«Я больше не вернусь», – тихо сказал кто-то по-гэльски, но шепот затерялся в завываниях ветра, принесшего запах медленно клубившегося над узкими горными долинами тумана.
Нежные пальцы убрали волосы с ее щеки. Мягкие, деликатные прикосновения рождали ощущение ласки.
– Тсс, – произнес мужской голос. – Не пугайтесь. Вы уснули, так же как и я. Черт подери, должен признаться, что именно по этой причине я чувствую себя несколько лучше – мы спали как два щенка, совершенно невинно и чисто. Позвольте я помогу вам сесть.
Экипаж подбросило, и Кэтриона почувствовала легкое головокружение. Первые несколько секунд она вообще не могла ничего понять. Доминик Уиндхэм по-прежнему сидел в углу, а она, придвинувшись к нему, уютно, как в гнездышке, устроила голову у него на плече. Он баюкал ее одной рукой, тогда как другой ритмично поглаживал по щеке.
Происходящее потрясло Кэтриону до глубины души. Тут же отстранившись от него, она вдруг заметила, что ее английская шляпка лежит на противоположном сиденье с вытянутыми вдоль тесемками, напоминающими скрученные чулки.
– Дьявольски неудобная штука. – Доминик уныло кивнул на головной убор. – Так противно колола мне подбородок. Надеюсь, вы не возражаете?
– Возражаю! – Она быстро подняла на него глаза. – Впредь я не намерена позволять никакой фамильярности.
– Не глупите – вы же сами использовали меня как подушку. Неосмотрительность – это приятная мелочь, а не грех. Платой можно пренебречь. Во всяком случае, я уже получил точно по счету.
Она встряхнула головой, и ее волосы на миг разлетелись в разные стороны.
– Видите, что вы сделали, – с укором сказала она, вытягивая пряди, зацепившиеся за пуговицы его пиджака.
Доминик оживился:
– У вас очаровательные волосы, прекрасные, как летний день. В них все краски ночи вперемешку с лунным светом. Они как крыло черной птицы. Представляете, каково распустить все это одной рукой?
– Матерь Божья! – Кэтриона поспешно собрала волосы в пучок. – Вы бесцеремонны.
Доминик ухмыльнулся.
– Но вам ведь было приятно, да? А в удовольствии нет греха.
– О, если бы! – Она вспомнила свое отражение в зеркале, взлохмаченную голову и пылающее лицо. – У плоти свои законы, и поэтому она часто подводит нас, например, после того, что вы только что сделали! Разве это не путь к греху? Вы – грабитель. Вы посягнули на мои права. Только я могу решать, расплетать мне волосы или нет, а вы лишили меня этой возможности.
Доминик с недоверием посмотрел на нее.
– А разве вы сами захотели бы?
– Нет, но что с того? Не думайте, что я ханжа. Мы, шотландцы, не так уж ценим целомудрие – свободно отдаться любимому мужчине не стало бы бесчестьем для меня. Но это будете не вы, сэр, иначе мне придется возненавидеть вас!
Доминик задумчиво посмотрел на свою спутницу, потом повернулся к окну и стал пристально оглядывать дорогу.
– Говорят, ничто не стоит так близко к любви, как ненависть. – Голос его теперь звучал более жестко. – Скоро я сниму с вас платье, и вы примете мои условия. Уговор дороже денег. А как вы думали? Что вы будете неприкосновенны? Нет, я буду вас трогать, моя дорогая. Некоторые части тела получают удовольствие от прикосновения. Сегодняшний день посвящен гордыне, а завтра мы исследуем алчность. До открытия процесса искушения еще уйма времени. Или вы хотите расторгнуть наше соглашение?
Узел волос на затылке сделался тяжелым и горячим. Искушение. В этом мужском теле все искушало.
– Я бы расторгла, но не могу. Ребенок.
Доминик закинул ноги на противоположное сиденье и прикрыл глаза.
– Расскажите мне о нем.
Она вздохнула с облегчением, радуясь передышке.
–Он ужасно сердится, если не может добиться своего, но зато, когда доволен, это само очарование. От его улыбки зеленая ягода на рябине становится красной. Спящий, он похож на крошечного темноволосого ангела.
– Темноволосый? Но волосы Генриетты были светлыми, как молоко со сливками. Значит, пошел в отца?
Что могло сделать красоту еще совершеннее? Вырез ноздрей и линия подбородка? Чувственный рот? Золотистое сияние падающих лучей? Чем ее так привлекал этот мужчина? Пьянящей смесью энергии и предельной раскованности?
– Его отец был темноволосым, – рассеянно ответила Кэтриона, – и голубоглазым.
Доминик приоткрыл один глаз и посмотрел на нее проницательным взглядом.
– Вы его знаете? – ехидно спросил он.
Как она могла проговориться! «Если вы откажетесь от малыша, его отец так и останется для всех неизвестным!» Не ее ли это слова? Запомнил ли он, что она вчера сказала? Разумеется, нет. Конечно, нет – ведь он был вдребезги пьян...
