были увешаны гобеленами, а полы устланы мехами. Три огромных камина обогревали зал, и он был освещен свечами в подсвечниках. В одном конце зала стояло массивное кресло, покрытое бархатной накидкой. Винтовая деревянная лестница вела в спальни дворян и дровяники.
Перед замком располагались казармы. В центре двора возвышался огромный дуб с голыми ветвями, покрытыми снегом. На его корявых ветвях висели шесть окоченелых трупов с веревками на шеях. Рядом был воткнут в землю столб для порки. Снег вокруг него был залит свежей кровью. «… С помощью его, — творил вице-король свою историографию, — мы жили в мире».
На северном берегу реки Святого Лаврентия показался отряд из пяти человек. Все они были в мехах с ног до головы, с аркебузами на плечах. Четверо несли длинные жерди, к которым были подвязаны два больших оленя, истекая кровью. Вожак отряда двигался легко, несмотря на свой горб. Он привык к своему бремени.
Заметивший их часовой закричал с северной башни:
— Это маркиз. Он несет мясо!
Пушка приветственно выстрелила, и Турнон ответил ей выстрелом в воздух. В одно мгновение пустой двор ожил и наполнился солдатами, выскочившими из бараков. Тут же появились колонисты с лестницами. Они взобрались на частокол, махали руками и кричали. Турнон махал им в ответ.
Даже вице-король выглянул во двор из окна своей комнаты. Низкорослый горбун казался неуязвимым. В его возрасте отправиться зимой, вверх по реке, в самое логово краснокожих и вернуться обратно. «Чудо! Чудо!»— кричали эти дураки. Турнон не закричит «чудо», когда обо всем узнает.
Вице-король с нетерпением ждал, его голубые глаза блестели. Наконец он стал хозяином. Теперь ему не нужен был Турнон.
Турнон и его четверо помощников приближались к замку. Мост был опущен, и солдаты выскочили наружу, чтобы встретить отряд. Турнон быстро осмотрел их. Среди них не было офицеров. Он отсалютовал и перешел мост. В воротах он приостановился, глядя на мрачную сцену во дворе. Четверо помощников подошли к нему сзади и чуть не уронили добычу, увидев место казни. Но выражение лица Турнона не изменилось. Он посмотрел на каждого из шестерых повешенных. Их тела были изуродованы, но он узнал каждого офицера. Его глаза моментально поднялись к окнам вице-короля. Они были пусты. Турнон пересек двор и вошел в замок.
Его камердинер и секретарь встретил его у двери. Капитан Гуэнкур, правая рука и верный приверженец вице-короля, удобно облокотился о камин. Он выпрямился и почтительно поклонился. Его глаза были такими маленькими и близко посаженными, что казались косыми.
— Слава богу, монсеньер, вы вернулись живым.
— Несмотря ни на что, монсеньер. Это благословение.
Турнон ответил на приветствие Гуэнкура кивком головы и посмотрел на второго собеседника. Это был палач. На нем был накинут плащ и надет офицерский камзол. Он неловко скорчился под взглядом маркиза. Турнон никак не приветствовал его. Его камердинер взял у него меховую накидку и шапку. На пороге появился младший офицер.
— Слава Богу, что вы вернулись, монсеньер маркиз. Это было ужасно.
— Спасибо, Рози. Где его светлость?
— Он наверху, монсеньер.
Турнон быстро пошел к лестнице и начал подниматься. Он открыл дверь вице-короля без стука.
Роберваль сидел в кресле, вжав в спинку обрамляла его массивные плечи. Кресло стояло посреди комнаты, лицом к двери. Глаза вице-короля жадно вглядывались в лицо Турнона, но он был разочарован тем, что не нашел на нем желаемого выражения. Он не увидел ни потрясения, ни страха.
— Добро пожаловать домой, Шарль.
— Добро пожаловать, конечно!
Они молча смотрели друг на друга. «Почему он не говорит? — зло думал Роберваль. — Почему он не спрашивает меня о том, что увидел? Превосходный человек! Неужели он выше того, чтобы задавать мне вопросы?»
— Здесь были некоторые трудности, — наконец неохотно сказал Роберваль.
— Я слышал о резне от краснокожих. Индейцы плакали, когда рассказывали о твоей жестокости… о трагедии…
Роберваль вскипел от гнева.
— Жестокость! К мятежникам! Они бы убили меня!
— Я сомневаюсь в этом. Хотя некоторые из них считали тебя достойным смерти.
— Ты защищаешь их!
