Мачты трещали и вибрировали, грозя опрокинуть корабль своим весом.
Вокруг были лишь безликие болезненные лица, на которых ясно читалось выражение ужаса — перед штормом, перед морем, перед смертью, но больше всего перед ночью… мраком трюма… Каждый мог проследить свой собственный ужас, но нельзя было контролировать влияние этого ужаса…
На палубе в изнеможении лежали тела. Ревел впотьмах напуганный скот. Люди молили о том, чтобы снова оказаться в прекрасной Франции… Грязная улица или промозглая камера были лучше, чем это…
«Во Францию, монсеньер!»
ГЛАВА 37
Пьер отпрянул от люка, почувствовав тошноту от ужасного зловония. Он закрыл крышку, которая тут же была распахнута снова. Из люка показались плечи разъяренного верзилы. Его руки схватились за палубу. Пьер сильно ударил его ногой, и каторжник свалился обратно в трюм. Пьер закрыл люк и с трудом встал, балансируя на ходящей ходуном палубе.
«Животные!»— подумал он. Они жили, размножались, скулили и подыхали, как животные. Необходимо было подавить панику и загнать их обратно в трюм.
Он побрел к корме, хватаясь за поручни и канаты. Скотина сломала загоны и вырвалась на свободу. Многие коровы лежали с переломанными ногами, мыча от боли. Остальные сбились в кучу у переборки.
«Раненых придется пристрелить», — подумал Пьер. Каждому достанется хороший кусок свежего мяса. Но сейчас никто не смог бы проглотить ни ложки.
Он прошел мимо рулевого, стоявшего на своем посту, и вскарабкался на верхнюю палубу. Затем постучал в дверь вице-короля, но не услышал ничего — все звуки заглушались мычанием коров и треском переборок. Пьер открыл дверь и вошел.
Мессир де Роберваль обедал, и на какое-то мгновение запах еды, вид ярко-красных губ вице-короля, с которых капал жир на светлую бороду, вернул то чувство тошноты, с которым Пьер так упорно боролся.
Девица Лизетт, шлюха вице-короля, распростерлась на полу, похожая в своем розовом наряде на кровавое месиво. Она подняла голову и едва посмотрела на него, откинув со лба густые пряди волос. Когда Пьер по приказу вице-короля привел ее на корабль и прятал до самого отплытия, она была накрашенной разряженной куколкой. А сейчас, с бледными губами и потухшим взглядом, она смахивала на дьявола, смотревшего на адское пламя.
Роберваль махнул Пьеру вилкой.
— Мы хорошо себя чувствуем?
Ему, казалось, были нипочем шторм и морская болезнь.
Пьер пошатнулся. Он бы многое отдал за глоток вина со стола вице-короля, но сдержался и не попросил ничего.
— Да, — ответил он, пренебрегая неотъемлемым «монсеньер» или даже «мессир».
Роберваль взглянул на него.
— Вы Сен — Жан, не так ли?
— Да, монсеньер.
Впервые они встретились лицом к лицу. Уже много лет Пьер представлял себе эту встречу с дядей Маргерит. «Я люблю вашу племянницу, монсеньер». Он представлял себе, как Роберваль смягчится, услышав об их романе, и обрадуется браку своей племянницы с доблестным рыцарем из знатной семьи. Или он представлял его, считающего деньги Турнона. Но он никогда не мог представить своим командующим этого человека, чье право повелевать казалось врожденным и чье высокомерие открывало ему путь к пьедесталу.
— Пассажиры загнаны в трюм?
— Да, монсеньер.
— Утром мы должны преподать им урок…
Пьер начал медленно понимать.
— Отберите троих из вожаков.
— Но среди них не было зачинщиков, монсеньер. Их охватила паника. Этот шторм…
— Двух мужчин и женщину. Больше демонстраций не будет.
Дисциплина была кодексом, в духе которого был воспитан Пьер. Его мало интересовал простой солдат или простой мужик. Смысл жизни рыцаря заключался в одном единственном миге победы. Крестьяне и солдаты приравнивались к мулам и ломовым лошадям и не могли даже сравниваться с такими благородными животными, как Баярд, который чувствовал и разделял победы хозяина. Но от своего дяди Пьер узнал о добродетели правосудия, в соответствии с которой невинный должен быть защищен.
— Монсеньер, это будет абсолютно бесполезно… Среди них не было вожаков! Они были… как скот… напуганы!
Вице-король презрительно посмотрел на Пьера.
— Вы слишком мягки, Сен-Жан. Вам никогда не стать командиром. Передайте мой приказ Бомону.
Ярость ослепила Пьера. Этот незаконнорожденный монарх!
«Он варвар. Будь осторожен, — предупреждал его дядя. — Он ничего не должен знать до тех пор, пока ты не доберешься до Картье».
Пьер резко повернулся и распахнул дверь. Шагнув в шторм, он с силой захлопнул ее за собой.
ГЛАВА 38
Когда море успокоилось настолько, что можно было собрать на палубе пассажиров, двое мужчин и женщина из каторжан были расстреляны.