– Как я могу его знать? – быстро сказала она. – Но должен же он быть. Вне всякого сомнения.
Это был неожиданный удар, вызвавший в нем ярость и странное отчаяние. Его отец темноволосый и голубоглазый! Вон оно что. Она знала отца ребенка, Доминик нисколько в этом не сомневался: не зря интуиция подсказывала ему с самого начала, что эта северянка обманывает его. Ребенок не мог принадлежать Генриетте – невозможно вообразить, чтобы его жена изменилась так сильно. Она никогда не завела бы себе любовника, и это еще вернее подтверждало, что Кэтриона жестоко лгала.
Но если Эндрю не сын Генриетты, то чей? Ответ был совершенно очевиден. Вот почему она согласилась на эту оскорбительную поездку, приготовилась поцеловать незнакомого мужчину, даже лечь с ним в постель. Минуту назад она сказала, что мало дорожит своим целомудрием. Еще бы! Безусловно, она знала отца ребенка, потому что... Потому что Эндрю – сын Кэтрионы Синклер!
Ну что ж, он вызовет в ней желание и подарит ей одну ночь, которую она никогда не забудет. Он разобьет ее сердце, а затем оставит.
До сих пор его сдерживала какая-то незримая нить. По мере того как клубок распутывался, нить становилась все тоньше, однако он упорно пытался не дать ей оборваться. Теперь нить с треском лопнула. Какого беса блюсти себя дальше, если взамен ему предложена такая черная неблагодарность? Черт бы ее побрал с ее ложью! Она непременно заплатит за это своим шикарным телом!
Придя к этому умозаключению, Доминик умиротворенно вздохнул: столь очаровательная перспектива не могла доставить ему ничего иного, кроме радости.
Карета съехала с центральной дороги, и грохота стало заметно меньше. Теперь по обе стороны тянулся высокий придорожный кустарник, пропитывавший воздух сыростью и запахом зелени.
Доминик потянулся.
– Ну вот, – сказал он, – почти приехали. Кэтриона подвинулась к дверце и выглянула в окошко.
– Где мы?
Доминик улыбнулся:
– Там, где будем ночевать. В Рейлингкорте. – В ледяных синих глазах не видно было тревоги, только решимость.
– Там есть гостиница?
Проклятие! Желание сделалось нестерпимым до боли.
– Как сказать.
– Но хотя бы комнаты?
Желание и ярость смешались в нем очень странным образом, и оба чувства жгли зло, беспощадно.
– Одна комната; мы с вами ее разделим. Вы едете как моя любовница, не забывайте об этом. – Голос Доминика наполнился нескрываемым сарказмом; он говорил совершенно спокойно, как будто внутри его что-то сломалось.
Глава 4
Они подъехали к парадному подъезду, и тут же Кэтриона почувствовала прохладную струйку, пробежавшую по ее спине. Страх. Это была не гостиница, а чей-то загородный дом.
– Что это за место?
Две ямочки появились на его щеках.
– Ах да, я должен был объяснить. Это Рейлингкорт, одно из поместий Уиндрашей. Маленькая частица их собственности.
– Не вашей?
Улыбка стала шире.
– У меня нет ничего – все унаследовал брат по праву старшего. Этот дом он сдает мне в аренду, с тех пор как я женился на Генриетте. Мы провели здесь наш медовый месяц.
– У вас совсем нет сострадания! – возмутилась Кэтриона.
Дверь открылась, и привратник вышел к экипажу.
– Сострадания? – удивился Доминик.
– К каждому из нас.
Она ступила на землю и следом за слугой направилась в дом. Доминик шел за ней как тень, заставляя ее болезненно остро сознавать его превосходство и силу.
Лакеи взяли пальто и чемоданы. Несомненно, их прибытия ожидали: должно быть, майор предупредил их депешей. Холл, отделанный полированными панелями, выглядел чистым и прибранным, хотя кое-какие мелочи говорили о том, что им давно не пользовались.
Доминик повел ее в западное крыло дома. Когда они вошли в гостиную, заходящее солнце бросало красный отсвет на изящные инкрустированные столы с резными ножками, золоченые кресла и стулья. На стенах висели картины с изображением замков на фоне природы. Тишь и благодать, типичная сельская идиллия, настраивающая на сентиментальный лад.
Не очень представляя, как вести себя дальше, Кэтриона подошла к окну и стала смотреть на расстилающиеся за деревьями бескрайние поля.
Доминик зажег свечи. Пока она стояла в своих старых туфлях, неловкая и полная тревожных предчувствий, он обходил комнату с тонкой свечкой. В разветвленных бра один за другим вспыхивали огоньки: пламя прыгало над белым воском, посылая поперечные тени на обои, заставляя искриться изогнутые спинки кресел.
– На редкость неудобный дом, но Генриетте он нравился. – Погасив свечу, Доминик повернулся к Кэтрионе и улыбнулся. Свет усиливал блеск его золотистых волос, подчеркивал очертания чувственного рта. – Расслабьтесь, мисс Синклер, вас никто не собирается обижать. Мы разделим спальню на равных, и так вечер станет интереснее. Ожидание возможного подобно специям – если ими попрыскать немного, это обостряет ощущения: вне времени, вдвоем, только вы и я! Эти дни будет невозможно пережить снова; так почему не разделить их друг с другом, не сделать каждый миг предельно ярким? Крошечная грань страха позволит нам почувствовать, что мы действительно живы.