— Я сделал бы это… если бы был здесь. Им нужно было лишь твое правосудие, Роберваль.
— Почему тогда они не просили его?
— Потому, что ты не дал им шанса! Преданные своими собратьями, казненные твоим тщедушным Гуэнкуром и твоим варваром…
Турнон разозлился, и Роберваль с трудом сдерживал свою собственную злобу. Он хотел заставить Турнона раскалиться добела от ярости, напоминая ему о его уродстве. Он сидел прямо, вцепившись в ручки кресла, потом выдавил из себя мрачную улыбку.
— Жалко, что ты не смог заступиться за них, — съязвил он.
Турнон посмотрел на него, и его гнев внезапно утих, вместо того, чтобы разгореться еще сильнее.
— Ты сумасшедший, Роберваль. Я знал это давно и поэтому тоже несу ответственность за их смерть. Я должен был заковать тебя в кандалы, когда ты приказал расстрелять тех людей на корабле… но мне не свойствен мятеж.
Роберваль конвульсивно вцепился в ручки кресла. Сумасшедший! Он, который воздвиг все это среди дикости! Кто правил этой империей, которая была обширнее Европы!
— Ты знаешь, что я с тобой сделаю… — голос Роберваля срывался от усилий сдержать гнев. — Отправлю тебя в кандалах вместе с Сен-Терром на остров Орлеан… оставлю тебе жизнь…
— Так, значит, вот он где… Я был удивлен, не увидев его на дереве, — холодно сказал Турнон.
— Он был главарем. Мы не повесили его. Мы…
Турнон гневно перебил его.
— Боже мой! Ты сумасшедший! Ты думаешь, что тебе никогда не предъявят счет, потому что ты находишься на краю света? Разве ты не слышал о семье Сен-Терра? Они не оставят тебя в покое, пока не сдерут шкуру. — Роберваль слушал, бледный и внимательный. Даже здесь, за океаном, гнев дворянства Франции заставлял его нервничать. — Ты не можешь стрелять, пороть или вешать дворян, как ты это делаешь с колонистами. Или, может быть, ты хочешь занести их в списки погибших от чумы…
Турнон неожиданно замолчал, потрясенный своей догадкой, столь ужасной, что он не решался высказать ее. Роберваль нервно смотрел на Турнона.
— Он может быть осужден во Франции, если выживет…
Турнон не слушал его. Он подался вперед и придавил плечи Роберваля к спинке кресла, чтобы заглянуть в глаза вице-королю.
— Собака! Ты с ней сделал то же самое? Может быть, она еще жива где-нибудь, а ты записал ее имя…
«Наконец! Наконец!»— подумал Роберваль.
Турнон неожиданно сломался.
— Она в колонии Кап-Бретон? — молил он. — Ее привезет Альфонс, когда приплывет весной?
Роберваль почти нежно отстранил руки Турнона. Он встал, чтобы сверху вниз посмотреть на недомерка горбуна. Сейчас он чувствовал себя великим, огромным — и даже покраснел от чувства собственной власти. Он подобен не королю — он подобен Богу! Роберваль улыбнулся с видом упрекающего родителя.
— Альфонс никого не привезет весной. Он был послан не для спасения колонистов Кап-Бретон.
— Тогда зачем?
— Я отправил его исследовать реку Норумбегу… посмотреть, можно ли войти через нее во Франс-Прим. Колонисты Кап-Бретон наверняка уже вымерли.
Турнон с отвращением смотрел на Роберваля, как будто на змею, готовую к броску.
— Зачем? — выдавил он.
Роберваль приободрился. Он чувствовал, что его власть давила на Турнона, превращая маркиза в ничтожество.
— Ты хочешь спросить о своей любви?
— Да.
— Есть один песчаный остров… без деревьев, без воды… остров Демонов. Ее высадили там… ее и няню…
Турнон уставился на душевнобольного, возвышающегося над ним. Он не знал, чему верить… что было правдой в этом бесчувственном мозгу…
— Она прокляла меня. Она предала меня… и тебя, Турнон, тоже. Она предала тебя, отдав другому то, что не смогло купить даже твое золото. Он был молод. Но сейчас его кости белеют на песке острова…
Турнон опомнился от чар, окутавших его. Он должен уничтожить это животное, превратить его обратно в ничто. Когда он поднял голову, то чувства вновь повиновались ему. С лица вице-короля исчез восторг, уступив место вопросу.
— Кого Бог захочет погубить… — пробормотал Турнон.
— Что?
— Но не Бог погубит тебя, Роберваль… ты сам уничтожил себя.
— Я?