Выстрелы ничего не сказали Маргерит, потому что все утро на палубе стреляли, добивая раненных во время шторма животных. Еще три выстрела после утренней канонады не произвели никакого впечатления.
Маргерит узнала обо всем только тогда, когда в каюту вошла дрожащая Бастин с побледневшим лицом. Они прижались друг к другу, объятые ужасом. Они не были горожанками, для которых площади были обычной ареной для представлений: позорный столб, плаха, виселица… Казни при дворе не считались редкостью, и зачастую преступником объявлялся человек, нарушивший сон какой-нибудь дамы.
Маргерит страдала от морской болезни и была готова утонуть вместе с кораблем, если бы ее не вдохновляло присутствие Пьера на этом сумасшедшем судне. Но пережитый ужас и весть о мужчинах и женщинах, которых избивали и расстреливали как животных, снова ослабили ее дух и усилили отвращение к дяде.
Ей очень хотелось увидеться с Пьером, которого она никак не могла представить в роли убийцы. Но они условились, что он будет держаться подальше от ее каюты. Несмотря на жгучее желание обнять друг друга, они прислушивались к страхам Бастин, понимая, что их надежда на будущее зависела от осторожности.
Но урок вице-короля не возымел ожидаемого действия. Когда напуганные мужчины и женщины выбрались на палубу, чтобы присутствовать при публичной казни, их взгляды были прикованы не к трем жертвам, а к пустому простору моря. Там, где во время шторма болталось два других корабля, теперь была пустота.
— Корабли! — закричал мужской голос.
Все повернули головы, даже осужденные на смерть. У борта собралось столько народу, что судно накренилось, и толпу пришлось разгонять плетьми.
— Утонули! — это слово пронеслось из уст в уста.
Пьер поднялся на две ступеньки трапа, чтобы возвыситься над всеми, чтобы его голос был услышан каждым.
— Они не затонули. Потерялись! Потерялись во время шторма! Впередсмотрящий скоро заметит их паруса или мы встретимся с ними у Терр-Нев. Они не утонули! Они потерялись!
Но никого не удалось убедить. «Утонули! Как и мы скоро. Мы одни. Никакой надежды на помощь». Толпа мрачно наблюдала за казнью. Только одна женщина закричала. Остальные позволили загнать себя обратно в трюм. Вице-король смотрел на казнь со своего возвышения и кивал, одобряя их покорность. Пример был показан!
Но как только пассажиры оказались в трюме, до каждого из них неожиданно дошел смысл этого слова: «одни». Одни не в том смысле, как они были одни всегда: против закона, против общества, в котором они мучились и страдали. Теперь они остались одни в жестокой битве со стихиями…
В это время монсеньер де Бомон пытался оправдать перед Маргерит суровость ее дяди.
— Они бы не поняли другого обращения, — заверял он ее. — Это скоты! Они дерутся между собой. Вы не представляете себе, что творится в трюме! Моряки согласны спать на палубе в любую погоду, только б не разделять с ними трюм. Ничто, кроме суровости, не может удержать их в повиновении!
Маргерит нервно потерла мягкий бархат своей накидки. Они стояли на палубе возле ее каюты. Она посмотрела вниз, туда, где лежали свернутые паруса. Люк трюма был распахнут, но она не смогла туда заглянуть, она не хотела встречаться с взглядами доведенных до сумасшествия, потерянных душ, смотревших на нее, как будто она могла облегчить их страдания. Но она была не в силах смотреть и на пустоту главной палубы, все еще залитой кровью расстрелянных животных и людей. Она могла понять панику тех, кого цивилизованные господа называли скотами.
Маргерит взглянула на монсеньера Бомона и задала вопрос, заставивший его щеки покраснеть еще больше.
— Разве они не люди? Разве они не могут чувствовать?
Воспоминания о седобородом каторжнике в цепях и о женщине, цеплявшейся за него, снова потрясли Маргерит с такой силой, что ей пришлось прислониться к поручням. «Вы понимаете, я люблю его!» Маргерит была так знакома эта безумная страсть и захлестывающие желания. Отличались ли они чем-нибудь друг от друга, она и эта женщина, готовая повесить на себя кандалы, лишь бы остаться вместе с возлюбленным? Лежала ли она в объятиях Тигра, плоть к плоти, как Маргерит в объятиях Пьера?
— Поверьте, они не могут чувствовать так же, как мы. Их едва ли можно назвать людьми, — ответил Бомон на ее вопрос. — Они не такие, как ваши крестьяне. Они — низшие из низших, обремененные многочисленными грехами тел и сердец, если последние у них вообще есть.
Маргерит посмотрела на этого молодого человека. Она не могла думать о нем как о бесчувственном человеке, и все же он совсем ничего не испытывал к этим людям.
— Просто вы женщина… — сказал он.
«Просто я тоже была подневольным человеком», — подумала она. Отвернувшись, она устремила взгляд к пустынному горизонту.
— Вы действительно думаете, что мы еще увидим другие корабли, что они выжили в шторм?
— Без сомнения, — уверенно сказал он. — Это такие же крепкие корабли, как и наш. К тому же шторм был не из самых сильных.
Он высокомерно улыбнулся, показывая, что все это для него не ново.