– Страх – у вас? – Кэтриона недоверчиво прищурилась. – Вы боитесь?
– Немного. – Доминик уселся на парчовый диван, не отрывая от нее взгляда зеленых глаз. – Я не собираюсь принуждать вас, стало быть, мой риск больше вашего. Что, если вы не поддадитесь соблазну? Тогда я останусь с носом, и у вас будет пища для самодовольства: вам останется праздновать победу и всласть потешаться над глупым мужчиной.
Кэтриона осторожно присела на кресло.
– Хорошо. Признаюсь, я тоже боюсь, хотя точно знаю – это не из-за страха перед вами. Я боюсь собственной слабости. Кроме того, вы отвлекаете меня от моей цели. Существует дитя, чье счастье зависит от нас. Что хорошего даст ребенку эта глупая игра, которую вы затеяли?
Мимолетное страдание исказило изящные черты Доминика.
– Не думайте, что я забыл про ребенка. – Он быстро взглянул на Кэтриону, и она поняла, что его готовность к риску – не пустые слова. Этот человек и впрямь решился на опасный прыжок. – Вы ведь не знаете, что мой собственный сын погиб? Генриетта не смогла доносить ребенка...
– Из-за этого она ушла от вас? – спросила Кэтриона упавшим голосом.
– Ну что вы! Она оставила меня гораздо раньше, потому что я оскорбил ее самым непростительным образом. Тогда я получил первый большой урок и впервые принес в жертву свою гордость.
– Как это? – не удержалась Кэтриона.
Она ожидала от него совсем не такого поведения. Доминик не кокетничал и не говорил комплиментов – он без утайки рассказывал ей о своей судьбе. В такой манере подавать себя, бесспорно, было неповторимое очарование.
– Вас интересует, как дорого мне обошлось унижение? – уточнил он с юмором. – После той размолвки Генриетта потребовала экипаж и помчалась в Лондон. Она нашла поддержку у своей матери, леди Арнхэм, и с головой ушла в благотворительность. Но до этого моя жена, всклокоченная и растрепанная, билась здесь в истерике.
– В истерике? Но почему?
– Как она объявила потом, муж, то есть я, склонял ее к одной непристойности. Ее мать рыдала, некоторым дамам стало дурно. Генриетта продолжала повторять, что я навсегда ее опозорил, и лорд Арнхэм велел привратнику вышвырнуть меня из дома. К сожалению, мне не хватило ума просто уйти; я стал возражать... Результат, уверен, вы сами можете вообразить. В общем, все закончилось неэлегантно и весьма неприлично.
– Почему вы рассказываете мне это?
– Я полагаю, вы должны знать, с кем имеете дело. В Лондоне это получило широкую огласку...
Кэтриона отвела глаза.
– Так с кем же?
Доминик засмеялся:
– С человеком, который знает, как чувствует себя взбешенный пес. Правда, собаки не имеют гордости, но, как вы можете видеть, от гордости у меня мало что осталось.
– Ее отсутствие делает собак более опасными.
Доминик небрежно заложил руки за голову.
– Я так не думаю. И все же тогда лорд Арнхэм был бы рад надеть на меня ошейник с шипами и намордник.
– Что было дальше?
– Предполагалось аннулировать брак, но тут Генриетта обнаружила, что у нее будет ребенок.
– Ваш ребенок?
– О, да! – Доминик энергично кивнул. – Стопроцентно. Собственно, поэтому все планы и отменили. – Теперь он говорил отрывисто, всем своим видом выражая презрение. – Конечно, от меня потребовали публичных извинений, что я и сделал. Меня также попросили урегулировать некоторые финансовые вопросы. Увы, все унижения оказались напрасными. Мне не было дозволено видеться с женой. Шесть месяцев спустя лорд Арнхэм скоропостижно скончался: когда с ним случился удар, я как раз вернулся после нескольких месяцев, проведенных с армией Веллингтона. Генриетте сообщили о моем возвращении, и она бросилась с лестницы. Так у нее произошел выкидыш.
Кэтриона сидела притихшая, напуганная. Хорошо, что он ей поверил и принимал Эндрю за дитя Генриетты. У нее дрогнуло сердце. Знай она раньше эту историю, разве хватило бы у нее смелости явиться в Лондон?
– И как скоро Генриетта уехала в Шотландию?
– Сразу же, как только поправилась, они отправились в Эдинбург вместе с леди Стэнстед. Мне нужно было возвращаться в армию – я ведь солдат по профессии.
Кэтриона перевела взгляд на пляшущие огоньки свечей. Как он мог позволять себе всю эту роскошь на военное жалованье?
– Генриетта рассказывала мне, что она по-прежнему жила на ваши средства.
– Вот как? – с иронией в голосе сказал Доминик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45