— Ты не сможешь истребить свидетелей здесь, как ты сделал это в Кап-Бретоне. Ты не сможешь повесить меня на своем дубе. Разве ты не видел, как они кричали при виде меня — твои собственные солдаты? Даже палач не посмеет поднять руку на меня.
Турнон ходил взад и вперед по комнате, не спуская глаз с лица вице-короля. Роберваль следил за ним глазами. Он чувствовал себя униженным словами низкорослого урода. Во рту у него пересохло. Его ладони вспотели, и он вытер их о ляжки.
— На этот раз я возглавлю мятеж, и ты получишь свой приговор, Роберваль. Твой король вынесет его тебе.
Белая пелена затмила глаза Роберваля. Он вслепую вытянул руки и наткнулся на хрупкое тело. Высоко поднял его, с силой швырнул на спинку стула. Раздался треск ломающегося дерева — и больше никаких звуков.
Роберваль стоял над сокрушенным телом, воздев руки. Его зрение вернулось, и он посмотрел на то, что сотворил, а потом перевел удивленный взгляд на свои ладони.
Наконец он был свободен! Турнон не будет свидетелем. Но каковы будут последствия? Его начало сильно трясти. Наконец он подошел к двери и крикнул в коридор:
— Гуэнкур! Палач!
Они взбежали по лестнице и остановились у двери, вытаращившись на тело маркиза и на виноватое лицо вице-короля.
— Он… он угрожал мятежом, — промямлил Роберваль.
Гуэнкур закрыл дверь и быстро подошел к телу, лежавшему поверх обломков стула. Он вытащил кинжал Турнона и бросил его на пол возле неподвижной правой руки маркиза.
— Он набросился на вас с кинжалом, — сказал Гуэнкур.
Роберваль почувствовал себя лучше. Силы возвращались к нему. Никаких последствий не будет.
— Да, — сказал он. — Вы должны рассказать остальным… что он пытался сделать со мной. — Гуэнкур направился к двери. — И прикажите им привезти с острова Сен-Терра.
Гуэнкур как-то странно посмотрел на него и вышел, закрыв за собой дверь.
ГЛАВА 64
На острове не было камней, кроме гладких окатышей на берегу. Маргерит проводила целые часы за их сбором. Она перетаскивала их к озеру и выкладывала в форме креста… На могилу Бастин нужно было много камней.
Могила находилась во дворе, где женщина могла видеть ее через открытые двери. Земля была мерзлой, и Маргерит не смогла вырыть глубокую яму, поэтому днем и ночью охраняла ее от голодных песцов. Она пристрелила шестерых и разложила их трупы вокруг двора, как предостережение остальным.
Она знала, что могла умереть, если бы захотела. Жизнь едва теплилась в ней. Ей оставалось только лежать в нетопленой хижине и позволять жизни угасать по мере того, как парализующий холод зимы сжимал ее своими ледяными когтями. Она уже чувствовала мороз внутри себя. Ее скорбь была ужасной. Маргерит думала о Пьере и старалась пробудить в себе дикое желание своей молодости. Но она оставалась вялой и бесстрастной. И все же в ней жила связь, которая никогда не ослабевала. И она знала, что пока он жив, ей никогда не захочется умирать.
Зима закончилась грохотом дрейфующих льдов. Маргерит услышала поток льдов прежде, чем увидела его. Она сидела на вершине дюны, завернувшись в меховую накидку, и наблюдала за чудовищным нашествием льдов с севера. В прошлом году они были уверены, что льды сомнут остров. Теперь Маргерит наблюдала за происходящим с облегченным любопытством. Когда льды пройдут и исчезнут, настанет весна, остров начнет расцветать, появятся гуси и утки. А может быть, появится и Пьер?
Незнакомая боль пронзила ее сердце. Станет ли весна причиной оживления ее чувств? И хочет ли она этого? Маргерит устало поднялась и вернулась в хижину.
Всю ночь она слушала грохот и трение льдов, атакующих северное побережье. На рассвете Маргерит услышала и возбужденный лай тюленей. Когда она пошла на побережье, весь берег был заполнен тюленями, старыми и молодыми. Их были тысячи. Пушистые детеныши смотрели на нее своими маслянистыми черными глазками. Зрелые тюлени отличались от тех, которые провели на острове всю зиму. Они были больше и жирнее. Они приплыли с юга вместе со льдами.
После тупого уныния зимы было странно чувствовать жизнь и возбуждение этой миграции: материнское желание самок и неистовое ухаживание секачей.
Маргерит с интересом наблюдала за ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38