— Это будет хороший знак, если мы увидим их снова… узнаем, что они живы… Монсеньер де Сен-Терр и остальные.
— Я не желаю Сен-Терру зла, но мне хотелось бы, чтобы ветер отогнал его корабль обратно к берегам Франции.
Она подняла глаза и встретилась с его пылким взглядом. Перед отплытием Бастин прямо сказала ей, что эти юные и доблестные офицеры сделали бы ее гораздо большим, чем просто женой Турнона. Маргерит ничего не ответила, отвернулась и пошла к корме, а он последовал за ней. Ее взгляд избегал главной палубы. У своей каюты она остановилась, чтобы попрощаться. Офицер склонился над ее рукой.
Неожиданно внизу поднялся шум и раздались крики. Маргерит повернулась в тот самый момент, когда какой-то мужчина вырвался от солдат, державших его, и вскарабкался по трапу, ведущему на палубу, отчаянно глядя на Маргерит. Она узнала глубокие печальные глаза и шрам на его лице. Бомон уже выхватил шпагу, но Маргерит схватила его за руку.
— Нет! — воскликнула она.
Солдаты поднимались по трапу. Они вцепились в Тигра, оттаскивая его назад. Глаза каторжника упрекали Маргерит.
— Что происходит? — спросила она.
— Обыкновенная порка, — ответил Бомон, глядя на палубу.
Тигр больше не сопротивлялся и позволил привязать себя к мачте.
— Несомненно, она заслужена, — добавил Бомон. — Он — один из самых главных смутьянов. Вам лучше пойти в каюту, мадемуазель.
Маргерит хотела было послушаться его совета, но ее взгляд был прикован к ужасной сцене на палубе. Полуобнаженный мужчина с привязанными кверху руками напоминал молящегося. Позади него стоял мускулистый палач. Он щелкал хлыстом, как бы проверяя его. Потом его рука поднялась.
Раздался крик, из немой толпы вырвалась женщина и повисла на руке палача, таща ее вниз. Он замахнулся левой рукой, чтобы отшвырнуть ее, но та вцепилась словно фурия Неожиданно палач выронил кнут и зарычал от боли и ярости. Струйка крови текла по его руке. Девушка укусила его. Он схватил кнут и ударил ее рукоятью по голове. Прежде чем Бомон успел помешать, Маргерит спустилась по трапу и подбежала к палачу.
— Прекрати, собака! — закричала она.
Его налитые кровью глаза ненавидяще уставились на Маргерит.
— Племянница! — прогремел голос с верхней палубы. — Вернись в свою каюту!
Маргерит подняла голову и посмотрела на дядю. Он возвышался над ней на фоне голубого неба, а его лицо было злым.
— Он убил бы ее, — сказала Маргерит.
— Она будет расстреляна. Вернись в свою каюту.
— Боже мой! — Маргерит побледнела. Она больше не могла сдерживать свои чувства. — Я прошу вас. Она любит его. Отпустите ее.
— Она будет расстреляна! — повторил вице-король. — Мы должны сохранять мир на борту этого корабля.
— Мир! — воскликнула Маргерит. — Вы тиран! Это мир в аду!
Он был готов броситься на нее.
— Уберите ее! Уберите ее!
— Бог отомстит за нее! Бог накажет вас! — Маргерит потеряла самообладание. Чьи-то руки пытались удержать ее, но она оттолкнула их. Она сопротивлялась, но через мгновение поняла, что ее держал Пьер, тесно прижимая к себе.
Он отвел ее в каюту и усадил на кровать.
— Это грязный человек, — прошептала Маргерит.
Пьер поцеловал ее. Она ответно обняла его, но только на мгновение.
— Спаси ее!
— Если смогу…
Но они оба знали, что он ничего не может сделать. Маргерит уткнулась в подушку, чтобы дать волю мыслям и чувствам.
ГЛАВА 39
Никто больше не думал о Франции. Когда далеко на горизонте появились первые признаки земли, люди слезли со своих сырых вонючих нар и вскарабкались вверх по трапу, чтобы всмотреться во мрак впереди — впереди, а не сзади — чтобы посмотреть, не изменили ли небо и море своей национальности. Переселенцы кутались в одежду, ощущая ветер, поднимавшийся с холодной и мрачной земли — более холодной и мрачной, чем их Родина, и это был недоброжелательный ветер. Но несмотря на то, что они дрожали от холода и сжимали зубы, думали они о тех берегах, с которых веял этот холод, о берегах, которые должны были стать им новым домом. Люди боялись, но все же мысленно подгоняли корабль.
Пассажиры искали моряков и жадно слушали то, что они рассказывали об этой новой земле, их новой земле — о месте встречи у Терр-Нив, где им должны были встретиться остальные корабли, потерянные в шторме… о бретонских, баскских и португальских рыбачьих лодках, пришедших с родины (всех, кроме португальских, но даже и они казались приплывшими из дома)… о гигантской треске и крошечной сельди, населяющих эти воды… и больше не обращали особого внимания на их рассказы о чудовищах из океана, морских змеях и чертях…
«Рассказывайте только о зеленой земле!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38